— Вот видишь, пошел на попятный?
В ее голосе звучала уже угроза, и это заставило его взять себя в руки.
— Вовсе нет. Да нет же. Ей-богу нет. Просто я не хотел бы, чтобы какая-нибудь нелепая случайность, непредвиденный случай…
— Случай самый непредвиденный, — бросила она с вызовом.
Он посчитал за лучшее не принимать вызов.
— О'кей. Я оставлю дверь открытой, поверни ключ. У меня здесь еще дел на час, ну на два, и если не случится ничего особенного…
— Если случится что-нибудь особенное, можешь повернуть ключ сам, — бросила она на прощание.
Он закрыл за собой дверь, оставив ключ в замке. Эта девица ведет дело так, точно я уже у нее в кармане, подумал он.
Ничего радостного этот вечер им не принес. Ну, было то, что бывает, ничего больше. Деон действительно чертовски устал за эти дни и с трудом изображал страсть, которой не испытывал. Элизабет нервничала, была взвинчена и оттого нарочито требовательна. Наконец она зло оттолкнула его и, отодвинувшись, насколько позволяла узкая кровать, сердито бросила, что не было радости и это не радость.
Они затеяли какую-то бессмысленную перебранку — шепотом, шипя друг другу в ухо обвинения: стены были тонкие, как картон. Затем оделись, повернувшись друг к другу спиной. Когда вышли в холл, там сидел Робби Робертсон за поздним ужином. Он и раньше не раз встречался с Лиз в этом бунгало (ничьей девушкой она могла быть где угодно; здесь же на этот счет существовали свои законы; к девушке, пришедшей с кем-нибудь в бунгало, все относились с учтивостью, свойственной разве средневековому рыцарю. То же и с условным знаком: галстук на ручке двери означал, что владелец комнаты занят — входить нельзя) и сейчас приветствовал ее чуть заметным кивком. Его проницательные глаза гут же оценили ситуацию: он понял, что Деон и его девушка ищут компании. Тогда он с нарочитой ленцой поднялся из-за стола, отодвинул поднос с ужином и жестом предложил Элизабет место в кресле у камина.
Она мгновение поколебалась.
— Я собралась уходить, Робби. Благодарю.
Он состроил такую разочарованную мину, словно это известие разбило ему сердце.
— О, прошу вас, вы не можете уйти из моей жизни вот так. Кроме того, на улице холод собачий. — Он показал ей на свой плащ, намокший под зимним дождем.
Она хмыкнула, хотя лицо ее все еще хранило напряженное выражение, и села рядом, протянув ноги и руки к ярко пылавшему огню.
— Ну и прелесть мне сегодня доставили в Скорую, — сказал Робби Деону.
Элизабет заткнула уши руками.
— О, прошу вас, только не о делах!
— А я ни полслова о делах, я же дал обещание. Уж очень было смешно. Я просто не мог удержаться от смеха, хоть режьте.
Элизабет недоверчиво посмотрела на него, он подмигнул.
— Целомудреннейшая история, — заверил он ее. — Абсолютно целомудренная.
— Ну ладно, давай, — сказал Деон.
— Так вот: два фараона привезли в Скорую этого малого с английской булавкой в носу. Знаешь?
— Ты же обещал, Робби! — произнесла Элизабет укоризненно и одарила Робби взглядом, который Деон прозвал «взглядом непорочной девственности».
Деон заметил, что она кокетничает. Пытается войти в свою извечную роль. Почему-то эта тривиальная уловка тронула его — он не ревновал ее, ему стало грустно. Что с нами происходит с обоими? — подумал он в замешательстве.
— Он дико обозлился на фараонов за то, что они никак не желали войти в его положение, и выдал им все, что он думает о полиции Южной Африки! Он, понимаете ли, стреляный воробей, но тут даже сна лишился, чуть не две недели глаз не сомкнул, а все из-за проклятых лилипутиков.
— Лилипутиков? — переспросила Лиз.
— Галлюцинация, — пояснил Деон. — Белая горячка.
— Точно, — подтвердил Робби. — Так вот, по его словам, ничего он не мог с собой поделать. Одно и то же каждую ночь. Стоит ему лечь в постель и потушить свет, как маленькие человечки проскальзывают в щель у порога и взбираются к нему на кровать. А однажды ночью их явилась целая гвардия, впереди духовой оркестр в полном составе во главе с тамбурмажором, все как положено. Они промаршировали у него по груди и выстроились, а их полковник вытащил саблю из ножен и прокричал: «Вперед, в атаку!» — и они бросились вперед, хотели его приступом взять через нос, через рот, через уши…
— Робби, ты сочиняешь, — сказала девушка.
Робби приложил два пальца к губам и торжественно, словно в присяге, поднял их.
— Да поможет мне бог.
— Ну ладно, а на что ему булавка понадобилась? — спросил Деон.
— Погоди, сейчас узнаешь. Ну вот, этот малый чего только ни делал, чтоб прогнать их. Он даже намазался патокой, думал, они прилипнут. Так они принесли лопаты и прорыли себе траншеи. Ну вот, сегодня вечером ему и пришла блестящая идея. Он показал — вот так… — И Робби постучал себя по лбу. — Блестящая идея. Он наполнил ванну водой и постелил себе на ночь в ванной. Лег, притворился, что заснул, и стал ждать их. А как только они взобрались на него, он прыг в ванну, и все они потонули.
Робби подождал, пока утихнет смех.
— Все потонули, кроме одного, в том-то и дело. Этот, судя по всему их главный, оказался отличным пловцом, потому что добрался до его носа и — туда. И не пожелал выходить ни в какую, парень даже с головой окунался.
— Ну, а булавка-то, булавка?
— Что делать, когда этого маленького ублюдка не утопишь, скорей сам захлебнешься! Вот он взял английскую булавку, проткнул человечка и пришпилил к своему носу. Оделся и — бегом в полицию! И всего-то обратился к ним с просьбой, к этим болванам: не могут ли они арестовать полковника?
Они разразились хохотом, В этот момент открылась дверь и вошел Филипп. Он окинул их добродушным взглядом, но ничего не сказал.
Деон поспешно поднялся, чтобы представить Филиппа девушке. Филипп слегка поклонился, однако не сделал ни шагу к ней. Он замялся лишь на секунду и тут же направился к креслу в углу, самом дальнем от камина. В руке у него был медицинский журнал.
— Почему ты не хочешь присоединиться к нам? — сказал Деон. И снова цветной как бы замялся, прежде чем повернуться в направиться к ним. Он взял у стола стул с высокой прямой спинкой и присел на краешек, положив журнал на колени. Он смотрел в огонь, и блики пламени отражались на его спокойном худощавом лице.
— Ты на следующей неделе заступаешь после меня в палату с ожогами, Деон? — внезапно спросил он.
— Точно.
— Сегодня вечером еще трое поступили, — сказал Филипп. Затем продолжал лаконичными, точно заранее составленными фразами: — Один тяжелый. Я установил приблизительно тридцать процентов поражения кожного покрова. Настолько обезвоженный, что пришлось прибегнуть к удалению некротических участков кожи. — Он дернул губами, словно проклиная себя за собственную беспомощность. И снова отсутствующим взглядом уставился в огонь. — Я думаю, эти рекомендации насчет удаления жидкости при термических ожогах не совсем обоснованы, — задумчиво произнес он. — Особенно в тяжелых случаях.
— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался Робби.
— Что лечение раневой поверхности надо сочетать с общим лечением. Я не знаю, можно ли эту проблему решать, основываясь лишь на том, насколько велик и глубок ожог.
— На чем же еще?
— Ну, к примеру, упитанность ребенка — отсюда общее состояние организма до ожога; продолжительность термического воздействия — отсюда глубина повреждения тела, характер первой помощи и так далее.
— Но все же методика лечения должна непременно быть. Я уж думал, тебе пришла какая-нибудь гениальная идея, нет? — Робби презрительно приподнял бровь.
Филипп пропустил сарказм мимо ушей.
— Пришла. Я подумал про венозное давление, — увлеченно продолжал он. — Тут такой механизм действия, смотрите-ка…
Деон обратил внимание на то, что Элизабет, которая, сколько он ее знал, немедленно выказывала демонстративное пренебрежение, стоило заговорить в ее присутствии о недугах, внимательно слушает. Она переводила взгляд с одного на другого, точно зритель на решающем теннисном матче, следя за поединком Робби и Филиппа. А ведь он был уверен, что она не понимает и половины сказанного, и уж ничего по существу. Забава светской дамы, желающей подбодрить Филиппа?
Зашипел громкоговоритель и мягко выдохнул: «Доктор Дэвидс, доктор Дэвидс».
Филипп взял трубку, несколько раз произнес: «Да, да», — нетерпеливо, не скрывая раздражения, бросил ее на рычаг и быстрыми шагами направился к двери. Здесь он приостановился, словно что-то вспомнил или как будто его вдруг окликнули на полпути.
— Спокойной ночи, — сказал он Элизабет и церемонно склонил голову. Они слышали, как он легкими, но твердыми шагами шел по коридору к выходу.
