Эзеулу употребил все свое искусство говорить, чтобы умиротворить свойственников. Домой они ушли в лучшем расположении духа. Но было не похоже, что они станут уговаривать Ибе, чтобы он поторопился явиться к Эзеулу с пальмовым вином и просить о возвращении к нему жены. Судя по всему, она надолго задержится в доме отца.
Поужинав, Обика пришел в хижину Эзеулу, где, помимо отца, были Эдого, Одаче и Нвафо. Как обычно, за всех братьев говорил Эдого.
— Завтра афо, — сказал он, — и мы пришли спросить, какая у тебя есть для нас работа.
Эзеулу на минуту задумался, как если бы этот вопрос застал его врасплох. Затем он спросил у Обики, много ли осталось работы на его новой усадьбе.
— Только амбар для жены, — ответил Обика. — Но с этим можно подождать. Все равно он будет стоять пустой, пока не наступит пора убирать кокоямс.
— Ни с чем ждать нельзя, — отрезал Эзеулу. — Новобрачная не должна приходить в недостроенный дом. Я знаю, что в нынешний век подобные вещи не беспокоят. Но покуда мы живы, мы будем и впредь указывать, как надлежит поступать правильно. Эдого, вместо того чтобы работать завтра на меня, будешь вместе с братьями и женщинами достраивать амбар. Если у Обики нет стыда, то у всех нас он есть.
— Отец, позволь мне сказать слово, — вымолвил Одаче.
— Я слушаю тебя.
Одаче откашлялся, словно не решаясь заговорить.
— Наверное, им запрещено помогать строить амбар для своих братьев, — брякнул Обика.
— Вечно ты мелешь глупости, — набросился на него Эдого. — Разве не работал Одаче так же усердно, как ты, строя усадьбу для тебя? Пожалуй, даже усерднее.
— Сцепились, как две ревнивые жены! — отрезал Эзеулу. — Я жду, что скажет Одаче.
— Мне поручили идти завтра в Окпери, чтобы доставить сюда имущество нашего нового учителя.
— Одаче!
— Отец!
— Слушай внимательно, что я тебе сейчас скажу. Когда, здороваясь, берутся за руки выше локтя, это уже не называется рукопожатием. Я сам отправил тебя к этим людям из дружеского расположения к тому белому, Уинтаботе. Он попросил меня послать одного из моих сыновей научиться обычаям его народа, и я исполнил его просьбу — послал тебя. Но, делая это, я вовсе не собирался освобождать тебя от обязанности работать у меня в хозяйстве. Ты слышишь меня? Пойди и скажи людям, поручившим тебе идти в Окпери, что я не разрешил. Скажи им, что завтра — тот день, когда мои сыновья и мои жены и жена моего сына работают на меня. Твои единоверцы должны знать обычай нашей страны; если же они не знают, ты обязан объяснить им. Ты понял меня?
— Понял.
— Иди и позови ко мне свою мать. По-моему, завтра ее очередь готовить.
Эзеулу часто повторял, что умершие отцы Умуаро, глядя на мир из Ани-Ммо, должно быть, приходят в ужас от обычаев нового времени. Никогда раньше Умуаро не начало бы войну с Окпери при тех обстоятельствах, при которых оно пошло на эту войну ныне. Кто бы мог предположить, что умуарцы станут воевать, несмотря на глубокий раскол между ними? Кто бы мог подумать, что их не остановит предостережение жреца Улу — бога, который изначально соединил шесть деревень и сделал их тем, чем они являются? Но Умуаро возгордилось, много возомнило о своей мудрости и могуществе и уподобилось птичке нза, которая, наевшись и напившись до отвала, самонадеянно вызвала на единоборство своего собственного бога-покровителя. Умуарцы бросили вызов богу, положившему начало союзу их деревень. И — чего же еще они ожидали? — бог покарал их, задал им такую трепку, что будут помнить и сегодня, и завтра!
В далеком-далеком прошлом, когда еще не расплодились по всей земле ящерицы, шесть деревень — Умуачала, Умуннеора, Умуагу, Умуэзеани, Умуогвугву и Умуисиузо — жили порознь, отдельными общинами, и каждая из них поклонялась своему собственному божеству. В те времена наемные воины Абама не раз нападали на них в глухую полночь, поджигали их дома, уводили в рабство мужчин, женщин и детей. И так худо приходилось жителям шести деревень, что их вожди собрались, чтобы вместе искать путь к спасению. Они наняли самых могущественных колдунов, чтобы с их помощью создать общее божество. Это божество, сотворенное отцами шести деревень, было названо Улу. Половину жертвоприношений зарыли в том месте, которое стало базарной площадью Нкво, а другую половину бросили в ручей, получивший название Мили Улу. Затем шесть деревень приняли общее имя — Умуаро, а жрец Улу стал их верховным жрецом. С тех пор враги оставили их в покое. Как же мог этот народ не посчитаться с богом, основавшим Умуаро и защитившим его? В глазах Эзеулу это было знамением крушения мира.
В тот день пять лет назад, когда предводители Умуаро решили направить в Окпери посланца с куском белой глины, означающим мир, и молодым побегом пальмы, означающим войну, Эзеулу не смог отговорить их. Он прямо сказал умуарцам, что Улу не станет на их сторону в несправедливой войне.
— Когда наши предки впервые поселились в здешних местах, — сказал он им, — эта спорная земля принадлежала Окпери. Я это знаю, ибо так рассказывал мне отец. Окперийцы дали нам часть своей земли, чтобы мы могли жить на ней. И еще они дали нам своих богов — Удо и Огвугву. Но при этом они сказали нашим предкам — обратите внимание, — окперийцы сказали нашим отцам: «Мы даем вам нашего Удо и нашего Огвугву, но вы должны называть божества, которые мы вам даем, иначе: не Удо, а сын Удо, и не Огвугву, а сын Огвугву». Так я слышал эту историю из уст моего отца. Если вы хотите затеять драку с человеком из-за клина земли, который принадлежит ему, то я в этом деле не участник!
Но верх взял Нвака. Нвака имел высочайший в этих краях титул — Эру, по имени самого бога богатства. Во всех шести деревнях только три человека носили этот титул. Нвака был родом из богатой семьи, процветавшей из поколения в поколение, и жил в деревне, жители которой считали ее первой в Умуаро. Рассказывали, что, когда шесть деревень объединились, они предложили жречество Улу самой захудалой из них, дабы деревня верховного жреца не стала слишком могущественной.
— Умуаро квену! — рявкнул Нвака.
— Хем! — воскликнули в ответ умуарцы.
— Квену!
— Хем!
— Квезуену!
— Хем!
После громких приветствий воцарилась тишина, и Нвада заговорил почти тихим голосом.
— Мудрость подобна мешку из козьей шкуры: у каждого она своя. Таково и знание прошлого нашей земли. Эзеулу тут пересказал нам, что рассказывал ему о старых временах его отец. Всем нам известно, что отец никогда не лжет сыну. Но известно нам и то, что многие отцы не могут упомнить всех преданий старины. Если бы Эзеулу говорил о великом божестве Умуаро, которое он носит на себе и которое до него носили его предки, я бы с вниманием отнесся к его словам. Но он говорил о событиях более древних, чем само Умуаро. Я не побоюсь сказать, что ни Эзеулу, ни любой другой житель его деревни не вправе поучать нас, ссылаясь на эти события.
Собрание старейшин и ндичие — мужчин, носящих титул, — встретило его слова гулом голосов, где одобрительные возгласы все же преобладали над неодобрительными. Во время своей речи Нвака расхаживал взад и вперед; орлиное перо на его красной шапочке и бронзовый браслет на щиколотке красноречиво говорили о том, что это один из виднейших людей страны, человек, отмеченный милостью Эру, бога богатства.
— Мой отец рассказывал мне совсем другую историю. Он говорил мне, что окперийцы вели бродячую жизнь. Он называл мне три или четыре места их стоянки, где они жили некоторое время, а затем снимались и снова отправлялись дальше. Их прогоняли со своей земли Умуофия, Абаме и Анинта. Так что же, может, они заявят сегодня свои права и на эти земли? Стали бы они претендовать на наше угодье в ту пору, когда белый человек еще не перевернул нашу жизнь вверх дном? Старейшины и ндичие Умуаро, давайте разойдемся по домам, если у нас нет мужества воевать. Мы не будем первым племенем, отказавшимся от своих угодий или даже от своих усадеб, чтобы избежать войны. Но только не надо внушать себе и нашим детям, будто спорная земля принадлежала другому племени. Лучше прямо скажем им, что их отцы не пожелали воевать. И еще скажем им, что наши мужчины берут в жены дочерей окперийцев, а их мужчины женятся на наших дочерях и что там, где люди так перемешиваются, мужчины часто утрачивают желание сражаться. Умуаро квену!
— Хем!
— Квезуену!
— Хем!
— Приветствую вас всех!
Умуарцы разразились громкими, долго не смолкавшими кликами, по большей части одобрительными. Нвака свел на нет все впечатление от речи Эзеулу. Последним скользящим ударом стал намек на то, что мать верховного жреца была дочерью окперийца. Собравшиеся разбились на множество мелких групп: каждый делился своими соображениями с соседями. Кто-то из выступивших впоследствии заметил, что Эзеулу, наверное, забыл, кто рассказывал ему про спорное угодье — отец или мать. Один оратор за другим обращались к собранию с речами, из которых явствовало, что все шесть деревень поддерживают Нваку. Эзеулу не был единственным умуарцем, чья мать происходила из Окпери. Но никто из них не осмелился поддержать его. А один из таких, по имени Акукалия, у которого и всегда-то слова «убью, разорю» с языка не сходили, тут до того разошелся, что ему и поручили пойти в Окпери, на родину его матери, с куском белой глины и молодым побегом пальмы.
