— Это же бессмысленно!
Пытаясь сделать из Максима такого же мученика, как и он сам, ее муж преднамеренно унизил жену и обрек на мучения своего ученика. Но тут Лазарь воскликнул:
— Довольно! У нас нет времени! Ты не хочешь, чтобы с ним что-либо случилось. Я тоже. Но если Максим желает остаться, пусть остается.
***
Лазарь торопливо зашагал к алтарю и принялся поспешно убирать с него все лишнее. Всем прихожанам его церкви грозила опасность. Для своей жены и Максима он ничего не мог сделать: они были слишком тесно связаны с ним. А вот его паства, люди, доверившиеся ему и открывавшие ему свои страхи, — их имена следовало сохранить в тайне.
Когда алтарь опустел, Лазарь уперся руками в его каменный бок.
— Толкайте!
Максим, так, похоже, и не осознавший до конца, какой опасности себя подвергает, повиновался и всем телом налег на алтарь. Каменное основание со скрежетом провернулось на плитах пола и медленно отъехало в сторону, обнажая прямоугольное убежище, сооруженное двадцать лет назад. Каменные плиты сняли, а в земле выкопали яму глубиной в метр и шириной в два, где покоился железный ящик. Лазарь наклонился, Максим последовал его примеру, и они вдвоем вытащили сундук наружу и опустили его на пол.
Анисья подняла крышку, и Максим, присевший на корточки рядом с ней, не смог скрыть удивление:
— Музыка?
Ящик был доверху заполнен бумагами, исписанными от руки нотами. Лазарь пояснил:
— Сюда на службу приходил один композитор. Это был совсем еще молодой человек, немногим старше тебя, студент Московской консерватории. Однажды ночью он пришел ко мне и сказал, что ждет ареста. Боясь, что его творение будет уничтожено, он доверил его нам. Большей части его сочинений навесили ярлык антисоветских.
— Почему?
— Не знаю. И сам он тоже не знал. Ему не к кому было обратиться, он не имел ни семьи, ни друзей, которым мог бы доверять. Поэтому он и пришел к нам. Мы согласились взять на хранение труд его жизни. Вскоре он исчез.
Максим бегло пролистал ноты.
— Музыка… она хотя бы хорошая?
— Мы не слышали, чтобы ее исполняли где-нибудь. Мы не осмелились показать ее кому-либо или попросить, чтобы ее сыграли для нас. Это могло породить ненужные расспросы.
— И вы даже не представляете, как она звучит?
— Я не умею читать ноты. И моя жена тоже. Но, Максим, дело ведь совсем не в этом. Мое обещание помочь не зависело от достоинств его сочинений.
— Но вы же рисковали жизнью! А если они плохие?
Лазарь поправил его:
— Мы защищаем не эти бумаги; мы защищаем их право на существование.
Анисья вдруг поняла, что самоуверенность мужа выводит ее из себя. Вообще-то молодой композитор, о котором шла речь, пришел к ней, а не к нему. И уже она обратилась к Лазарю и убедила его взять ноты на хранение. В его же изложении он мимоходом сгладил собственные сомнения и тревоги, а ее низвел до роли пассивной сторонницы. Интересно, а он хотя бы отдает себе отчет, как ловко перекроил всю историю, возвысив собственную значимость и поместив себя в центр происходящего?
Лазарь тем временем вынул из ящика разрозненные нотные листы, числом около двух сотен. Здесь же лежали и документы, касающиеся работы церкви, и несколько старинных икон, которые спрятали в тайнике, заменив репродукциями. Он быстро разделил кипу бумаг на три примерно равные части, стараясь, чтобы музыкальные произведения остались целыми. Очевидно, он надеялся, что каждый из них сумеет унести свою часть, и тогда, возможно, хоть какие-то из сочинений уцелеют. Но главная трудность заключалась в том, чтобы найти три новых надежных тайника, трех человек, готовых пожертвовать собой ради нотных записей, не зная композитора и его произведений. Лазарю было известно, что помочь согласятся многие из его прихожан, но при этом почти все они наверняка вызовут подозрения у властей. Сейчас им нужен был советский гражданин с безупречной репутацией, в чьей квартире никто и никогда не подумает устроить обыск. Но такой человек, даже если он и существует, никогда не согласится помочь им. Однако Анисья все-таки принялась перебирать вслух возможные кандидатуры.
— Мартемьян Сырцов.
— Чересчур болтлив.
— Артем Нахаев.
— Он согласится, возьмет бумаги, а потом ударится в панику, потеряет голову и сожжет их.
— Нюра Дмитриева.
— Она скажет «да», но возненавидит нас за то, что мы обратились к ней. Она не сможет ни есть, ни спать.
В конце концов они остановились всего на двух фамилиях. Лазарь решил спрятать одну часть нотных записей в церкви вместе с большими иконами, уложил их в сундук и задвинул алтарь на место. Поскольку за Лазарем, вероятнее всего, уже установлена слежка, Анисья и Максим должны будут поодиночке отнести бумаги по двум адресам. И разойдутся они тоже по одному. Анисья была уже готова.
— Я пойду первой.
Максим покачал головой:
— Нет, я.
Ей показалось, что она понимает, почему он так решил: если ему удастся уйти благополучно, то и ее шансы на спасение возрастут.
Они отперли главную дверь, отодвинув массивный бревенчатый засов. Анисья вдруг заметила, что Максим колеблется. Скорее всего, ему стало страшно, и он наконец осознал опасность, которой подвергается. Лазарь пожал ему руку. Максим взглянул на нее поверх плеча мужа. Когда Лазарь отступил в сторону, Максим шагнул к ней. Она коротко обняла его и стала смотреть ему вслед, пока он не растворился в ночи.
Лазарь запер за ним дверь, напомнив ей порядок действий:
— Мы ждем десять минут.
Оставшись наедине с мужем, она ждала в переднем приделе церкви. Вскоре он присоединился к ней. К ее удивлению, вместо того чтобы прочесть молитву, он просто взял ее за руку.
***
Когда прошло десять минут, оба подошли к двери. Лазарь отодвинул засов. Бумаги лежали в сумочке, которую Анисья повесила себе на плечо. Она вышла наружу, попрощавшись с мужем заранее. Анисья обернулась, в молчании глядя, как Лазарь запирает за ней дверь. Она услышала, как стукнул засов, проскальзывая в петли. Шагая по улице, она вглядывалась в окна и всматривалась в темноту, чтобы проверить, не следят ли за ней. И вдруг чья-то рука схватила ее за запястье. Она испуганно оглянулась.
— Максим?
Что он здесь делает? Куда подевались ноты, которые он унес с собой? Из-за церкви раздался другой голос, резкий и нетерпеливый:
— Лев?
Анисья увидела человека в темной форме — агента МГБ. За его спиной виднелись и другие люди: они выползали из щелей, словно тараканы. Она моментально забыла о вопросах, которые хотела задать, сосредоточившись на имени, которое только что услышала: Лев. Оказывается, ларчик открывался очень просто. Вот почему у него в городе не было ни друзей, ни семьи, вот почему он так тихо внимал урокам, которые давал ему Лазарь, — он совершенно не разбирался ни в теологии, ни в философии. Именно поэтому он и пожелал уйти из церкви первым — не для того, чтобы защитить ее, а для того, чтобы следить за ней и подготовить их арест. Он был чекистом, офицером тайной службы. Он обманул их с мужем: втерся к ним в доверие, чтобы собрать как можно больше сведений не только о них самих, но и о людях, которые им симпатизировали, и нанести смертельный удар по очагам сопротивления в Церкви. Значит, и соблазнить ее он пытался по приказу своего начальства? Неужели они сочли ее слабой и легковерной, поручив этому офицеру — Максиму — манипулировать ею и подчинить ее своему влиянию?
Он заговорил с нею негромко и ласково, словно между ними ничего не произошло:
— Анисья, я даю тебе еще один шанс. Пойдем со мной. Я обо всем договорился. Ты не представляешь для них интереса. Им нужен Лазарь.
При звуках его голоса, заботливого и мягкого, ее охватил ужас. Значит, то предложение, которое он сделал ей давеча, — убежать с ним — отнюдь не было наивной фантазией. Оно не было вызвано романтической страстью. Это был хорошо рассчитанный шаг тайного агента. А он продолжал:
— Воспользуйся советом, который сама же и дала мне. Донеси на Лазаря. А я смогу солгать ради тебя. Я сумею защитить тебя. Им нужен только он. Сохранив ему верность, ты ничего не выиграешь.
***
Лев знал, что время его истекает. Анисья должна понять, что он — ее единственный шанс на спасение, что бы она о нем ни думала. Продолжая упорно цепляться за свои принципы, она ничего не добьется. К ним уже приближался его непосредственный начальник Николай Борисов. У сорокалетнего мужчины было тело стареющего тяжелоатлета, все еще крепкое, но уже начавшее заплывать жиром из-за чрезмерного пристрастия к выпивке.
— Она согласна?
Лев протянул к ней руку, взглядом умоляя отдать ему сумочку.
