– Да, – сказала я.
– Тогда посмотри вот это. Чтобы понятно было, что ты сейчас увидишь. Тут не в точности про наш случай, но довольно похоже. Я специально для тебя взял.
Он положил мне на колени потрепанный том с красной надписью «Русские сказки» – тот самый, который я видела на его рабочем столе.
– Там заложено, – сказал он.
Закладка была на сказке под названием «Крошечка-Хаврошечка». Я много лет не держала в руках детских книг, и мне сразу бросилась в глаза одна странность – из-за крупного шрифта слова воспринимались иначе, чем во взрослых книгах. Как будто все, что они обозначали, было проще и чище.
Сказка оказалась довольно грустной. Крошечка-Хаврошечка была северным клоном Золушки – только вместо доброй волшебницы ей помогала пестрая корова. Эта корова выполняла все непосильные задания, которые Хаврошечке давала мачеха. Злобные сестры подглядели, каким образом Хаврошечке удается справляться с работой, и рассказали об этом мачехе. Та велела зарезать пеструю корову. Хаврошечка узнала об этом и сказала корове. Корова попросила Хаврошечку не есть ее мяса и схоронить ее кости в саду. Потом из этих костей выросла яблоня с шумящими золотыми листьями, которая решила Хаврошечкину судьбу – она сумела сорвать яблоко, наградой за которое был жених… Интересно, что мачеха и сестры не были наказаны, им просто не досталось яблок, а потом про них забыли.
Мне совершенно не хотелось анализировать эту сказку с позиций жопно-амфетаминового дискурса или ковыряться в ее «морфологии». Мне не надо было гадать, о чем она на самом деле – сердце понимало. Это была вечная русская история, последний цикл которой я видела совсем недавно, в конце прошлого века. Словно я лично знала эту пеструю корову, которой дети жаловались на свои беды, которая устраивала для них незамысловатые чудеса, а потом тихо умирала под ножом, чтобы прорасти из земли волшебным деревом – каждому мальчику и девочке по золотому яблоку…
В сказке была непонятная правда о чем-то самом печальном и таинственном в русской жизни. Сколько раз уже резали эту безответную корову. И сколько раз она возвращалась то волшебной яблоней, то целым вишневым садом. Вот только куда подевались яблоки? Не найдешь. Разве позвонить в офис «Юнайтед Фрут»… Хотя нет, какое там. Это в прошлом веке был «Юнайтед Фрут». А сейчас любой звонок заблудится в проводах, дойдя до какой-нибудь гибралтарской компании, принадлежащей фирме с Фолклендских островов, управляемой амстердамским адвокатом в интересах траста с неназванным бенефициаром. Которого, понятное дело, знает на Рублевке каждая собака.
Закрыв книгу, я посмотрела на Александра. Он спал. Я осторожно взяла с его коленей серьезную умную книгу и открыла ее:
«Нет, не так выглядит Денежное Дерево, как думали легкомысленные беллетристы прошлого века. Оно не плодоносит на Поле Чудес золотыми дукатами. Оно прорастает сквозь ледяную корку вечной мерзлоты пылающим нефтяным фонтаном, горящим кустом вроде того, что говорил с Моисеем. Но, хоть Моисеев вокруг Денежного Дерева толпится сегодня немало, Господь многозначительно молчит… Потому, должно быть, молчит, что знает – недолго дереву играть на свободе дымными огнями. Расчетливые люди наволокут гаситель на огненную крону и заставят Дерево врасти черным своим стволом в холодную стальную трубу, которая потянется через всю Страну Дураков к портам-терминалам, Китаям да Япониям – так далеко, что скоро Дерево и не упомнит уж своих корней…»
Прочитав еще несколько абзацев с таким же суетливым темным смыслом, я почувствовала, что меня клонит в сон. Закрыв книгу, я вернула ее Александру на колени. Остаток полета я проспала.
Посадку я проспала тоже. Когда я открыла глаза, за иллюминатором рулившего по дорожке «Гольфстрима» плыло заснеженное здание аэровокзала, больше похожее на железнодорожную станцию. На нем был растянут длинный плакат: «Добро пожаловать в Нефтеперегоньевск!» Везде, сколько хватало глаз, лежал снег.
У трапа нас встретили несколько военных в зимнем обмундировании без знаков различия. С Михалычем и Александром они поздоровались как старые знакомые, а на меня покосились, как мне показалось, с недоумением. Тем не менее, когда Михалыч с Александром получили по офицерской шинели, мне тоже выдали теплую одежду – военный ватник с нежно-голубым воротником из синтетического меха и шапку-ушанку. Ватник был большим, и я в нем буквально утонула.
За нами приехали три машины. Это были черные «Геландевагены» вполне московского вида, только управляли ими военные. Разговоров при встрече практически не было: ограничились приветствиями и коротким обсуждением погоды. Похоже, здесь хорошо знали, зачем прилетели московские гости.
Город, начинавшийся сразу за аэродромом, выглядел фантасмагорически. Дома, из которых он состоял, напоминали подмосковные коттеджи для среднего класса. Было только одно отличие – эти коттеджи нелепо поднимались над землей на чем-то вроде куриных ножек. Вбитые в вечную мерзлоту сваи в сочетании с красными гребешками черепичных крыш вызвали у меня именно такую ассоциацию, и отделаться от нее было невозможно: дома превратились в ряды кур, которые стояли на четырех точках, высоко подняв филейные части с черными проемами дверей. Видимо, я все еще не могла отойти от вчерашней охоты и связанного с ней шока.
Между евроизбушками виднелись фигурки торговцев, продающих что-то с кусков брезента, развернутых прямо на снегу возле вездеходов «Буран».
– Чем это они торгуют? – спросила я Александра.
– Олениной. Привозят из тундры.
– Сюда не завозят продукты?
– Почему, завозят. Просто оленина в моде. Стильно. И потом, экологически чистый продукт.
Сильное впечатление производил бутик фирмы «Кальвин Клейн», располагавшийся в таком же свайном коттедже. Впечатляло само его присутствие в этом месте – это, наверное, был самый северный в мире форпост малого кальвинизма. Кроме того, вывеска над его дверью выполняла одновременно несколько функций – названия, географического ориентира и рекламной концепции:
нефтеперегоньевСК
Обращала на себя внимание большая детская площадка, заставленная похожими на каркасы чумов конструкциями – на них висели толстые, как ленивцы, дети, укутанные во все теплое. Площадка напоминала сохранившееся среди снегов стойбище древних охотников. Туда вела разрисованная снежинками, зверятами и красноносыми клоунами арка с веселой надписью:
КУКИС-ЮКИС-ЮКСИ-ПУКС!
Трудно было понять, что это такое:
1) считалка, призванная поднять детям настроение;
2) список спонсоров;
3) выраженный эзоповым (дожили) языком протест против произвола властей.
В русской жизни все так перемешалось, что трудно было сделать окончательный вывод. Да и не хватило времени: мы нигде не тормозили, и вскоре все эти северные узоры растаяли в белой пыли позади. Со всех сторон сомкнулось вечернее снежное поле.
– Поставь мою любимую, – сказал Александр шоферу.
Он выглядел хмуро и сосредоточенно, и я не решалась отвлекать его разговорами.
Заиграла старая песня «Shocking Blue»:
I'll follow the sun
That's what I'm gonna do
Trying to forget all about you…[24]
Я не могла не отнести это «trying to forget all about you» на свой счет, такие вещи женская психика проделывает автоматически, не советуясь с хозяйкой. Но клятва идти вслед за солнцем, подтвержденная словами «вот что я буду делать» в манере древних викингов, показалась мне возвышенной и красивой.
I'll follow the sun
Till the end of time
No more pain and no more tears for me.[25]
Правда, услышав про конец времен, я вспомнила подпись под рисунком волка, который я видела у Александра дома:
«Фенрир, сын Локи, огромный волк, гоняющийся по небу за солнцем. Когда Фенрир догонит и пожрет его – наступит Рагнарек».
Это несколько меняло картину… Все-таки какой ребенок, подумала я с нежностью, которой сама еще не осознавала, какой смешной мальчишка.
Вскоре стало темнеть. В лунном свете пейзаж за окном казался неземным – непонятно было, зачем люди летают на другие планеты, если здесь, у них под боком, есть такие места. Вполне могло быть, что в метре от невидимой дороги никогда не ступала нога человека и вообще ничья нога или лапа, и мы будем первыми… Когда мы прибыли на место, уже совсем стемнело. За окном не было ни зданий, ни огней, ни людей, ничего – просто ночь, снег, луна и звезды. Единственным, что нарушало однообразие ландшафта, был холм неподалеку.
– Выходим, – сказал Александр.
*
Снаружи было холодно. Я подняла воротник ватника и надвинула ушанку поглубже на уши. Природа не предназначала меня для жизни в этих местах. Да и чем бы я здесь занималась? Оленеводы не ищут любовного приключения среди снегов, а если б даже искали, вряд ли я сумела бы распушить свой хвост на таком морозе. Он, наверно, сразу замерз бы и сломался, как сосулька.
