Мать старалась заинтересовать Дедушку этой французской парой: как-никак общее академическое прошлое. Старик, однако, отверг знакомство. Он был полностью поглощен своим состоянием и слишком раздражителен, чтобы участвовать в цивилизованной беседе. Он признавал лишь одно занятие на этом курорте — ежедневные катания в кресле по променаду. В кресле, считал он, он никому не покажется дряхлым. На коленях он держал трость, и если движение на променаде замедлялось по вине пешеходов, он поднимал трость и тыкал острым концом как в мужские, так и в женские спины. Возмущенные люди оборачивались, а он проплывал мимо.
Были среди гостей, разумеется, и неевропейцы: гигант маклер из Нью-Йорка со здоровенной женой и тремя большущими детьми, которые ни слова не произносили за обедом; несколько семей из Филадельфии, что можно было сразу же определить по гнусавой речи. Мать, однако, находила своих соотечественников неинтересными. В иностранцах, казалось ей, гораздо больше жизни. Вот, например, барон Ашкенази, маленький подвижный человек, шелковая рубашка расстегнута на шее, на голове легкомысленная белая кепочка с пуговицей на макушке, он ей очень нравился, эдакая «заводная» персона, глаза так бросают стрелы во все стороны, будто он боится что-то потерять, что-то упустить, как ребенок. Он носил на цепочке через шею прямоугольное стеклышко, обрамленное металлом. Увидев что-то для себя интересное, он тут же подносил это стеклышко к глазам, как бы фиксируя момент. Однажды пасмурным утром на крыльце отеля и Мать попала в его рамочку. Пойманный ее взглядом на месте преступления, он рассыпался в извинениях. Сильный иностранный акцент. «Я, понимаете ли, занят в бизнесе движущихся картинок и вот, понимаете, даже на вакациях не могу удержаться, вы меня понимаете». Он смеялся, как бы поблеивал, и Мать была очарована. Блестящие черные волосы и маленькие деликатные руки. Потом она видела его на пляже, на некотором расстоянии, он бегал там, развлекая какого-то ребенка, и время от времени подносил к глазам свое забавное стеклышко. Солнце стояло за ними, и он казался ей движущимся силуэтом. Какая энергичная фигура. Она улыбалась.
Барон оказался первым гостем за их столом. Он явился с красивой маленькой девочкой, которую представил как свою дочку. Она была удивительно хороша, примерно того же возраста, что и Малыш. У Матери тут же появилась надежда, что они подружатся. Конечно, за столом они не сказали друг другу ни слова и даже не взглянули друг на дружку Отец не мог оторвать от девочки глаз. Экая малышка-средиземноморочка с густыми черными волосами, в чудесном белом кружевном платьице с атласным верхом, очерчивавшим легчайшие намеки на будущие прелести. За весь обед она не сказала ни единого слова и даже не улыбнулась. Вскоре, однако, после закусок барон объяснил, в чем дело: понизив голос и притрагиваясь к руке дочки, он сказал, что ее мать умерла несколько лет назад, но не сказал от чего. Больше он уже не женился. Пауза. Спустя момент он снова уже кипел энергией. Он говорил быстро, с европейским акцентом, частенько невпопад, но тут же, понимая это, смеялся первый. Жизнь восхищала его. Он жил своими ощущениями и не уставая делился ими с окружающими: вкус вина ли это был или множественное отражение свечи в хрустальном канделябре. Незамысловатые его восторги были заразительны, и вскоре уже с лиц Родителей не сходила улыбка. Они забыли о себе. Удивительно чувствовать мир так, как чувствует его барон — живым каждое мгновение. Он поднимал свой стеклянный прямоугольник, беря в рамку Мать и Отца, детей, официанта, идущего к столу, дальний конец столовой, где пианист и скрипач играли на маленькой сцене, декорированной пальмами в кадках. «В кинофильмах, — говорил барон, — мы смотрим на то, что там уже имеется. Жизнь сверкает на теневом экране, она выходит из мрака нашего сознания. Это большой бизнес. Люди хотят знать, что с ними происходит. За несколько пенни они приходят посмотреть на самих себя в движении: как они бегут, гонится на автомобилях, дерутся, как они, прошу, не обижайтесь, обнимаются. Это самое важное сейчас, в этой стране, где каждый по сути дела — новичок. Огромная потребность в понимании. — Барон поднял бокал. Посмотрел на вино и попробовал его. — Вы, конечно, видели „Его первую ошибку“? Нет? А „Дочь невинна“? Нет? — Он рассмеялся. Не смущайтесь! Это две моих первых экранных пьесы. Одночастевки. Я сделал их меньше чем за пять сотен долларов, но каждая принесла мне по десять тысяч. Да-да, — сказал он смеясь, — чтоб я так жил!» Отец кашлянул и покраснел при упоминании столь конкретных цифр. Не понимая, барон настойчиво объяснял ему, что это хотя и хороший доход, но вовсе не экстра. Фильмовый бизнес переживает бум, и всякий может сделать хорошие деньги. Вот сейчас, например, он, барон, входит в компанию с «Патэ» для производства пятнадцатичастевой истории! Каждый ролик будут показывать в течение недели, одну неделю за другой, пятнадцать недель подряд, и зрители будут приходить, чтобы увидеть, что там дальше имело место быть, вот так-с. С озорным взглядом он достал сверкающую монетку из кармана и выщелкнул в воздух. Она взлетела почти до потолка. Все смотрели как завороженные. Барон поймал монетку и громко трахнул ладонью о стол. Сервировка подпрыгнула. Вода закачалась в стаканах. Он показал популярный новый пятицентовик, никель с буйволом, «баффало-никель». Отец не мог никак понять, для чего он все это делает. «Я называю теперь себя „Баффало-Никель-Фотопьеса, инкорпорэйтед“», сказал восторженный барон.
Он продолжал говорить, а Мать посмотрела через стол на двух детей, сидевших рядом. Ей захотелось заключить их в прямоугольную рамку. Ее сын с аккуратно зачесанными назад волосами, в большом белом воротничке и костюме маленького мужчины. Его голубые глаза с крапинками желтого и зеленого. Таинственная красивая девочка рядом. Вот она поднимает глаза и отвечает на взгляд Матери с твердостью и прямотой, почти на грани вызова. Мать видит их как жениха и невесту; сказочки школьных лет, свадьба Мальчика с Пальчик
Вот так эти семьи встретились. Солнце каждое утро пронизывало небо и море, и дети искали друг друга в широких коридорах отеля. Когда они вырывались наружу, морской воздух врывался в их легкие. Песок на пляже холодил ноги. Тенты и вымпелы щелкали на ветру.
Тятя каждое утро работал над своим пятнадцатичастевым сценарием, диктовал свои идеи стенографистке и прочитывал записанное накануне. Оставшись наедине с собой, он все-таки иногда задумывался над своей дерзостью. Иногда на него нападали периоды какой-то внутренней дрожи, и он сидел тогда в своей комнате согнувшись, куря сигареты без мундштука, оползая в какую-то пучину, словно тот, старый Тятя. Однако новое существование быстро взнуздывало его. В принципе вся его личность как бы перевернулась, он стал разговорчивым и энергичным человеком, нацеленным только на будущее. Он чувствовал, что заслужил свое счастье. Он построил его без посторонней помощи, в самом деле. Целые дюжины книжек сделал он для «Франклинской компании новинок». Потом сконструировал волшебный фонарь, в котором бумажная полоса с напечатанными на ней силуэтами поворачивалась на колесе, а деревянный челнок, наподобие ткацкого, сновал взад-вперед перед раскаленной лампой. Аппаратус сей был принят для отправки по почте компанией «Сирс, Робак энд К°», и тогда «Новинки» предложили ему стать партнером. Спустя некоторое время он обнаружил, что и другие занимаются живыми картинками, подобными его собственным, но никто не делает это на целлулоидной пленке. Тогда он стал интересоваться фильмами. Вскоре он продал свой пай и двинулся в кинобизнес. В те дни здесь любой достаточно самоуверенный человек мог получить поддержку Фильмовые компании формировались за одну ночь, являлись на поверхность, лопались, исчезали, перестраивались, сутяжничали, пытались монополизировать распределение, завладеть патентами на разные технические процессы. Анархия, вспышки и фейерверки новой индустрии.
В те времена в Америку то и дело прибывали титулованные европейские иммигранты, обнищавшие до крайности и мечтавшие продать себя и свои титулы дочкам американских нуворишей. Тяте тогда пришла счастливая мысль и о своем собственном «баронстве», почему бы нет. Теперь вместо того, чтобы избавиться от сильного еврейского акцента, ему нужно было лишь обкатать свой язык, сделать его более цветистым. Он выкрасил волосы и бородку, вернув им первоначальный их цвет. Новый человек. Дочка одета ну просто как принцесса. Он хотел, чтобы из ее памяти выветрилось все, что связано с грязными иммигрантскими улицами. Он закупит для нее весь свет и солнце мира, чистый ветер океана на всю ее остальную жизнь. Она играет на пляже с пригожим мальчуганом приличного происхождения. Она спит в мягких белых простынях под окнами, глядящими в бесконечное небо.
