— А если Мексиканское Рождество, посада? — предложила Лена Маркес. — Я наделаю энчилад, у нас будут пиньяты, можно раздобыть…
— Ослика! — перебила ее Мэвис. — С агрегатом как тавровая балка.
— Мэвис! — Лена сказала «адьос» мечтам о посаде, которые у нее на глазах потонули в клоаке воображения хозяйки, вдохновленного тихуанскими притонами со стриптизом.
— Костюмированный бал, — до крайности серьезно изрекла Молли — так, будто и впрямь объявляла Второе Пришествие. Ну, или устами своими доносила весть от Виггота, Бога Червей.
— Нет, — сказал Тео, весь день сидевший у дальнего конца стойки: он изо всех сил старался не вмешиваться. — В костюмах люди ведут себя странно. На День всех святых я такое постоянно вижу. Для них это как лицензия на мудозвонство.
Все женщины обернулись к Тео — с такими лицами, словно он только что выжал скунса им в лимонад.
— Отличная мысль, — сказала Лена.
— Я — за, — сказала Мэвис.
— Все любят наряжаться, — сказала Молли.
— Ты — да, — сказала Мэвис.
— Ей положено. — Лена ткнула подругу локтем под ребра.
— Мне твой прошлогодний костюм понравился, — сказал Тео.
Все опять посмотрели на него.
— Ох, ну что я понимаю? — вздохнул констебль. — У меня же хромосома XY, а туда же.
— Мы с Такером на День всех святых из дому не выходили, — сказала Лена. — Крылан болел. Хоть теперь нарядимся.
— А я с осликом все равно что-нибудь сварганю, — сказала Мэвис.
— Пойду я отсюда. — Тео сполз с табурета и направился к дверям.
— Не будь таким, блядь, паломником, Тео, — крикнула ему вслед Мэвис. — Как на панно в католической церкви.
— Но его ж не инсценируют, — отозвался Тео, даже не обернувшись. И вышел вон.
— А ты не знаешь, что случилось после того, как их сфотали, — не унималась Мэвис, точно в этом наличествовал некий глубинный смысл. — Там и пастухи были, господи помилуй!
— У меня есть костюм Кендры, который я после съемок ни разу не надела, — сказала Молли. — Полный комплект лат, только… понимаете, для девочек.
— В самый раз для Рождества, — сказала Мэвис.
— Их можно украсить, — сказала Лена.
— Ага, Мэвис, на смертоносные шипы понавешаем листьев падуба и обсыплем липовым снегом. — И Молли изобразила, как у нее из предплечий весело торчат празднично разукрашенные смертоносные шипы.
— Я хочу одеться Белоснежкой, — сказала Лена. — Как вы считаете, Такер согласится на Прекрасного Принца, если я раздобуду ему костюм?
— Черта с два, — проворчала Мэвис. — Забоится, что это похерит ему образ. Межеумка, который беседует с летучей мышью.
— Твой сарказм тут никто не ценит, Мэвис.
— Ладно, костюмы — это по желанию, если хотите знать мое мнение, потому что в этом году я делаю фруктовый кексик. — Мэвис подмигнула, и ей закоротило веко. Глаз открылся вновь, лишь когда она пристукнула кулаком себе по виску. — Особый.
В бар меж тем как-то проскользнул пожилой дядька в кепоне дальнобойщика и непримечательном рабочем комбезе. Он водрузился на табурет так, что никто и не заметил, но Мэвис, распаяв глаз, увидела, что пришелец на них всех пялится.
— Тебе чего подать, щекастенький?
— Разливного плесните, — ответил чужак.
— Все в норме? — спросила Мэвис. Парняга, похоже, чутка попутанный. Не то чтобы она к такому не привыкла, ей просто не нравилось, когда люди не в себе, а ей от этого никакого навару.
— Лучше не бывает, — ответил чужак, отлипая глазом от Лениного затылка.
Уильяму Джонсону казалось, что жизнь у него волшебная. Лишь в самый первый раз (а его не повторишь, ведь правда?) ему свезло наткнуться на «суженую» так быстро. Эта совершенна, прямо идеал. Изящна, сексуальна, горда и решительна — на него такая женщина даже не глянет. Она и не глянула, нет? А эта шея… а изгиб скулы… все изысканно. Уильям сладко поежился от мысли, что ее там можно потрогать, поласкать эту красивую шею и ощутить, как под пальцами хрустят и лопаются позвонки. Мм… А потом он ею займется — как ему угодно и сколько ему угодно, с этой грязной прошмандовкой. Это будет лучшее Рождество.
Он допил пиво, оставил деньги на баре — сверху столько, чтобы чаевые не запомнились, — и вышел наружу — дожидаться у арендованного фургона, делать вид, что изучает карту, пока не выйдет его смуглая красавица. Вышла, села в старый пикап «тойота», и, когда отъехала на квартал, Уильям вырулил со стоянки и двинулся за нею по городу.
Костюмированный бал. Идеально. Где ж еще ему незаметно влиться в их общество, послушать разговоры, потом выждать миг, сграбастать приз — и все у них под самым носом? Он поистине благословен — или, может, проклят, но проклят как-то по-особенному чудесно.
…очень яркая шейка
И если ее поломать
Можно сказать, она будет… э… пылать.
— Дурацкая песня,[8] — сказал Уильям.
— По-моему, Вэл хочет китайского младенца, — сказал Гейб Фентон.
Они с Такером Кейсом и Тео Кроу пили пиво на маяке. Вторник перед Рождеством выдался раритетный, безветренный. Они установили шезлонги туда, где раньше горел путеводный огонь, и теперь наблюдали, как в бухте внизу резвится стайка дельфинов.
— На Рождество? — уточнил Такер Кейс. — По-моему, дороговат подарочек. Почем они нынче — десять, двадцать штук?
Тео презрительно глянул на него — такова была его обычная реакция на летчика до сих пор, хотя за прошедший год, поскольку все отчетливее казалось, что из города Так не уедет, Тео и Гейб постепенно приняли его в друзья.
— Вопрос таков, — сказал Тео. — Готов ли ты стать родителем?
— Ох, родительством она со мной делиться не хочет. Ребенка желает только себе. Говорит, что не потерпит меня все время в доме, потому что я живу как животное.
— Ну ты ж биолог, — попробовал обелить его Так. — Это в твоей должностной инструкции.
— Истинно. — Гейб воздел кулак и праведно грохнул летчика по плечу в подтверждение истины.
— Истинно. — Так принял подтверждение и вернул его — увесистую разновидность обмена морскими «крабами», обычно менее вычурную, нежели ее водоплавающий собрат, производимый открытыми ластами, но не менее неловкую, ибо совершается бледнолицыми ботаниками («Врубаешься? Держи пять»).
Тео закатил глаза и сунул соленый кренделек в лабрадора, сторожившего его фланг.
— Ты ведь ей даже не нравишься, Гейб. Сам говорил.
— Однако постельные привилегии она тебе регулярно предоставляет, — сказал Так. — А это подразумевает, ну, определенную нехватку рассудительности с ее стороны. В женщине мне это нравится.
— И она приятно пахнет, — сказал Гейб.
— Это не повод заводить с нею ребенка, — высказался Тео.
— Или баловать дорогими подарками, — прибавил Такер.
— Так кем ты в итоге будешь на Одиноком Рождестве? — осведомился Гейб, которому уже не терпелось сменить тему.
— Пожалуй, Пиратом, — ответил Тео. — У меня еще где-то есть повязка на глаз — с тех пор, как прошлым летом подцепил конъюнктивит.
— Законником не хочешь? — хихикнув, поддел его Так.
— А ты кем пойдешь? — не остался в долгу Тео. — Обычным гуманоидом?
— А я не пойду. Работа.
— Мерзкий пес! — сказал Гейб. — Как тебе это удалось?
При упоминании семейства псовых Живодер передвинулся к флангу Кормильца — на всякий случай, вдруг и там ему найдется кренделек. Не пропускать же.
— Канун Рождества — сплошной наркотический праздник. Обещают похолодание. И мы будем с воздуха искать тепловые следы метамфетаминовых лабораторий. Надеюсь, какой-нибудь варила поставит на праздники у плиты щегла и у них что-нибудь дерябнет. Самое то — отметить Рождество салютом.
— А Лена знает? — Тео задрал бровь.
— Пока нет. Меня должны вызвать в последнюю минуту.
— Будет в ярости, — сказал Гейб.
— Пошел бы, а? — сказал Тео. — Ей это важно.
— Может, потом заскочу, а костюм нафиг. Женщины это обожают: сначала ждут привычного разочарования, а в последний миг ты их удивляешь какой-нибудь романтикой — например, приходишь на бал-маскарад.
— Ну ты и хорек.
— Чего? Я же сказал, что приду.
— Вообще-то хорьки не заслуживают своей скверной репутации, — сказал Гейб. — На самом деле они…
— Может, возьмешь с собой Роберто? — спросил Так у Тео. — Он тогда будет у тебя этаким пиратским попугаем.
— Терпеть не могу маскарады, — вздохнул Гейб. — Через костюм как будто являешь свое истинное лицо, как бы ни старался его не являть.
— В общем, так, Так, — сказал Тео, — готовь костюм хорька.
Мэвис Сэнд была свято убеждена, что настоящий фруктовый кекс должен содержать в себе ровно столько муки и фруктов, чтобы не рассыпались лекарственные препараты. В этом году в рецепт входило по горсти мараскиновых вишенок и неотбеленной муки «Золотая медаль». Правда, в последний момент Мэвис не устояла и добавила полчашки сахара — горьковатое послевкусие от ксанакса портило ожог нёба 75,5-градусным ромом. Кроме того, она весь вечер выменивала рюмашки на марки экстази — у паренька с бритым татуированным скальпом и таким количеством пирсинга на лице, будто он в хозяйственном магазине нырял за анкерными хомутами в ларь с гвоздями. Выменяла двадцать доз. Паренек был вполне уверен, что на марках Е, но окажись там даже конский успокоитель, вечеринка бы удалась. Мэвис никогда не нравился этот трезвеннический настрой Одинокого Рождества — ей хотелось, чтобы кто-нибудь слетал с катушек прямо в церкви, при этом не лишая ее законных прав.
