— Признает ли он себя виновным? — спросил судья.
— Не признает — как обычно, — сказал Вайнштейн, глядя на судью с выражением той сосредоточенной ненависти, какую Джозеф часто видел в глазах Шимона.
Пока сторож и представители полиции давали свои показания, Бродецкий беспокойно ерзал на месте. Он то приставлял трубку к уху, то пытался привлечь внимание адвоката, который стоял к нему спиной. Его глаза отчаянно шарили по рядам зрителей, как бы ища сочувствия, но были не в силах задержаться ни на одном лице. В короткой паузе, наступившей после показаний представителя полиции, он потянул адвоката за рукав и стал что-то горячо объяснять ему, выразительно жестикулируя.
— Что он говорит? — спросил судья.
— Он говорит, что его ударили по уху, и с тех пор он плохо слышит.
— Кто его ударил?
— Надзиратель в Дахау.
— Не вижу никакой связи с обвинением.
— Связи нет, — Вайнштейн хотел было что-то добавить, но воздержался.
Обвиняемый опять стал объяснять что-то с большим волнением.
— Ну, что теперь?
— Он говорит, что батарейка его слухового аппарата выскочила, когда он плыл в море, и просит новую батарейку.
Бродецкий с надеждой протянул слуховую трубку судье, показывая, что она никуда не годится. На секунду судья встретился с ним взглядом, затем вернулся к бумагам.
— Скажите, что этим придется заняться позже, — сказал он, не подымая глаз.
Адвокат повернулся к подсудимому, который с готовностью подставил трубку.
— Шпетер[23], — крикнул он в трубку.
— Шпетер, шпетер, — проворчал про себя Бродецкий, пожав плечами.
— Спросите, желает ли он сделать какое-нибудь заявление по делу.
— Я хочу к своему племяннику, — нервно проговорил Бродецкий, — что здесь происходит?
— Он говорит, что хочет к своему племяннику, и все спрашивает, зачем его сюда привели.
Судья взглянул на Вайнштейна:
— Вы объяснили, в чем его обвиняют?
— Много раз.
— Он прошел психиатрическую экспертизу и признан находящимся в состоянии нервного напряжения, но психически здоровым, — сказал судья, возвращаясь к бумагам.
— Да, ваша честь, — поколебавшись сказал Вайнштейн бесстрастным голосом, — желание человека, избежавшего смертельной опасности, найти прибежище у единственного оставшегося в живых родственника, никак не может быть признаком душевного заболевания.
Помолчав, судья спросил:
— Где живет упомянутый племянник?
— Он работает на поташной фабрике у Мертвого моря.
— Он здесь присутствует?
— Нет. Он лежит в больнице с малярией.
— Все всегда оказываются в больнице с малярией, — пробормотал судья.
Он закрыл палку с решительным видом и откинулся на стуле.
— Я слушаю прокурора.
Прокурор, высокий, хорошо одетый араб-христианин, который до сих пор не принимал участия в происходящем, начал свою речь, не успев встать, и через две минуты ее кончил. Он подытожил свидетельские показания, процитировал закон об иммиграции и потребовал 6 месяцев тюремного заключения с последующей депортацией. Он тщательно подбирал английские слова и производил впечатление человека, выполняющего ежедневное привычное дело.
После него наступила очередь Вайнштейна. Намеренно бесцветным голосом он говорил о преследованиях евреев в Германии, Австрии, Чехословакии, как всем известных фактах, не оставляющих другого выбора тем, кому удается избежать гибели, как перейти возможно быстрее любую границу. Однако даже избежав пограничных патрулей, они не оказываются в безопасности, так как в большинстве европейских стран приняты законы против нежелательного наплыва беженцев. Таким образом, они находятся под постоянной угрозой ареста и высылки. Поэтому естественно, что беженцы пытаются всеми средствами достичь берегов страны, которая международным соглашением была предоставлена им в качестве национального убежища и которая осталась их единственной надеждой. Преследуемые полицией, без паспортов и без постоянного места жительства, они лишены материальной возможности следовать нормальной процедуре, то есть обратиться за разрешением на иммиграцию и ждать год или два своей очереди. При таких обстоятельствах попытка делать различие между легальной и нелегальной иммиграцией выглядит сплошным издевательством.
— Когда за мной гонится сумасшедший, — продолжал Вайнштейн своим бесцветным голосом, — и я вижу проходящий мимо автобус, я вскочу в него, не взирая на правила уличного движения. Я оставляю на усмотрение вашей чести решить, в праве ли кондуктор вытолкнуть меня из автобуса за то, что я сел не на остановке.
Он сделал паузу и закончил речь просьбой, чтобы все обстоятельства дела были приняты во внимание судом, сел и проглотил две таблетки из коробки, которую достал из кармана жилета. Он был очень бледен.
Бродецкий в чрезвычайном волнении наклонился к адвокату:
— Вас ист лос?
Вайнштейн прочистил горло и крикнул в трубку:
— Терпение!
— Вас? Вас? — спросил Бродецкий, недоуменно смотря на присутствующих.
После технических формальностей судья поднялся и терпеливо стал дожидаться, пока Бродецкого не уговорили замолчать.
— Как всегда в таких случаях, — начал он, ни к кому в особенности не обращаясь, — я должен сказать, что мой долг как судьи заключается в назначении наказания, которое может удержать тех, кто замышляет подобные нарушения.
Он посмотрел на обвиняемого. Тот молча вскакивал со скамьи и садился опять. Судья отвел взгляд.
— Я согласен с господином Вайнштейном, что существующие условия в некоторых европейских странах вызывают массовое бегство преследуемых граждан. В этих условиях наказания, призванные предотвращать нарушения, большого эффекта иметь не могут. Однако на мне лежит обязанность постараться воспользоваться данным мне правом по моему разумению, чтобы такой сдерживающий эффект мог иметь место.
Он прочистил горло, помолчал и продолжал, осторожно выбирая слова:
— Возможно, я не прав, и в таких делах надо судить иначе. Я надеюсь, что по делу будет дана аппеляция, и рассчитываю получить на этот счет указания от вышестоящей судебной инстанции.
Говоря это, он смотрел на Вайнштейна, но затем обратился к обвиняемому, который вытянул шею, приставив трубку к уху.
— Исходя из вышесказанного я приговариваю обвиняемого к трем месяцам тюрьмы и буду рекомендовать его превосходительству Верховному комиссару после отбытия наказания депортировать его.
Суд встал, и Вайнштейн попытался уговорить Бродецкого не сопротивляться конвою. Но Бродецкий не трогался с места и кричал все громче и громче, что он больше не может ждать, что он должен сейчас же отправиться к своему племяннику. Наконец, двое арабских полицейских, чуть не отрывая его от земли, поволокли старика, который цеплялся на рукав адвоката и продолжал кричать резким плачущим голосом.
— Вы собираетесь подать апелляцию? — обратился Джозеф к адвокату.
— Что? Ах да, как обычно.
Его взгляд, который опять напомнил Джозефу взгляд Шимона, остановился на его портфеле.
— Вы что, служащий?
— Нет, я из киббуца.
— Из киббуца? — переспросил Вайнштейн. Сигарета все еще прыгала у него во рту. — А что у вас в портфеле?
— Бумаги.
— Бумаги, — повторил Вайнштейн, — у всех у нас бумаги. Может, нам следовало бы таскать револьверы.
Он улыбнулся рассеянно и пошел слегка прихрамывающей походкой, прижимая к боку свой портфель.
К счастью, Джозеф был так перегружен делами, что у него не хватило времени для размышлений. Разделавшись накануне со всеми покупками для киббуца, кроме тех, которые можно было сделать в Тель-Авиве и Иерусалиме, он превратился в добытчика денег и в дипломата, что требовало большой хитрости и изворотливости. Он давно уже вел переговоры суправляющим районной больничной кассы о том, чтобы обеспечить киббуцникам Башни Эзры лучшее медицинское оборудование при меньших взносах. Он вел переговоры о продлении срока ссуды с Рабочим банком. Наконец, ему нужно было устроить скандал в отделе культуры и просвещения Гистадрута по поводу низкого уровня последних трех лекторов, посетивших киббуц.
Чтобы смягчить Джозефа, секретарь дал ему бесплатный билет в кинотеатр «Эден». Это было настоящим подарком, так как, живя на средства киббуца, Джозеф не позволял себе тратить деньги на развлечения, хотя по положению он мог посетить кино или театр раз в две недели. Он вошел в зал, когда программа уже началась, и увидел, как немецкие войска вступают в Прагу, потом посмотрел фильм о том, как богатая наследница преодолевает сопротивление родителей и становится чемпионкой по конькам. К концу фильма он уснул. Проснувшись же, увидел, как богатая наследница сломала на льду ногу, и ее увезли на амбулансе. Джозеф пробрался между рядами к выходу и отправился в свою ночлежку.
