Аликино знал, что существуют кредиты, которые по разным причинам могут оказаться невостребованными, и в банковских балансах их в конце концов относят в статью утрат. Однако он посчитал, что не только бесполезно, но и невежливо было бы противоречить своему благодетелю. Его категоричность и уверенность, казалось, объяснялись особенностями его старческой психики.
— Наши должники платят нам всегда. Ни один не уходит от нас.
Говоря так, он взял со стола объемистую конторскую книгу и протянул ее Аликино.
Кожаный потертый переплет был очень старый и уже не раз реставрировался с помощью шпагата и клея. Листы книги, толстые, негнущиеся, с пятнами сырости, хранили не только патину времени, но и следы постоянной, продолжающейся и поныне работы. Страницы были исписаны одной рукой, и чистых оставалось уже совсем немного. Правда, почерк менялся — изящный, красивый в начале книги, он постепенно становился простым и строгим. Так же и чернила — на первых страницах они были коричневыми, а ближе к концу книги — черными или синими. И все же было очевидно, что вся она заполнена одной и той же рукой. Книга представляла собой не что иное, как сплошной перечень имен и фамилий, вернее — фамилий и имен.
— Видели, сколько работы? Теперь я уже подошел к концу. Представляете, ведь я начал ее в двадцать лет. Мне было тогда столько же лет, сколько вам. — Синьор Гамберини опять взял регистр и бережно положил себе на колени. — Что это за имена? Это особые должники. Клиенты, с которыми банк обходится особенно уважительно.
— Они тоже платят исправно?
— Исправнее других. Вы убедитесь в этом. Платят все без исключения.
— Особые должники. Значит, им предоставлен какой-то привилегированный кредит, кредит доверия? Без всякого обеспечения?
Синьор Гамберини пожал плечами.
— Такие сведения находятся в центральном архиве банка. В секретном и неприкосновенном архиве, поскольку речь идет о банке. И вам следует избегать некоторых вопросов. — Он предостерегающее поднял палец. — Вы, синьор Кино, читающий настоящие книги, должны были бы уже знать, что наши вопросы не могут получить ответы, которых нет в статьях бюджета.
Выглянув в окно, он заметил, что солнце уже спускается к горизонту, и заторопился так же внезапно, как и в прошлый раз в парке.
— Мне совершенно необходимо идти, — сказал он.
Несомненно, он ночует где-то у родственников, подумал Аликино, чтобы не оставаться тут на ночь одному.
Синьор Гамберини проводил юношу до дверей.
— Заходите ко мне, когда возникнет желание, синьор Маскаро.
В тот же самый вечер Лучано Пульези узнал, что его друг нашел работу. Он скривил недовольную гримасу и едва воздержался от желания сплюнуть на пол.
— Ты — банковский служащий…
— Бухгалтер, если уж говорить точно. И с отличным окладом.
— Застрянешь там навсегда.
— Нет, поработаю только несколько лет.
— Я знаю тебя, Кино. Останешься бухгалтером на всю жизнь.
— А ты судьей или адвокатом.
— Закончу университет, чтобы доставить удовольствие родным, и сразу же уеду в Рим. Стану художником.
На следующий день — в воскресенье — Аликино отправился в Баретту сообщить о своей службе отцу.
Астаротте выслушал новость без особого интереса. Он целиком был поглощен сборами в дорогу, так как намеревался в первых числах нового года уехать в Соединенные Штаты.
— Америка займет место Германии, — заявил он, прощаясь с сыном.
Он сменил перчатки. Теперь они были замшевые, коричневые.
Фатима не писала мужу из Рима. Она прислала только открытку с приветом сыну.
Ссудный банк поразительным образом избежал невзгод войны. Его здание, внушительное, как бы насупившееся, опирающееся на арочную галерею, словно на балюстраду, казалось, растолкало локтями соседей, расширив пространство, оставшееся между низкими домиками и грудой развалин.
Аликино давали разные поручения, очевидно испытывая его, прежде чем определить на постоянное место. Он старался быть точным и аккуратным, желая показать, что обладает этими двумя необходимейшими качествами, которые начальство в первую очередь принимало во внимание.
Вскоре ему снова пришлось встретиться с человеком, которому он был обязан доставшейся ему удачей. Только на этот раз синьор Гамберини сам пригласил его.
Юноша был принят с обычной приветливостью, и ему опять был предложен чай. Потом старый бухгалтер взял с письменного стола толстый регистр, тот самый, что содержал список особых должников, и с улыбкой, выражавшей одновременно удовлетворение и облегчение, вручил его молодому человеку. Ясно было, что сейчас он видит в нем достойного преемника.
— Регистр закончен. Сделайте милость, передайте его в банк. Знаю, там его, несомненно, отправят в бухгалтерию для взимания оставшихся долгов. Все будет хорошо. Я уверен в этом.
И Аликино опять покинул его дом еще до захода солнца.
Они вышли вместе. На улице, прощаясь с юношей, синьор Гамберини, казалось, хотел извиниться:
— Понимаете, рано или поздно баланс, как мы говорим, должен быть подведен. Тут может быть кое-где отсрочка, продление платежей, но в конечном итоге…
Он удалился, как всегда, торопливо. Юноша остался в убеждении, что больше никогда не увидит его.
Дома Аликино поспешил открыть старый регистр. И сразу же увидел, что последняя страница заполнена до конца. Ее завершало имя, написанное отчетливо и крупно:
ГАМБЕРИНИ АЛЬСАЦИО.
Несколько дней спустя, в начале декабря, Аликино направился на кладбище. Было семь часов утра. В восемь он должен был быть на службе. Поиски могилы, однако, не заняли много времени.
Надгробная доска Альсацио Гамберини оказалась в той части кладбища, где производились последние захоронения. Мрамор был белый, новый и совершенно голый. Ни лампадки, ни единого цветка. Числа, обозначавшие даты жизни и смерти, сверкали идеальной позолотой: 1845-1945.
Он прослужил бухгалтером восемьдесят лет. Пожизненный бухгалтер.
В то же утро Аликино получил новое назначение.
Начальник отдела вручил ему толстый регистр с чистыми страницами:
— Это для особых должников. Вам следует регистрировать их тут, выискивая имена в генеральной картотеке и в списках просрочивших выплату. Синьор Гамберини объяснил вам все, что нужно?
— Объяснил. Но как же ему самому удавалось это делать, работая дома?
— Синьор Гамберини был исключительным бухгалтером. Таких, как он, больше нет. Он знал наизусть генеральную картотеку и списки просрочивших выплату. Вот увидите, вам понадобятся многие часы, даже, наверное, дня не будет хватать, пока научитесь правильно вписывать имя в регистр.
— А сколько времени проходит с момента занесения имени клиента в регистр до подведения баланса?
— По-разному. Так или иначе, это не зависит ни от вас, ни от меня. — Он подтянул черные нарукавники, видимо, ослабла резинка. — И последнее, синьор Маскаро. Имена, которые вы будете заносить в этот регистр, должны оставаться для вас лишь именами клиентов и больше ничем. Нам не разрешено интересоваться подробностями их частной жизни. Абсолютная лояльность, как вам известно, основное правило банка.
Аликино принялся за работу. Поиски в картотеке заняли у него весь остаток рабочего дня и первую половину следующего.
С исключительной памятью синьора Гамберини на это хватило бы одного часа, даже меньше.
Молодой человек дал себе слово выучить наизусть данные генеральной картотеки и списки просрочивших выплату. В общей сложности это составляло свыше трех миллионов единиц информации, если его приблизительный подсчет верен.
Наконец он смог записать в регистр первое имя, и даже взял для этого случая новую ручку:
ФРАТАНДЖЕЛО ПРИШИЛЛА.
Целый ворох вопросов тут же возник в голове Аликино. Женщина? А почему бы и нет? Среди особых должников было много женщин. Сколько ей лет? А может, это девочка? Сберегательную книжку можно открыть и на новорожденного. Так же, как и потребовать оплаты долга? Долга, взятого еще до рождения? И где она живет? Клиентура банка имелась повсюду, в том числе и за границей. Замужем она? Есть ли у нее дети? Сколько она должна уплатить? Когда заплатит? Помнит ли она о сроке выплаты долга? Или банк должен напомнить ей? А, выплатив особый долг, может ли она получить новый кредит?
Аликино, усвоив то, что ему внушал синьор Гамберини, понял, что нужно оставить вопросы без ответа. Может быть, со временем что-то и прояснится благодаря наблюдательности и опыту, которые он приобретет в работе.
Аликино стал избегать откровенных разговоров с другом. Впрочем, Пульези уже классифицировал деятельность Ссудного банка как некую форму рискованного ростовщичества — ростовщичества, осуществляемого под завесой полной секретности и даже под защитой закона. Прав был Эзра Паунд, говорил Пульези, цитируя поэта, которого недавно полюбил больше других, когда тот яростно восстал против ростовщической морали общества, считая ее одним из самых страшных человеческих бедствий.
