Потом Таня начала смотреть, как светает. Как между крутыми сопками тьма опадает в реку, как в домах гасят огни, и люди выходят на улицу, идут по синему снегу, пока неразличимые, словно фигуры из черной бумаги. Их ждут автобусы с заведенными двигателями, ждет котлован…
Вдруг из этой цепочки людей прямо к Тане направился широкоплечий парень. Собака поднялась и зарычала на него. Господи, это же Бойцов! Алексей свистнул, решительно подошел к собаке, погладил ее по голове и повернулся к Тане. Он по крови бурят — так рассказывал о себе в поезде, сын охотника, говорил, что стихи пишет, но почитать вслух постеснялся.
— Ты чего тут? Поссорились?
Таня пожала плечами. «Никуда не спрячешься… — с горестным вздохом подумала она. — Маленький поселок». И все-таки страшно рада была, что Алексей ее не забыл.
— Чё тут стоишь? — продолжал спрашивать Бойцов.
— Потому что, — отрезала Таня.
— Чего?
— Живу я здесь, вот чего.
— Переезжаете? — догадался Бойцов. — Квартиру дали?
— Дали.
— А он…
— На работе.
Бойцов ничего не понимал.
— Почему?
— Деньги зарабатывает.
— А чего на улице-то ждете? Холодно ж. Идемте к нам в общагу! А Хрустов из седьмого общежития. Это — вон. — Бойцов показал за деревья. — Помочь?
— Нет! — закричала Таня, топая расстегнутым сапожком. — Оставьте меня!
Она вжала голову в плечи — из подъезда дома, где она провела ночь, вышла тетя Рая, и, увидев Таню, погрозила ей издали пальцем. Старуха сурово осмотрела и Бойцова с ног до головы, и медленно скрылась за домом.
Алексей топтался перед Таней, ничего не понимая, скрипел унтами на снегу. У него были мохнатые черные унты, перетянутые ремнями, наверное, теплые. Бойцов присел на корточки, заглянул снизу Тане в лицо.
— Ну, скажи… может, чё надо?
— Разожгите костер… если умеете… — сама не зная почему, попросила Таня. Может быть, потому, что часто видела в кино — костры жгут везде и всюду. Может быть, потому, что поняла — не вышло красивой романтики, и захотелось проститься с ее лживым, розовым огнем — и уехать отсюда… — Лева умеет. — А куда? Верка права — не так все просто, когда окажешься вдали от дома.
Она сама не знала, умеет Хрустов разжигать костры или нет. Сказала опять же из гордости. Бойцов растерянно потоптался, поскреб затылок.
— Вроде тут не положено… да и хворосту нет… Если вон в тайгу отойдем…
«Хватит! Уже ученая! — усмехнулась Таня. — В тайгу… в берлогу… ищи других дур». Алексей, кажется, что-то понял, похлопал по карманам, ушел в сумерки, притащил откуда-то доску, оттоптал снег, достал спички. Какие-то бумажки отделил от других бумажек из паспорта… встал на колени, долго чиркал и дул… пламя на снегу гасло… Алексей сбегал, принес хвойных веток, палок, сучков, поискал по карманам, вынул еще несколько страничек бумаги — то ли писем чьих-то, то ли записей… Таня выхватила одну из огня: «Милый сыночек…»
— Что ты жжешь! Дурак!..
Бойцов, не слушая ее, смотрел в огонь, сидя на корточках, озабоченно скривясь. Он и в поезде вот так неожиданно задумывался. Как лошадь у воды…
Мимо с ревом шли машины, люди с удивлением смотрели на костерок посреди поселка. Один грузовик резко затормозил, из кабинки выскочил бородатый растерянный Хрустов.
Таня поднялась с чемодана. Хрустов все понял, стоял, кусая губы.
— Вот и Левочка, — сказала Таня деревянным голосом Бойцову. — Иди, Лёша, иди. Идите.
Алексей разогнулся, рослый, крепкий, молча постоял, глядя мимо них. И пошел прочь. Хрустов кивнул в сторону:
— А там… кто?
У Тани задрожали губы. Она думала — дождавшись Хрустова, влепит ему пощечину, закатит истерику, будет ругать, обвинять во лжи, а сама против воли прислонилась к нему и тихонько, тонким голосом заплакала… Хрустов гладил ее по шапке, и снежинки с ворса стреляли ему в глаза. Они так простояли долго.
— Барахло Хрустов… — наконец, сказал Лева, содрогаясь всем телом. — Теперь ты можешь насладиться, Таня, его унижением. Тебе про Хрустова мно-ого, наверно, наговорили? И я могу добавить! Посмотри на него — интересный социальный тип! Вот он приплелся… варил анкеры… таскал железо… губы черные, как смола на батарейках… А она, его любимая, костер разожгла посреди города, посреди двадцатого века!.. И никто руки не подаст, тулупом не накроет… А почему? Из-за Хрустова!
«Что он говорит?! — не понимала Таня. — Зачем он говорит — как будто не мне говорит?»
— Почему молчишь? — вдруг вскинулся Хрустов. — Почему молчишь? — И не давая ей ответить, забасил жарко, быстро. — Ну что ему сделать сейчас?! Хочешь — за плотину нырнет? Куда дядя Ваня нырял и погиб! Хочешь — в зубы электроконтакты?! В нашей комнате нет выключателя — и он зубами?! А ты уедешь — и ничего не было! Не было банального красавца, героя со смоляными кудрями… не было актера, генерала… кого там еще девушки любят?! Поэта не было, поэта! И не было на земле Моцарта! А был только Васька-слесарь и Левка-баламут, плебей с изломанными ногтями и с испорченной памятью… — Он вдруг заглянул ей в заплаканное лицо. Она притихла. Как ни была она убита всем, что произошло часа два назад, она снова была в его власти — как и три года назад, испытывала неизъяснимое наслаждение, только бы он говорил и говорил, и держал ее крепче. — Веришь? Я ведь библию всю на память помнил! В первый же день недели приходит Мария Магдалина ко гробу рано, когда еще было, Таня, темно… как вот сейчас… и видит — камень отвален от гроба, и он пуст, и там только два маленьких ангела в белых одеждах… А за ней стоял он сам. Говорит, жена, почему плачешь?.. Ах, Таня, одно твое слово — и Хрустова больше нет на земле! Хочешь?
— Не говори глупости… — замотала головой Таня Телегина.
— Это не глупости! — вдруг оживился Хрустов, услышав, что она ему отвечает и, может быть, даже прощает. — Не глупости! — он снова воодушевился, глаза загорелись, бас окреп. — Разве я виноват, что стал таким?! Учись я у другого учителя астрономии, это я бы сейчас возился, Таня, над твоей головой в космическом корабле! А ты бы к приземлению готовила пельмени. Подумай, Таня, именно пельмени! А не какие-то там жлобские грибные жульены! Плохо, плохо поставлено в России производство пельменей, Таня! Забыли, Таня, забыли! Ты чего улыбаешься?! Мне лично не до смеха! А лошади?! Когда-то Россия славилась лошадями… над холмами стояло, Таня, сплошное ржание! А сейчас? Нет, забываем вехи, забываем традиции… Плохо, Таня, поставлено конное дело в стране и воспитание, нет нынче Макаренко! Он бы в школах ввел трудовую повинность. Дрова бы кололи — и учились! Когда мозги встряхиваются, в них больше влезает. Замечала ли ты, Таня, — в поезд валит народ… кажется, так и будут все стоять тысячу километров, сигаретке не упасть… но отъехали немного — и все уже как-то свободно устроились! Читают. Кушают. Так и мысли, Таня! Нет, не-ет, еще плохо строят у нас железнодорожные вагоны!..
Таня вдруг начала смеяться, неудержимо — она прижималась к Леве и ее прямо выворачивало смехом… она взвизгивала, тряслась, утирала слезы и смеялась, смеялась… Хрустов, довольный, вскинул гордо голову. Но остановиться на полпути уже не мог. Он шел далее в наступление.
— Я не чувствую себя виноватым! — воскликнул он. — Нет! Дикси!
«Что? Ой уедет теперь на Тикси? На Диксон?»
Но Левушка тут же пояснил:
— Dixi — это было такое выражение у древних римлян. Теперь я его иногда употребляю. Означает: я сказал. Да! Да! Если не думать, жрать, сметаной глаза замазать — можно жить и всем восхищаться. А я не хочу всем восхищаться! Для меня нет авторитетов, — говорил Хрустов, отводя Таню подальше от дороги — мимо катились два БЕЛАЗа друг за другом в облаках снега — нет и все тут! Кроме Цицерона и, может быть, Менделеева! Все мы — люди. У этого нос — у того нос. У этого ногти — у того ногти. Все люди, и у каждого своя тайна. И я не менее интересен, чем твой хваленый герой труда Иванов!
— Мой? — удивленно смеялась Таня. Ей снова было удивительно легко. «А, будь что будет!»
— А чей же еще? «Ах, Иванов… ах, на живого героя посмотреть…» «Говорят, у него три уха!» «А Хрустов — бяка!» Не одобряю такие мысли. Они поверхностны, как радужная нефть на воде… Даже стыдно за тебя, Таня! Ты не думай, меня сам Васильев… — Он замолчал и рассердился. — Но дело не в этом!
Таня виновато прижалась к нему. Она ничего не понимала. «Он знает, что говорит, главное — любит меня. Смешной такой!»
— Постой тут, — услышала она. — Я сейчас.
— Нет-нет!.. — неожиданно вцепилась Таня в Хрустова. — Не оставляй меня! А то опять эта старуха…
— Не бойся!.. — Лева, оглянулся, кого-то увидел. — Эй, братцы! Зайдите к нам, позовите Бориса…
Он усадил Таню на чемодан, стал озабоченно ходить вокруг черного пятна в снегу, где еще недавно горел костерок. Девушка закрыла глаза. От дальнего дома, скрипя по снегу, к ним подбежал Борис.
