В тишине каждые пятнадцать минут часы Варвары Васильевны отбивают и словно отпевают кого-то малиновым звоном. А оставленный заместителем Николай Николаевич не звонит и не идет. Если он тоже — тогда вообще!.. (Кажется, нет более холодящего, страшного слова, чем это «вообще».)
Если отвернуться от Саниного столика и перегнуть спину через спинку стула, видны в открытую дверь голова и плечи Алексея Платоновича, то склоненные над бумагой, то напряженно выпрямленные, ждущие.
— Думаете, он тоже?..
— И вас прошу не думать. Это исключается.
И тут же подтвердилась безошибочность этой уверенности. Заместитель приходит.
— Добрый вечер! — и с порога докладывает: — Прооперированная молодцом.
— Приятное сообщение. А ко мне вот кто приехал,
— Здравствуйте, Нина. — И совсем тихо: — Вовремя.
— Если позволите, мы с Ник-Ником минут на десять уединимся. Хочу выяснить некоторые медицинские данные, непривлекательные для ваших ушей.
«Если позволите», а не ждет ответа ни секунды, быстро ведет к своему столу надежнейшего ученика. Пока мягко сходятся створки двери, видно лицо Николая Николаевича, до чего же сумрачно-спокойное…
Таким вежливым способом сокрылись за дверью некоторые непривлекательные медицинские, а быть может, не только медицинские вести. Но пока они обсуждаются, есть возможность, сдвинув время и заглянув вперед, сообщить дальше не до того будет, — что прооперированная сегодня любящая жена и любящий ее муж не забывали напоминать Алексею Платоновичу до конца его дней о том, что он сделал. Не забыли поздравить его с появлением на свет своего первого ребенка — Алексея и второго — Платона.
— Что ж, — заметил, разглядывая фотографию второго младенца, Алексей Платонович, — если не мой отец, то жил на свете Платон, достойный того, чтобы его именем называли таких симпатичнейших карапузов.
Но это — уже заглядывая далеко вперед. А сегодня у нас — сегодня. И никуда от него не денешься.
Похоже, что за дверью действительно идет тихий доклад, сугубо медицинский. Он прерывается зычными латинскими репликами, иногда веселыми, как ни в чем не бывало. Вскоре слышится раскат коржннского смеха и со смехом распахивается дверь.
Николай Николаевич выходит в столовую менее сумрачным, но сегодня не торопится дать Алексею Платоновичу отдохнуть, не отказывается вместе поужинать.
Ужинают с ленинградской бутылкой кагора. Еще не откупорили, еще штопор в горлышке — звонят.
В дверях бывший ординатор — его продолжают звать Неординарным, потому что и самостоятельный хирург из него получился не средней руки. Он стоит в дверях, держит под локоток уже знакомую нам пожилую операционную сестру Дарью Захаровну и просит:
— Впустите, Христа ради, жаждущих и страждущих!
Какой нежданный оживленный дружеский ужин! Неординарный рассказывает о второй половине дня в клинике:
— Врачи вернулись с совещания вместе. Грабушок — отдельно и позже. О нем уже известно. В его сторону не глядят.
— Положим, ты глядел, — уточняет Николай Николаевич. — Сказал: «Дам по морде» — и бросился. Еле вчетвером удержали.
Громовой голос:
— В клинике — по морде?! Этого еще не хватало.
— Да за тремя дверями, Алексей Платонович. Ни малейшего отзвука не могло долететь до палат.
— В клинике, при всех обстоятельствах, разрешается только одно — лечить.
— Хорошей пощечиной разве не лечат? И вообще, к чему ты, Николай, эти мелкие подробности…
— Не выпить ли нам, — вдруг вставляет Нина, — за такие мелкие подробности?
И, представьте, за такие мелкие подробности пьют не без удовольствия. Правда, Алексей Платонович при этом грозит Неординарному чайной ложкой и берет с него слово, что попыток излечения пощечиной больше не будет.
— А неплохо бы на всякую попытку подлости отвечать такой попыткой, стоит на своем Нина.
— У-у, какая у меня невестка! И Саня так думает?
— Пусть он сам скажет, когда приедет.
Дарья Захаровна в это время быстро достает из сумки и ставит на стол миску с разрезанным на куски теплым пирогом.
Появления пирога мужчины не заметили. Однако запах сытной мясной начинки учуяли, отреагировали трепетом ноздрей и довольно скоро протянули руки к миске.
— Так что же помешало вам, Ник-Ник, своевременно позвонить? — не забывает спросить Алексей Платонович.
— Комиссия горздрава. Три человека. Мне незнакомые.
— Весьма любопытно. Чем же комиссия интересовалась?
— Количеством послеоперационных летальных исходов за последний месяц.
— Ну-с, — развеселился директор клиники, — какую реакцию вызвало это ужасающее количество? Разочаровало?
— Да, разочаровало заметно: как же так — ноль? Не может быть. Где-то у вас затерялась палочка перед нулем… Проверили. Палочки не нашли. Потребовали за предыдущий месяц. Даю. Изучают внимательно. Опять не то. Один. Восьмидесяти трех лет. И тот — в ваше отсутствие. Листают назад. Листают вперед. Смотрят друг на друга, и слышу: «Всего один».
— Всего?! Бедняга Денисов мог жить без боли минимум года два. Безобразное было упущение. А они — «всего»! Не ведают, что одна жизнь, год жизни, день жизни, час жизни — это не «всего»!
За столом умолкли. Словно после этой вспышки Алексея Платоновича нависшая зловещая нелепость приблизилась и всем сдавила горло.
— Но дальше, мой друг. Сегодня вы роняете слова, как из капельницы. У нас еще своя, полноценная кровь.
Пока что не надо вливать по капле…
— Коле не мешало бы после такой комиссии, — возразил Неординарный.
— Даже так? Чем же еще она интересовалась? Пожелала осмотреть клинику?
— Нет, — ответил Николай Николаевич, — не пожелала. Строго спросила:
«Кто организовал передачу сведений на завод?»
Спрашиваю комиссию:
«Каких сведений? На какой завод?»
«Не понимаете?»
«Не понимаю».
«Тогда придется разъяснить: на завод, где выпущен наш первый инструмент для хирургов. Каким же путем на этот дальний завод так быстро попала статья вашего директора Коржина? Она перепечатана в местной газете, и через неделю там знают ее назубок».
— Так быстро попала? — переспросил Алексей Платонович — Потому что я сразу отправил статью тем, кто трудится над следующим выпуском, дабы успели учесть полезные замечания. Но что будет такой быстрый ответ завода — никак не ожидал. Вот и гадай: дельный это отклик или амбициозный, не терпящий критики.
Неординарный уверенно сказал:
— Отклик дельный и полный уважения. В противном Случае комиссия не выясняла бы ничего. Вот увидите, завтра никакой резолюции в клинику не придет. И никуда не придет.
— Вашими устами — кагор пить, — сказал Алексей Платонович.
Он взял бутылку, прикинул, что по рюмочке кагора еще осталось, предложил:
— Выпьем… — и задумался, как бы повеселее сочинить, — за что выпьем?
— За здоровье директора нашей клиники! — краснея, предложила Дарья Захаровна.
— И Варвары Васильевны, — добавил Ник-Ник.
— Благодарю, — посветлев, сказал Алексей Платонович.
Допивали кагор под малиновый долгий звон. Часы Варвары Васильевны прозвенели одиннадцать, напомнили, что время позднее, и гости поднялись:
— До завтра!
— До утра. Благодарю вас.
На завтра ничего из ряда вон выходящего не случилось. Никто не мешал клинике заниматься своим делом.
Никакой резолюции прислано не было.
Профессор, как всегда, после короткого сбора в ординаторской, поднимающего тонус врачей, и обхода, поднимающего тонус больных, быстрым тяжелым шагом протопал в перевязочную. Из перевязочной его вызвали в приемный покой, куда — «с богатой свадьбы, ох, помираю!.. мово крестника…» — доставили крестного отца с заворотом кишок, и, не теряя ни секунды, до выяснения паспортных данных, Коржин распорядился:
— На стол.
Пока крестного готовили к операции, он вернулся в перевязочную проверить, так ли снимается большая гипсовая повязка с бедной мальчишеской шеи с переломом позвонка и накладывается малая.
Увидя, что не лучшим образом, как всегда в такие огорчающие моменты, обратился к недогадливо усердному врачу:
— Золотко мое, не удобнее ли чуточку иначе? — и показал более удобный, надежный и более легкий для больного способ.
В коридоре поджидал Грабушок. Он подошел к своему профессору и, преданно глядя в глаза, попросил две минутки для объяснения: ведь только для его же, доротого профессора, пользы пришлось вчера выступить так, как он выступил.
— Сожалею. Но для этого нет у меня ни одной минутки. И не будет, вежливо улыбаясь, ответил Алексей Платонович. — Для прочего — пожалуйста.
Затем был крестный. Предварительно пришлось освободить его от такого количества целехоньких кусков селедки, вареников и прочего и прочего, что не хватило таза вместить это жадно поглощенное обилие не привыкшим к обилию худосочным человеком. После чего с ассистентом Неординарным началась напряженная работа в пышущей жаром вставшей дыбом полости.
