Ознакомительная версия.
А вот архитектура старого дома изначально была изысканна в своей сдержанности.
Его три этажа были выше пятиэтажных «хрущёвок», стройными рядами заполонивших Черёмушки и всевозможные посёлки, носящие имена командиров Гражданской войны и учёных-виноделов[3]. В гармонии здания не было вычурных излишеств и несуразности, так свойственной рефлексирующему прагматизму более поздних «богатых» построек.
Поля любила этот дом. Частенько прогуливаясь мимо него в детстве, она бесцельно любовалась, даже не мечтая, что в один прекрасный день будет стоять у этого подъезда в сапогах для особо торжественных случаев (единственных приличных, если уж говорить начистоту). Валентина Александровна не особо любила визитёров, и в этой комнате, внезапном её законно-прописном владении, Полина Романова до сего дня была считаные разы. Кажется, впервые – когда ей было пять. Отец взял её с собой на чаепитие по поводу приехавшей на юг какой-то его родни. Родственников Полина особо не запомнила, как и чай. Но старый трёхстворчатый могучий шкаф, чёрную тарелку на стене и изумрудный бархатный альбом – с изначально плотными, но от времени хрупкими страницами – запомнила навсегда. Впитала в раскрытые поры детского сознания, да так они и инкапсулировались там яркими неизменными образами.
Ещё раз была лет в четырнадцать – первый осознанный побег иґз дому. Больше бежать было некуда, и она наивно рассчитывала, что если тётка Валька терпеть не может мать, то её, Полю, наверняка приютит, особенно учитывая тот факт, что именно мать её, Полину, и обидела. Не то очередным подозрением, не то просто плохим настроением. Известное дело: кто ближе – тот и подворачивается. Не так ли мы сами порой поступаем с собственными детьми?
Но четырнадцатилетний подросток просчитался, не учтя то обстоятельство, что взрослые отношения куда более полны оттенками, чем простой в своей порывистости мир детства. В тот раз Валентина Александровна щедро насыпала Поле в ладонь жёлтых облаток валерианы из стеклянного пузырька и за руку отвела назад в «суперфосфатное» родовое гнездо. Присовокупив по дороге, что мать надо любить, какой бы она ни была. Особенно если мать так хороша, как мама Полины Романовой. Потому что она умная, прилично зарабатывает и отлично готовит. Вот и пойми этих взрослых! Где у них ненависть и неприязнь, а где – объективная оценка и даже симпатия. И где та грань, что отделяет умного от хорошего, умеющего пристойно готовить от способного прилично зарабатывать, любящего от ненавидящего – и обратно? Каждому с этим разбираться самостоятельно. Люди не то чтобы концептуальнее архитектурных традиций, скорее – менее однозначны.
Зато любоваться самим домом можно было регулярно – По́лина учительница музыки жила в соседнем. Того же периода «бельгийского бума», но чуть более увитом всяческой лепниной, заставленном кариатидами и обвешанном тортообразными балкончиками с амурами и львиными головами.
Оценив сапоги на предмет степени ранения, Полина успокоилась. И закурила в палисаднике, поставив тяжёлую сумку на старую чугунную облезлую скамью. Хотелось зайти в подъезд не буднично. Торжественно. Хотелось запомнить. Поля Романова была до чёртиков склонна к излишнему символизму. Эдакий фетишизм образов. То ли сказалось влияние бабушки по материнской линии – Полины Фроловны, отличной от матери, как полярная ночь на макушке планеты отличается от солнечного дня в опоясывающих Землю тропиках. То ли Поля, как большинство юных барышень, была склонна к экзальтации, но она во всём стремилась найти что-то многозначительное. Если ничего значительного, тем более – «много», не находилось (а это случалось чаще всего, потому как жизнь большую часть времени весьма обыденная штука), – она создавала эту многозначительность самостоятельно. Простой поход за хлебом Поля могла превратить силами фантазии в яркое театрализованное действие на манер рок-оперы. Она отправлялась не за батоном в булочную, а за супругом-декабристом в Сибирь. По дороге добыв всеми правдами и даже – ах! – страшными чудовищными неправдами краюху хлеба, послабление условий содержания и прочее, и прочее, и прочее. Подростковые «прыщи» жертвенности щедро произрастают в любой девочке. Жаль, что у иных они так никогда и не проходят, отпылав положенный срок и излившись мёртвыми форменными элементами в небытие. Некоторые вполне себе великовозрастные дамы готовы спасать кого-нибудь хоть из чего-нибудь всю жизнь, пусть и ценой собственного унижения. Даже тех, кто в спасении и не нуждается. А просто возлежит на подушках собственных привычек, накрывшись тёплым пледом тлетворного характера, перед телевизором собственной судьбы. Такие не нуждаются в спасении, даже если они сами думают иначе. Их единственное спасение – слезть с дивана самостоятельно. Но они готовы принимать всё – заботу из рук женщины, хлеб, вино, потакание, но не признавать тот факт, что просто сидят в капкане ужимок собственного самомнения. В капкане на мышь.
Поля, решив быть взрослой, даже себе не признавалась в том, что не заходит в подъезд, потому что, видите ли, должно произойти что-то значительное.
«Чего уж тут может произойти значительного? Не смешите меня! Не захожу, потому что хочу ещё покурить!» – соврала она самой себе.
Если честно, то уже першило во рту и очень хотелось пить от бесконечного курительного марафона. Пока Поля гнала от себя назойливые детские мысли о восхождении на трон, возвращении из монастыря, тайном визите в секретное любовное гнёздышко, и так далее, и тому подобное, Провидение, распсиховавшись от нетерпения, нагнало значительности самостоятельно. Откуда-то сверху, с диким ором, прямо Полине на голову свалилось что-то живое и вцепилось в волосы. Рефлекторно схватившись руками за орущее меховое нечто, Поля с трудом отодрала от себя измученное, тощее, маленькое существо – паршивого котёнка с закисшими веками. Он истошно мяукал, но, быстро успокоившись в ласковых руках, приоткрыл на маленькую щёлочку прищуренные от ужаса глаза и сказал:
– Хм…
Да. Примерно так и сказал. Ни «мяу» и ни «уа». Он сказал: «Хм…»
– Ну, раз ты такой скептик, то пошли ко мне жить, – сказала Поля. Свалившийся на голову клубок согласно кивнул.
– Ты кот?
В глазах мохнатого «собеседника» отразилось недоумение, мол, знал бы – сказал.
– По-моему, ты – лев. Или тигр. Пусть будет тигр. Уссурийские тигры гораздо красивее облезлых плюшевозадых львов, признайся! – продолжила Полина.
Котёнок понимающе пошевелил ушами.
– Во-первых, ты откуда-то выпрыгнул. Значит, наверняка охотился на антилопу. Тигры охотятся на антилоп? Откуда в тайге антилопы? Но тигры же не только в тайге водятся, да? Они есть не только уссурийские, но и бенгальские, и ещё какие-то. И там, где они ещё какие-то, наверняка есть антилопы! Бенгальские антилопы!
Поля была безапелляционна. Она виртуозно умела подгонять желаемое под действительное, хотя ещё ни разу не слышала ни о солипсистах, ни о берклианской философии, ни о субъективизме вообще, хотя некий курс любви к мудрости был предусмотрен программой вуза, где она училась. Он так и назывался: «Марксистско-ленинская любовь к мудрости». Ну, то есть философия. Маркс, Энгельс и Ленин втроём любили мудрость. Что из этого вышло – всем известно гораздо лучше, чем, например, смешные романы Мориса Дрюона, где групповые забавы, сочленённые с разработкой интриг, были не так фатальны для живущих в век династии Капетингов, как последствия внедрённого в незрелые умы учения бородатой троицы для рабочих, крестьян, а также законно-исконных владельцев доходных домов эпохи «бельгийского бума».
– Во-вторых, ты чёрный в жёлтую полоску, а это совсем не кошачий, а именно тигриный окрас, – продолжила Поля логическое построение не поддающихся логике исходных данных. – В-третьих, ты меня поцарапал, у меня по щеке течёт кровь, и, наверняка, мне теперь грозит токсоплазмоз. Впрочем, это даже неплохо, потому что я не беременная и беременеть в обозримом будущем не собираюсь. То есть ты, по большому счёту, одарил меня иммунитетом, который позволит моему будущему – когда-нибудь – ребёнку внутриутробно плевать на токсоплазмоз с большой горы. У тигров бывает токсоплазмоз, как думаешь? Раз тигры – большие кошки, значит, и токсоплазмоз у них бывает. Большой такой токсоплазмоз. Ерунда какая-то… – Неопознанный летающий кот согласно мяукнул. – В общем, глаза мы тебе вылечим, если ты, конечно, согласен жить со мной.
Котёнок замурчал так внезапно и так громко, что Поля сочла это однозначно положительным ответом. Она усадила лохматое тощее существо в боковой карман сумки и решительно вошла в подъезд. Теперь это было вполне особенно: египетская царица в прекрасных сапогах для торжественных случаев величественно входила с ручным тигром в новый, выстроенный специально для неё дворец. Кто их там знает, этих таинственных египетских цариц? Были ли у них ручные тигры, строились ли специально для них дворцы и, уж тем более, были ли у них сандалии для торжественных случаев? Полина не знала. Но помним – юность больше интересуют представления, чем факты.
Ознакомительная версия.
