Небывало прекрасные условия для созидательной работы! Почему же не подчинялась рукопись? Откуда взялось желчное раздражение — с чего бы оно? И это чувство неприспособленности к новой среде обитания… Я ЗАПАНИКОВАЛ. Зримо встревожилась Наташа, которой я открывал дверь нервно и испуганно, как, предположим, контролеру электрических счетчиков. К ТОМУ ЖЕ ЗАПАНИКОВАЛ АВТОНОМОВ. Но это поздней.
На новоселье мы пришли в квартиру Константина Павловича и Милены Самсоновны с букетом цветов и набором столовой посуды.
— Ой, спасибо большое. Большое спасибо, — крупнозубо и белоснежно заулыбалась нарядная, вся розовая Милена, принимая от Наташи эти подарки.
— Ишь как вы расщедрились! Поистратились, однако, — прокомментировал молодой Костя Автономов, выбритый, коротко стриженный, в ослепительном пуловере и светлых брюках — щеголь, словом.
Стол в гостиной был уже накрыт, но гости только собирались, и Автономов тотчас увлек меня на кухню покурить. Здесь он сразу за меня взялся:
— Ты почему из милиции сбежал, скажи-ка мне?
Я равнодушно пожал плечами:
— А что мне там было делать? Извинение от Раисы я получил — и хватит. Вообще, Костя, твои семейные передряги, повторяю в сотый раз, мне изрядно надоели. Я хочу жить мирно и спокойно. Я, кажется, это заслужил. А ты специализируешься на конфликтах. Что ж, продолжай! Но без меня. Чем, кстати, переговоры в милиции закончились? — не утерпел я, чтобы не спросить.
— Да что! — небрежно отвечал Автономов. — Дал я им всем прикурить.
— Зятька-то своего защитил?
— Ему место за решеткой, моему зятьку. Как я в нем ошибся, ума не приложу! Видел бы ты, как он передо мной юлил и распинался, проходимец. Сердце у меня мягкое, Анатоль, вот беда.
— Значит, помог?
— Не ему, не ему, а Зинке! Она так рыдала, дуреха влюбленная. В общем, обойдется. Не будут возбуждать дела.
— Молодец. Адвокатом тебе надо бы быть. А относительно машины пытал Аполлона?
— А как же! С глазу на глаз говорили. Не признается говнюк. Клянется и божится, что непричастен. Но я чувствую, чувствую я, Анатоль, сердцем чувствую, — он крепко ударил себя кулаком в грудь, подтверждая, что именно там находится его сердце, — без него не обошлось.
— Поставь крест на своей машинехе.
— Нет уж! Пусть ищут, ищейки бездарные. И с Аполлошки я не слезу. Я гараж продал, — нелогично сообщил Автономов, сильно хмурясь.
— Правильно, — одобрил я. — Надо освобождаться от частной собственности.
— По дешевке.
— Само собой. Иначе ты не умеешь.
А ты почему меня не поздравишь, писака? — вдруг озарился хитрой улыбкой Автономов.
Я не в шутку перепугался.
НЕУЖЕЛИ УЖЕ? — вскричал я.
Что? О чем ты? А! Нет, еще рано. Пока у Милочки никаких таких признаков нет.
— С чем же я должен тебя поздравлять, бесплодного?
— Ха-ха-ха! Это я-то бесплодный? Просто мы пока… это самое… предохраняемся. Но погоди, дай время! — пригрозил он неизвестно кому. — А поздравить ты меня должен с директорской должностью. Я теперь коммерческий директор фирмы «Зевс», вот кто я! Каково?
— По имени-отчеству, выходит, теперь тебя надо звать?
— Да, требую уважения, писателишка.
— Спонсируете мою новую книжку, Константин Павлович? — почтительно спросил я.
— Посмотрим, посмотрим. Почитать надо. Оценить, что ты там накатал, — самодовольно отвечал Автономов, хлопая меня по плечу.
— Премного вам благодарны.
— Ничего, ничего.
А вот скажи мне, деляга, мне показалось или действительно твоя Раиса смирилась с потерей тебя и помягчела? — полюбопытствовал я.
Лицо Автономова, на зависть свежее и молодое, сразу стало угрюмым и озлобленным.
— Плохо ты ее знаешь, Анатоль. Ты вообще, как ни странно, хреново разбираешься в женщинах, я заметил. Она лишь затаилась. Она еще себя покажет. Ты-то со своей ладишь?
— А ты со своей? — уклонился я от ответа.
— Я тебе уже сколько раз говорил, что у пас счастливый медовый месяц! Никаких противоречий. Абсолютно. И так будет всегда.
— В этом есть что-то ненормальное, Костюша. Какое-то извращение.
— Ха-ха-ха! — Он опять хлопнул меня по плечу. — Пошли. Кто-то пришел.
Пришел генеральный директор фирмы «Зевс», давний, как я понял, знакомый Автономова, некто Игорь Евсеевич. Это был тучный, громогласный мужик в годах. На большой его голове с широким лбом клубилась пышная седая шевелюра. Они с Автономовым обнялись, точно после долгой разлуки. Затем гостю была представлена Милена в розовом своем одеянии, крупнотслая и крупнолицая. Он одобрительно, как опытный оценщик, оглядел ее и причмокнул губами:
— Ну, Константин, хват ты! Такую женушку приискал.
— Умеем! — хвастливо ответил Автономов и получил от Милены легкий, шаловливый шлепок ладонью по затылку.
Наташу мою, скромно сидевшую в сторонке, около книжных полок, увлеченно заговаривал, склоняясь к ней, какой-то молодой долговязый хлыщ с тонкими усиками, — наверно рыбводовец. Были здесь еще старикан с тростью, смазливая молодка и дама средних лет — тоже, по-видимому, рыбводовцы, приглашенные Миленой. Разношерстная компания, неудобоваримая какая-то, отметил я про себя. О ЧЕМ ГОВОРИТЬ БУДЕМ, АВТОНОМОВ?
Впрочем, водка, вино и шампанское быстро развязали языки. Громогласный генеральный директор Игорь Евсеевич оказался завзятым анекдотистом. Он не давал утихать смеху за столом и, багровея по мере выпитого, опасно раскрепощался, так что анекдоты его становились все соленей и смелей…
— Он скоро перейдет на мат, честное слово, — испуганно шепнула мне Наташа. Она выпила бокал шампанского за долгий период застолья, зато Сочинитель, томясь от скуки и своего несовпадения с компанией, налегал на водку. Наташа тревожно поглядывала на меня, но не пресекала явных моих поползновений надраться.
Хозяин Автономов тоже показывал пример активного пития.
Мы встретились с ним на кухне, куда я вышел перекурить в одиночестве. Он появился следом, нехорошо скалясь, точно челюсти его свела судорога.
— Ты чего сбежал? В гостиной можно дымить, — процедил он сквозь свой оскал.
— Отдыхаю от анекдотов твоего шефа и бабской болтовни, — объяснил я.
— Ишь ты! Не ндравятся тебе, выходит, мои гости?
— Как сказать, Костя… Не моя среда. Я привык к дружным писательским сообществам. Там могут бутылку разбить о голову, зато не заскучаешь.
— А здесь тебе, значит, скучно?
— М-да, тоскливо.
— Ну, иди домой. Иди, иди. Можешь убираться, — проговорил он с ожесточением.
Я тупо на него уставился: В ЧЕМ ДЕЛО? БЕЛЕНЫ ОН, ЧТО ЛИ, ОБЪЕЛСЯ?
— Ты что, Константин? Ты что это такой агрессивный?
— А то! Наприглашала Милочка всяких разных! Я этого жучка сейчас пинками выгоню! — вызверился он.
— Кого это?
— А ты не заметил, как он к Миле клеится?
— Да кто?
— А тот, что рядом с ней сидит. Молодой такой, усатенький. Я его в Рыбводе в глаза не видел. А она пригласила. Говорит, что новичок. С ней в одном кабинете сидит.
— Ну и что?
— Он клеится к ней, говорю тебе, тупица!
— Сам ты тупица ревнивая.
— Я НЕ СЛЕПОЙ! Только отвернусь, он руку кладет на спинку ее стула. Это как, а?
— Не ей же на спинку.
— Это все равно, что ей! — передернуло Автономова. — А под столом что происходит?
— Что?
— Может, он ей под столом коленку пожимает, прохвост!
— Ну ты даешь! Вот как ты о Милене думаешь.
— Я Милене верю. Она не позволит. А его сейчас выпру, чтобы не клеился.
— Не дури, дуралей. Поставь голову под кран, очухайся.
— Тебя не спросил, что мне делать! Ты за своей лучше следи. Не полагайся на то, что она тихая и смирная.
— Тьфу, дурак пьяный! — в сердцах сказал я.
Автономов щелкнул зубами, сглотнув наконец свой оскал. И исчез.
И не успел я докурить сигарету, как он снова появился. Не один, а в сопровождении этого самого долговязого, усатенького, у которого был недоумевающий вид.
— Не уходи. Будь свидетелем, — приказал мне Автономов. — Друг, тебя как зовут? Я что-то не запомнил, — обратился он к молодому рыбоводу, прикрыв дверь кухни.
— Геннадий. А что?
— А фамилия твоя?
— Птицын. А что? Что такое?
— А моя Автономов.
— Я знаю.
— Тебе сколько лет, Геннадий Птицын?
— Двадцать пять. А в чем, собственно, дело? — недоумевал тот, начиная нервничать.
— Ага, двадцать пять! — порадовался Автономов. — А мне пятьдесят пять, чуешь? Но я могу в два счета скрутить тебя и выкинуть за дверь. Сей секунд.
— Как? Почему? — отшагнул гость от жаркого дыхания хозяина.
А ты почему, сопля такая, нагло к ней клеишься на моих глазах?
— К кому? — заморгал глазами робкий Гена Птицын. А матерый Автономов вновь подступил к нему и замахал указательным пальцем перед его носом:
