Психопат Алмазов восторженно вопил, заламывая руки: «Дарецкая, ты превзошла себя! Эти твои штуковины стоят денег! Настоящих, разноцветных денег!» Я презирала деньги — может быть, оттого, что никогда не испытывала нужды в них, умея довольствоваться малым, а следовательно, не была зависима. Когда разговор заходил о размере гонорара, у Алмазова появлялся зловещий симптом — глаза становились беспокойными и злыми, а мышцы лица — неподвижными. Он превращался в мумию. Это был почти кошмар — толстая голодная мумия со сверлящим взглядом, готовая загрызть любого, кто посягнет на ее профит.
Ах, ну да… Авдей Алмазов — мой арт-агент, истерик и фрик, расчетливый, с аппетитом аллигатора, который неизменно твердит: «Работай, детка, а не копайся в себе и прошлом… Самокопание до добра не доведет, но!!! — Тут он обычно выдерживал многозначительную паузу, а потом, закатывая масляные глазки, заканчивал: — Если оно помогает тебе создавать коммерческие шедевры, я не против… Только не слети с катушек». Присутствуя рядом с моим «самокопанием» странной константой, Алмазов старался казаться благодетельным другом, но все его потуги выглядели неестественно и вульгарно. Он был неплохой продавец, связывающий меня с «Большой землей», поэтому с его существованием приходилось мириться и даже иногда считаться. Он несколько раз покушался на мое прошлое, конвертируя его в фантастические предложения, но я твердо стояла на своем. Все, что написано в «той» жизни, принадлежит тем, кого теперь нет.
Однако назойливый Авдей всегда был начеку — как только я заканчивала очередную работу, он наскоро стряпал коротенький контракт и так же наскоро продавал мои «эмоции» на сторону, заботясь лишь о своем непомерном аппетите. Иногда он приходил не один, приводил каких-то людей, похожих на себя, расхваливал им новые работы, еще не оформленные или влажные, и, как только разговор заходил о покупке, опять превращался в мумию. Вся эта суета раздражала, мешала двигаться дальше, а я торопилась. Иногда, просыпаясь среди ночи, я с ужасом оглядывала полуголые стены, которые пялились слепыми глазницами пустых квадратов. Тогда я вскакивала и быстро начинала грунтовать новые холсты, боясь пропустить и малейшего знака от тех, кто так упорно не хотел слышать.
Время лечило меня, применяя классическую методику своей терапии. Я не сопротивлялась…
@
Однажды, открыв ноутбук, я увидела на экране ледяной каток с зеркальными стенками — похоже на старую музыкальную шкатулку, только сломанную. В изумлении я смотрела сквозь равнодушное стекло, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. Вдруг на гладкой ледяной корке появился смешной смайлик, нарисованный теплым пальцем. Улыбнувшись, я процарапала ответ.
Face Off (20:23)
:=)
Маргарита))) (20:23)
:=) привет…)))
Пашок общался с ней третий день, а чувствовал себя так, будто знал эту деваху с детства. Звали ее Ева, художница по профессии и определению, она рисовала в каком-то мудреном стиле — он еще не разобрался до конца, в каком именно. Кстати, рисовала она плохо — слишком уж реалистично, получалось почти как на фотографии. Никакой фантазии. Одним словом, посредственность. В Интернете звала себя Маргаритой — взяла себе ник, как тут принято говорить, под влиянием любимого романа. Ха-ха. Книгу Пашок не читал, но кино посмотрел, вернее, просмотрел, чтоб было что обсудить, если вдруг зайдет «об энтом» речь. А фильм — так себе, не «Аватар» и не «Ходячие мертвецы», ни уму ни сердцу.
С ней было легко. Писала больше она, а он лишь гуглил некоторые термины, чтобы не попасть впросак. Ева считала его начитанным умником и даже интеллектуалом. Его хилое эго росло день ото дня, укрепляя в сознании собственный авторитет в вопросах, от которых он был далек.
Пашок придумал себе легенду, легко собрав детские мечты в короткий рассказик. Отвечая на ее витиевато грустные сообщения, он копировал ее же отдельные фразы, меняя лишь пол и некоторые незначительные детали, а затем торжественно отправлял, смеясь в голос. В этой своей легенде он имел профессию врача-кардиолога и московскую прописку — последнее он подчеркнул, чтобы не вспугнуть дурочку, а во всем остальном позиционировал себя одиноким, разочаровавшимся в женщинах мужчиной, как говорится, «в самом расцвете». С возрастом он пока не определился, но она и не спрашивала, то ли в силу воспитания, то ли от застенчивости. Зато внешность своего персонажа Пашок расписал, не жалея красок: высокий брюнет с ярко-синими глазами, меломан и немного художник… Тут он сплоховал, так как она привязалась к их «общему» художественному прошлому, написав целый трактат, суть которого он так и не понял. Скоренько прогуглив все по начальному художественному образованию, он выкрутился «незаконченной художкой» и историей с первой любовью, которую было «больно вспоминать». Ева тут же отстала. В этом смысле она была молодчинка — не липучая.
На сайте, где он ее зацепил, у него было зарегистрировано шестнадцать аккаунтов. Он выбрал, на свой взгляд, самый удачный — таинственный и многозначительный. Face Off оправдывал его безразличие к жизни, снисхождение к «слабоумным пользователям сайта» и полное презрение к бабам. Кроме того, «человек без лица» не может иметь собственной фотографии и какой-либо полезной информации для составления портрета. Он как-то обмолвился ей, что потерял всякую веру в людей и особенно в женскую половину. Она тут же поверила, видимо ассоциируя какую-то свою историю с его легендой. Казалось, Ева жаждала, чтобы ее обманывали, легко поддаваясь очарованию виртуальности. Дуреха.
Кстати, у нее была крутая хата в центре, и, судя по всему, девчонка неплохо зарабатывала. Пашок как-то вскользь спросил ее о личной жизни, но она неохотно ответила парой скупых строк, и он сразу просек, что не стоит глубоко залезать ей в душу… Зачем рисковать так удачно свалившейся на него соткой баксов? Еще, конечно, не свалившейся, но то, что он получит эту сотку, теперь уже не вызывало никаких сомнений.
Ему не составило труда набросать ее психологический портретик — святая простота и полный лузер в виртуальных отношениях.
Ева заходила в Сеть два-три раза в день, кидала в свой блог пару блюзов, а к ним — пару-другую заумных текстов или стишок, от которого мозг кипел. И тут же набегала стайка восторженных хомячков, в большинстве своем таких же, как она. Читая ее «лирическую прозу» — так Ева обзывала свои литературные опыты, — маленькие лузеры плакали, стонали и хлопали в потные ладошки, посылая всякую виртуальную ерунду. А она благодарно улыбалась. Пашку даже чудилась ее улыбка — будто бы сквозь экран шли неведомые флюиды радости и тепла. Он вызубрил все ее пристрастия, все места обитания, как виртуальные, так и реальные. Например, он знал три «Шоколадницы», куда она ходила общаться со своим агентом, знал улицу, на которой она жила, и переулок по которому возвращалась домой. Он еще не встречал таких открытых девчонок.
А еще через два дня случилось невероятное — она назвала его близнецом.
@
На самом деле Пашок пахал санитаром в морге при городской больнице за номером 2213. Его устраивали приличный заработок плюс подношения родственников усопших. Жаль только, все эти материальные блага утекали сквозь пальцы — не держались у него деньги. Кроме сего неприятного обстоятельства, все было вполне пристойно: график «два через два» и коллектив. Никакой вредности в этой работе не было — с мертвыми проще, чем с живыми, и понятнее, во всяком случае, ему самому.
Сестра звонила ежедневно, интересуясь, поел он или нет. Можно подумать, жрачка — это главное в жизни. Иркина опека раздражала, а все мать — наказала за «младшеньким в оба глаза», чтоб «не испортила дитятко какая-нибудь московская „простигосподи“», чтоб «не дай бог не женила на себе». Сестре было проще. Она окончила медицинский и устроилась клиническим психологом в частный хоспис, набитый умирающими богатенькими буратинами. Один дедуся ей даже часики подарил — золотые, швейцарские. Они потом бегали в скупку оценивать подарок. Молоток дед. Пашок таких щедрых уважал.
Иринку он считал красавицей, пока не познакомился с Евой. По сравнению с ней сестра выглядела самым что ни на есть неуклюжим медвежонком. Не было в ней той тонкости и возвышенности, как в Еве. Ну… как говорится, слесарю слесарево.
У Ирки были любовники, и если она цеплялась за какого-нибудь мужика, кричи караул: пока не вытрясет из него пару-тройку тыщ баксов, не успокоится. А Ева совсем другая — не от мира сего или… притворяется. Он пока не разобрался, что именно ей нужно от жизни, но точно не забава на ночь.
@
Пашок не торопясь шел по коридору, толкая каталку с трупом мужика, которому только что зашили живот. Врач уселся писать заключение, а ему, Пашку, должно было вернуть мужика на место. На щиколотке у жмурика болталась клеенчатая бирка. Пашок улыбнулся, подумав о цикличности бытия, — рождаются с бирками и уходят с бирками, меняется только год рождения и обстоятельства. Каталка монотонно скрипела одним колесом в унисон его философским размышлениям.
