Ознакомительная версия.
Князь Гортынский занимал небольшую квартиру из трех комнат. Одна была похожа на спальню — там стояла низкая оттоманка с пледом и прямо на полу лежали стопки книг на чужом языке. Во второй комнате стояло бюро; более ничего, кроме еще двух книжных стопок. Третья вовсе пустовала, но на стене висел закутанный в простыню костюм, а на печке, на вделанном в кафель крючке, — сорочка, бывшая некогда белой, Боженька мой!.. Плита в пустой кухне была застелена старой газетой, а сверху стояла спиртовка и жестянка из чайного магазина; на этой же газете — перевернутая вымытая чашка и блюдце. В углу у плиты — смятая коробка от папирос.
В ванной, помимо скудных бритвенных аксессуаров, дворничиха нашла несколько несвежих воротничков. С края ванны свисало влажное полотенце. Если бы не последнее обстоятельство, то можно было бы предположить, что отсюда съехал нетребовательный жилец, забыв или поленившись забрать оставшийся хлам. И уж тем более никто не мог бы вообразить, что здесь обитает не коммивояжер или страховой агент, а единственный потомок князей Гортынских, и ночами к нему приходят непрошеные гости — сны из давней петербургской жизни, где он слышит гомон улиц, давно живущих под иными названиями, вдыхает сизый туман единственного в мире города, который теперь утратил свое имя, и непрошеные эти сны — самое прочное достояние его тридцатилетней жизни, не обесценившееся в многолетних скитаниях по Европе, где он последовательно потерял родителей, молодую жену и то, что его английский гувернер называл zest for life и что на русский можно очень условно перевести как вкус к жизни.
Хозяин квартиры возвращался поздно, и к этому времени все, что подлежало стирке, было выстирано, а что требовало отбеливания — отбелено и тщательно отутюжено.
Никогда прежде тетушке Лайме не приходилось задумываться о чем-то подобном, однако странная действительность, где князь живет хуже дворника, подействовала куда сильнее, чем музейные лабиринты старого антиквара. А главное — чужбина, вот и мыкается человек. И говорить по-нашему выучился, и работа есть — плату взносит аккуратно; да только все ж не дома. В этом месте мысли дворничихи принимали другое направление, а взгляд обращался к окну: не показался ли почтальон. Сын в прошлом году нанялся на шведский корабль, и мать с отцом нетерпеливо ждали писем. Слава Богу, что их мальчику не придется долго скитаться по чужим странам; заработает деньжонок, вернется, а там, глядишь, и женится.
Вот и почтальон! Он звонит с парадного входа. Если окно раскрыто, то вначале слышалось легкое треньканье велосипедного звонка, после чего на крыльце возникала массивная квадратная фигура, и дворничиха спешила навстречу. Он здоровался, вручал почту и шел назад к велосипеду. Потом Ян или жена разносили письма и газеты, а дом прислушивался к привычным уютным звукам — по нисходящей, сверху вниз — как в щели почтовых ящиков с глухим стуком падают конверты, просовываются газеты и с легким шелестом оседают рекламные листки. Оба врача выписывали толстые скучные докторские журналы. Для жены дантиста приходил толстый, но вовсе не скучный модный журнал — точь-в-точь такой, как выписывала жена офицера, для которой присылали еще и каталоги модных товаров. Нотариус ежедневно получал газету, где на полях синим карандашом было надписано: «кв. № 9», а больше из газеты ничего не понять, еврейская газета. Господину Стейнх… — одним словом, антиквару — и даме-благотворительнице приходили письма с заграничными марками. Хозяин получал газеты и биржевой бюллетень, и только ящик господина Гортынского оставался пустым — русскую газету «Сегодня» он покупал сам и нес сложенную под мышкой.
Ян и Лайма раскладывали почту в привратницкой, и если глаз обжигало письмо от сына, бережно откладывали конверт в сторону. Дальнейший ритуал был неизменным: дворник торопился к почтовым ящикам, а тетушка ставила на плиту кофейник, с нетерпением поглядывая на дверь. Потом они читали письмо и пили кофе, и в эти минуты дом всей душой (если у дома есть душа) желал, чтобы этим двоим никто не мешал.
Действительно, а есть ли душа у дома? И если есть, то у всякого ли дома? Стоит взглянуть на соседа справа: какая может быть душа у пятиэтажного доходного дома, выкрашенного в такой безнадежный желтый цвет, что сама его доходность сомнительна? В самом деле, окон с занавесками намного меньше, чем пустых и голых, украшенных лепестками белых билетиков: «сдается в наем». Дом слева, высокий и некогда кремовый, давным-давно начали ремонтировать, и он до сих пор не подает признаков жизни, как больной под наркозом, душа которого в смятении смотрит на тело, куда ей предстоит вернуться, если больной очнется. Совсем иначе выглядит здание в глубине небольшого парка напротив. Его белый трехэтажный корпус настолько загорожен деревьями, что кажется намного меньше, хотя там живут двести человек — те, кому больше жить негде. Это дом призрения, или, как называют другие, приют, основанный некогда богатым купцом. Несмотря на огромное число обитателей, почтальон там долго не задерживается, да и кто станет писать вдовам и сиротам? Душа приюта полна скорби.
…Опять звонок в парадную дверь. Нет, не гости; коммивояжер? — На этот раз страховой агент. Что-то он сюда зачастил; должно быть, в девятую, к старому антиквару. На лестнице посторонился и приподнял шляпу: навстречу спускалась госпожа Ирма.
Дом плохо представлял себе, для чего в мире существуют страховые агенты или коммивояжеры, и ничего не знал про мировой экономический кризис, но невольно сочувствовал одиноким мужским фигурам с портфелями или небольшими чемоданчиками. Все они поправляли шляпу и кашне, все непременно откашливались, прежде чем позвонить. Палисадная улица не длинная и чуть изогнутая, домов на ней не много, но эти люди начинали именно отсюда, привлеченные счастливым номером дома. Да он и сам считал себя счастливчиком. Во-первых, номер: тут и объяснять нечего. Во-вторых, дела у господина Баумейстера идут хорошо, чего не скажешь о других домовладельцах. Вот ведь прямо здесь, на Палисадной, в номере восьмом повесили объявление: «ПРОДАЕТСЯ»; это для дома, как белый флаг. Приезжали, смотрели — ан вот уже № 8 в чужих руках, и как знать, что это за руки, и каково дому в них будет?.. А пока что хозяева, превратившиеся в «бывших хозяев», съезжают, и поэтому вся их мебель, цветы в глиняных горшках, разлученные с подоконниками, картины, на глазах выпадающие из рам — словом, весь многолетний уют здесь, у обочины, превращается в скарб.
Это неразрешимая загадка.
Выбросил белый флаг и недавно отстроенный двухэтажный дом (даже номер не запомнился). Владелец въехал полгода назад и собственноручно посадил у ворот березу, а теперь объявил банкротство, и всё, кроме березы, описано.
Как не хочется, однако, думать о печальном! Особенно теперь, в преддверии Рождества. Ожиданием праздника веет от каждого хвойного венка, которые вешают на двери. У кого-то венок совсем скромный, с четырьмя алыми ленточками, у других — пышный, богатый, перевитый гирляндами лент с бантами и ветками блестящей брусники. Венки водружаются за четыре недели до Рождества — по количеству свечей на каждом из них, — и в конце каждой недели одну свечу зажигают. Дворничиха поступает так же, как остальные горожане: свечу зажигают дома в воскресенье, на столе или подоконнике; а чтобы не нарушать традицию, многие вместо свечей прикрепляют на венок… яблоки. Издали не отличить: яблоко такого же цвета, что и свеча, а черенок похож на фитиль как две капли воды. Зато пожар не страшен.
Рождество — это мерцание свечей в окнах, заснеженные улицы и крыши, белые шапочки на бидонах молочника, словно взбунтовавшаяся сметана. Рождество — это когда деревья выглядят, как на праздничных открытках, а от открыток веет холодом — так хороши на них деревья и дома в снегу. Это дамские ботиночки, оставляющие снежные следы на ступеньках, и утреннее шарканье лопаты дядюшки Яна. Рождество — это запахи. Уютный запах тепла от горячих батарей и несравненно более богатый и уютный — от холодных звонких поленьев, пылающих в печках с треском и искрами наподобие настоящего фейерверка. И, наконец, торжествующий аромат, заполняющий весь дом — ему мало черной лестницы: в каждой квартире пекут пфефферкухен — аппетитные коричневые медовые пряники с перцем, имбирем и бог знает с чем еще, тем более что у каждой кухарки свой, проверенный и неповторимый, рецепт — ни много ни мало от собственной бабушки! Почти в каждой квартире, на всех пяти этажах, сильные руки, не жалея сил, мнут тугое тяжелое маслянистое тесто, а потом, в соответствии с бабушкиным рецептом и собственной фантазией, лепят — или вырезают особыми формочками — звездочки, кружочки, даже смешных человечков, без шеи и с ногами врастопырку, и наконец выкладывают на противни.
Ознакомительная версия.
