— Маленький! — загоготала крашеная. — Маленькая бас-гитарка!
Фет, не ответив, врубил усилитель «УМ-50». Звуки большого раздрызганного радиоэфира наполнили комнату.
— Будем делать новую песню, — хрипло сообщил он. — На текст М.Ю. Лермонтова.
— К-кого? — удивился Рубашея.
— Гусар был такой. Его убили по заданию царя… «Ре минор», «ля минор», «фа».
— «Ле минол» я могу, — сразу оживился Бизчугумб, услышав про свой любимый аккорд.
В минуту жизни трудную,
теснится ль в сердце грусть,
одну молитву чудную
твержу я наизусть…
Фет взял гитару и как мог изобразил на ней свою балладу. Из-за того, что голова была забита другими вещами, он сыграл посредственно, без искры и завода, забыв к тому же текст в последней строфе.
Все притихли, скукожились. Даже девки перестали лузгать свои семечки.
— Эт-то не рок-н-ролл, — наконец подал голос Рубашея.
— А что это по-твоему?
— Советская эстрада — вот что это такое! — с отвращением сказал Елфимов.
Вдруг далекий диктор из усилителя, перекрывая помехи радиоэфира, сообщил поставленным голосом пустого чайника:
— Валерий Ободзинский. Английская песня «Девушка». Музыка народная, слова Онегина-Гаджикасимова.
— Во! — заорал Елфимов. — Советский рок-н-ролл! Мы опоздали!
Фет застыл, пораженный фальшивой молнией. Послышались бессмертные битловские аккорды, но сыгранные как-то не так, хуже, жиже, будто в пюре вместо молока налили холодной воды. Медоточивый голос запел по-русски, вздыхая, как оперный тенор:
Рассказать я вам хочу, как я любил когда-то,
правда, это было так давно.
Помню, брел я как-то ночью по аллее сада,
чтоб шепнуть в раскрытое окно…
И добавил почему-то по-английски:
— Герл, герл, о-о!
Взгляд Фета упал на молоток и отвертку, лежавшие около усилителя.
— Значит, у меня не рок-н-ролл? — спросил он, требуя уточнений. — А это, — он указал на невидимого, как призрак, Ободзинского, — это рок-н-ролл?
Вид лидера был страшен, и никто не посмел издать ни звука. Только безумный радиоэфир выл и постанывал в предчувствии так и не наступившего оргазма:
— Герл, герл… О-о!
— Ладно! — сказал Фет и долбанул молотком по серой металлической крышке усилителя «УМ-50».
Долбанул удачно — плохо завинченная крышка соскользнула вбок, обнажив тускло горевшие лампы чудо-аппарата.
— Это ж казенное! — с ужасом пробормотал Бизчугумб, очевидно, вспомнив техника-смотрителя с его страшной угрозой.
— На! — и Фет тем временем расколол лампу внутри усилителя, как раскалывают орех.
Бизчугумб бросился на безумного бас-гитариста, хотел скрутить ему руки, но был отброшен ударом ноги под бюст В.И. Ленина. Вождь мирового пролетариата покачнулся и упал со своего постамента. Голова его треснула надвое.
— Браво! — истошно заорал Елфимов и хрипло запел во всю луженую глотку: — Ши лавс ю, йе-е-е! Ши лавс ю, йе-е-е!
Фет тем временем пробил грифом гитары обшивку акустической колонки, методично проколол первый динамик, потом — второй и третий.
Для советских подмостков такой прием был внове, но в Англии практиковался уже несколько лет. В Новом Свете же вообще поджигали гитары и даже испражнялись на них прилюдно малой нуждой.
— Прекратить бардак! — вдруг властно приказал знакомый голос.
Фет отвлекся от поверженной акустики, и гриф его гитары уперся в сцену.
— Нет подпольным абортам! — проскандировал отец, сложив ладони рупором. — Тебе что, очко порвали?
— Почти, — признался его сын, тяжело дыша.
К удивлению, сверхпрочная советская аппаратура не была полностью изничтожена, Ободзинский каким-то чудом прорывался сквозь разорванный динамик, только теперь его голос напоминал писк комара:
— Герл, герл! О-о!
— Публичный дом закрывается на санобработку! — и адский Николай смачно шлепнул по заднице рубенсовской блондинки. — Сифилис и гонорею — под надежный контроль Минздрава!
— Идиот! — завизжала блондинка и, одергивая юбку, поспешила к выходу.
За ней, роняя семечки, поплелась ее подруга.
— «Долой хоккей, долой футбол! И прочая, и прочая! Предпочитаем спорт другой, шары в штанах ворочая!» — с чувством прочел отец и назвал автора: Маяковский. Из гражданской лирики. Вот какие стихи надо петь, сынок! А ты развел канитель с Лермонтовым, тьфу!
— Ты чего? Ты зачем моих телок? — нагло попер вперед Елфимов, но был остановлен кулаком с татуировкой, приставленным к его носу.
— Где ты был? — чуть не плача спросил у отца Фет. — Я нуждался в тебе!
— Работал над ан-га-же-ментом, — уклонился Николай от прямого ответа. — Есть дело, шпана! Ну-ка, ко мне! — и он поманил их пальцем.
Изо рта его пахло одеколоном «Гвоздика».
Все, кроме Фета, вынужденно сгрудились вокруг гостя, боясь, как бы он не выкинул что-нибудь более страшное.
— В кафешках вы работали или нет? Под ершика, сушки и килечку?
— Н-никогда! — пробормотал Рубашея.
— Значит, будете. Есть одно местечко, «Белый медведь». Днем мороженое, вечером — ершик.
— Клево! — вынужден был признать Елфимов.
— Значит, подписываем соглашение. Чирик за вечер. Пятерка моя, а остальные вы делите между собой.
— Не буду. Я не пойду, — выдохнул Фет.
— Сейчас, шпана! Это уже мое кровное. С сынком мы дело сами уладим!
Он манерно взял Фета под руку и отвел за пыльные кулисы.
— Ты зачем мне ан-га-же-мент срываешь?
— Мне крышка, отец! — простонал Фет.
— Чего ты плетешь?
— Лешек!
Фет всхлипнул и уставился в пол.
— Военный радист Лешек? — незлобиво переспросил адский Николай. — Я узнавал про него. Он разбил свой самолет, а сам спрыгнул с парашютом.
— У тебя есть где ночевать? Я домой больше не пойду.
— Рассказывай! — и Николай внимательно посмотрел на мальчика.
— Не могу! — простонал Фет.
— Он что, тебе вдарил?
— Хуже.
— Тогда вставил пистон!
— Почти.
— Знаешь, так не бывает! — потерял терпение Колька. — Или вставил, или не вставил. Третьего не дано. Или цела задница, или нужно покупать новую!
— Задница цела. Но от новой я бы не отказался, — уклонился Фет от прямого ответа.
— Значит, ленточка разрезана и выставка открылась, — предположил отец, не выдавая своих чувств.
Мальчик молчал.
— Можешь жить пока у меня в каптерке, — разрешил родитель. — Только позвони матери, чтоб она не волновалась.
Он взобрался на сцену и торжественно объявил:
— На сегодня концерт окончен! На «бис» можете не вызывать! Все равно сыграем без вызова!
— А когда пойдем в «Медведя»? — осведомился Елфимов. — За ершиком?
— Когда Федьку приведу в чувство, тогда и пойдем, — сказал отец. Даже трупы выносят с поля боя, а уж контуженных в задницу — тем более!
Он поднял с пола половинку бюста В.И. Ленина и водрузил ее на постамент.
Ребята начали собираться по домам.
Фет тем временем пошел в Красный уголок, где стоял обшарпанный телефон со шнуром, обмотанным изоляцией, и набрал свой номер.
— Алло? — с готовностью откликнулась Ксения Васильевна.
— Это Федя. Передайте, пожалуйста, маме…
— Федор?! Тебя разыскивает Станислав Львович! — вскричала соседка.
— Зачем? Чего ему надо?
— У него что-то срочное! Пропуск на студию уже заказан!
— Мне нужно в группу, — сообщил Фет отцу. — Вечером буду у тебя.
Он вышел на улицу и услышал, что в голове гудит мотоциклетный мотор. Все тело прыгало и вибрировало изнутри, будто под ребрами крутили гигантскую карусель.
Подходя к студии, он машинально провел рукой по лицу и обнаружил, что на щеках выступила щетина — первая щетина в его жизни. Фет постарался выйти за пределы собственного тела и представить себе, как выглядит, — волосы немыты и кажутся темнее, чем есть на самом деле, штаны и рубашка мятые, будто бегали всю ночь отдельно от своего хозяина. «И ладно, — решил он про себя, — гении и должны быть такими. Потому что весь мир против них».
Он получил пропуск и отдал его беспалому вахтеру.
— Знаешь, как все это называется, парень? — пытливо спросил его дедок, подготавливая свою коронную фразу.
— Мудявые ожидания, — опередил его Фет и проскользнул через вахту.
Но оказался неправ.
— Когда мечты сбываются! — выстрелил в спину вахтер.
Фет отмахнулся от посланной пули, сообразив, что так звался один неудачный фильм из его детства, — про какую-то девушку с бензоколонки, которая вышла замуж за принца.
— Ты что, всю ночь делал уроки? — спросил его дядя Стасик.
Он сидел за столом комнаты 305, вытянув вперед деревянную ногу, и правил шариковой ручкой сценарий, который и без того пестрел замечаниями и сносками.
