Должностному лицу она рассказала о том, что Шарля вместе с другими солдатами отправили на границу — куда именно, неизвестно. И намекнула: можно бы вмешаться и попробовать перевести его из пехоты в другой род войск. Монтей спросил, какие у нее соображения на этот счет. Ну, Бланш и вспомнила, что, помимо фабрики, которой Шарль отдавал почти все свое время, он еще всерьез интересовался фотографией и авиацией. «Это, пожалуй, уже кое-что, — рассудил Монтей. — Теперь ведь есть военные воздухоплаватели, так, они, кажется, называются. Я подумаю, к кому можно обратиться в министерстве. И буду держать вас в курсе дела.
Затем настал черед врачебного осмотра, который прошел очень быстро. Бланш разделась, показалась, доктор осмотрел, прощупал и поставил диагноз: так и есть, сомнений никаких.
— И когда же? — спросила Бланш.
— В начале следующего года, — прикинул Монтей. — Точно пока не скажу, но думаю, в конце января.
Бланш помолчала, посмотрела в окно, где все словно застыло — ни ветерка, ни птичьего промелька, а потом — на свои руки, сложенные на животе.
— И вы, вероятно, хотите его сохранить, — нарушил молчание Монтей.
— Еще не решила, — ответила Бланш.
— Если не захотите, — сказал он, понизив голос, — это можно устроить.
— Знаю, — сказала Бланш. — Обратиться к Рюфье.
— Да. Хотя он, как все, ушел на фронт, но это же не надолго, через пару недель все закончится, и он вернется. А в крайнем случае есть его жена, она тоже отлично справится.
Вновь повисло молчание.
— Нет, — заговорила наконец Бланш. — Наверно, я его оставлю.
Недели две — и всё, — так думал Шарль погожим августовским днем три месяца назад. Как и Монтей, как многие другие. Но две недели прошли, прошел целый месяц, потянулись другие недели, одна за другой, потом похолодало, зарядили дожди, дни стали короче, — словом, всё обернулось иначе.
Конечно, в первый день по прибытии в Арденны ничто не предвещало дурного. Тут было разве что чуть прохладнее, чем в Вандее, но, в общем, неплохо — воздух чистый и свежий. Правда, с утра всех выстроили на смотр для проверки оружия, обмундирования и амуниции, но в армии это в порядке вещей, и было даже приятно немножко поиграть в такие игры. Хотя Шарль по-прежнему держался с Антимом отчужденно, а Антим постепенно стал отвечать ему тем же, они оба веселились, слушая шутки Босси, и безжалостно хохотали, когда глумливый лейтенант на смотре насмехался над тем, как Падиоло выполняет ружейные приемы. Затем все, даже те, кто еле-еле умел писать, нацарапали по нескольку открыток родным, глотнув для бодрости каким-то чудом раздобытого лимонного аперитива, который за неимением сельтерской разбавили обычной водой, и пошли на обед — вполне, надо признать, сносный. После обеда даже удалось немножечко соснуть, а к вечеру — купить у одного из местных жителей слив прямо с дерева.
Но уже со следующего дня стало проясняться, к чему идет дело: начались целых три недели почти непрерывного марша. Чуть не каждое утро подъем в четыре часа и вперед по пыльной — роса высыхала очень быстро — дороге, иногда через поле, без привалов. И лишь часов через пять, когда половина пути была пройдена, а жара становилась невыносимой, солдатам начали давать передышки каждые полчаса, но вскоре люди, особенно резервисты, стали просто падать, Падиоло так и вовсе не держался на ногах. К вечеру, после дневного перехода, ни у кого не было сил заниматься стряпней, так что вскрывали тушенку и ели всухомятку — запивать было особенно нечем.
Оказалось, что ни вина и никакой другой выпивки в здешних краях не достать, в лучшем случае можно было купить втридорога немного сивухи у деревенских самогонщиков — вот кому появление колонны солдат с пересохшими глотками сулило изрядные барыши, и уж они своего не упускали. Такое положение вещей продлилось недолго, в штабе армии вскоре смекнут, как выгодно, чтобы солдату было что хлебнуть — ведь хмель перебивает страх, — но пока до этого не дошло.
Между тем в небе все чаще пролетали по нескольку штук сразу аэропланы — какое-никакое развлечение, а потом стала спадать жара.
Помимо спекулянтов, которые продавали еще курево, колбасу и варенье, солдат на всем пути, в деревнях и в полях, радостно встречали местные жители. Нередко им без всякой корысти дарили цветы, хлеб, припрятанное вино. Эти люди знали по себе, что такое оккупация, многим в прежнее время приходилось дорого откупаться от обстрела. Солдаты разглядывали выбежавших на обочину женщин — среди них попадались молодые и хорошенькие. А однажды, неподалеку от Экордаля, одна женщина, правда не такая уж молодая и красивая, бросила в колонну горсть образков.
Иногда, и тоже все чаще, они проходили через деревни, откуда все жители ушли, после того как сами разорили, а то и разрушили или сожгли свои дома, чтобы не оставлять имущество врагу. В погребах заброшенных домов не оставалось ничего, кроме бутылок с минеральной водой. На пустынных улицах валялись самые неожиданные, ставшие ненужными вещи, они попадались на каждом шагу, и никто их не поднимал: потерянные патроны, оставшиеся после какой-то другой, недавно проходившей тут колонны, простынки или нижние рубахи, кастрюли без ручек, пустые флаконы, чья-то метрика, больная собака, десятка треф, лопата со сломанным черенком.
К чему идет дело, стало еще яснее, когда поползли всякие слухи, особенно слухи о шпионах: будто бы там-то и там-то поймали какого-то школьного учителя, который собирался подорвать какой-то мост. Неподалеку от Сен-Кантена представился случай поглядеть на двух таких шпионов, привязанных к дереву: их уличили в том, что они ночью что-то передавали врагу с помощью фонаря. Но не успели солдаты подойти поближе, как полковник застрелил их в упор из пистолета. Недели через две после начала марша всем приказали зачернить походные котелки, чтобы их было не так видно. Антим не сразу сообразил, как бы это сделать, но посмотрел на других: они справлялись кто во что горазд, — и в конце концов вымазал свой смесью из грязи и сапожной ваксы. Да уж, догадаться, к чему все шло, было нетрудно.
Примерно тогда же Антим вдруг понял, что уже давно не встречал Шарля. С риском нарваться на выговор он целых два дня бегал взад-вперед вдоль марширующей колонны, надеясь хотя бы увидеть его, но безуспешно, только жутко измотался. Тогда он решился расспросить начальство, но офицеры, все, к кому он ни подступался, отвечали высокомерным молчанием; когда же наконец однажды вечером какой- то более покладистый сержант сказал Антиму, что Шарля перевели в другую часть, неизвестно какую — военная тайна, он принял это известие чуть ли не равнодушно — сил не было, хотелось спать.
Найти, где переночевать, было не так- то просто. Места под крышей на всех не хватало, и половина роты обычно кое-как укладывалась под открытым небом; если деревня попадалась пустая, то самым везучим удавалось устроиться в покинутых крестьянами домах, иной раз там еще стояло кое-что из мебели, даже кровати, хоть и без матрацев и белья. Но чаще приходилось устраивать ночлег в овсяном или же свекольном поле, в саду или в лесу, соорудив шалаш из веток, или в стогу — вот это было счастье! — а как-то раз ночевали на заброшенной сахароварне. Словом, валились где придется и научились быстро засыпать в любых условиях.
Несмотря на усталость, по вечерам все еще находили время для повседневных дел: стирали, приводили в порядок обувь и ноги. Некоторые для разрядки играли в карты, шашки, домино или в чехарду и даже устраивали соревнования по прыжкам в высоту или бег в мешках. Арсенель старательно вырезал ножом на коре дерева или на придорожном кресте свое имя, Антим — только свои инициалы и дату. Потом ужинали, спали, вставали по сигналу горна и навьючивали на себя винтовку, фляжку через плечо, застегивали ремень с патронташем, закидывали за спину ранец «туз бубен» образца 1893 года: парусиновый мешок цвета хаки, посветлее или потемнее, с деревянным каркасом, на двух кожаных лямках с латунной прокладкой внутри.
Пустой ранец весил не много — полкилограмма с небольшим. Однако он заметно тяжелел, как только в него укладывали положенное довольствие, которое состояло из посуды и провианта (бутылка мятной настойки, эрзац-кофе, сахар и шоколад в коробках и пакетиках, оловянные миски и приборы, мятая железная кружка, консервный и перочинный ножи), белья и снаряжения (короткие и длинные кальсоны, носовые платки, фланелевые рубахи, подтяжки и портянки), принадлежностей для чистки и починки (коробочки с ваксой, жиром, запасными пуговицами и шнурками, иголки-нитки и ножницы с закругленными концами), средств гигиены и перевязочного материала (бинты, вата, полотенце, зеркало, мыло, бритва с точильным бруском, помазок, зубная щетка, расческа) и личных предметов (табак и папиросная бумага, спички и зажигалка, карманный фонарик, браслет с личным номером на мельхиоровой или алюминиевой бляшке, маленький молитвенник, солдатская книжка).
