— Трус! Выходи! — заорал мужчина.
Никто не вышел. Мужчина поднялся к себе и в ванной долго мыл голову хозяйственным едким мылом.
Утром, когда он вышел на балкон поразмяться двухпудовой гарей, то обнаружил дохлую крысу. Большую, мерзкую, сдохшую давно.
К ней привязана веревочка. Так, понятно, ее закинули на балкон. И тогда он напугался.
Понял — его ненавидят мальчишки. А уж они найдут способ отравить ему жизнь: их память крепка, а прощать они не умеют.
Он сбросил крысу с балкона.
— Но ругался-то взрослый, — ворчал он, уходя в комнату.
Внизу разгорелся скандал.
— Кто эту гадость бросил! — визгливо кричала дворничиха.
— Дядя в красной майке, — пояснил тонкоголосый мальчишка.
— Эй, ты! — визжала дворничиха. — Ты, который в красной майке на втором этаже! Выходи! Люди, да что же это? Дохлых крыс бросают!
Жена вышла и поглядела с балкона.
— Это тебя, — сказала, вернувшись. — Возьми совок и выброси крысу в мусорный ящик.
На следующее утро крыса снова лежала на балконе. Она разбудила мужчину своей вонью на рассвете. Пришлось ее завернуть в газету, унести и закопать поглубже.
Пестрый щенок бросился бежать. Со всех ног.
Он был неуклюж, толстоват, но бежал стремительно, взвизгивая на бегу.
Болел зашибленный точным пинком бок. Жгло нос, которым он ткнулся в твердую землю. Но у киоска его окликнули и угостили недоеденным пирожком, в другом месте он нашел мороженое. Кто-то уронил, и мороженое клевали воробьи. Лакомились! Щенок прогнал их и стал лизать сам. Даже пинок забыл — так оказалось вкусно!
Съев мороженое, щенок съел и бумажку. Затем убежал на склад.
Там сидел сторож, тот, что постарше, в облаке вкуснейших запахов. Он готовился есть: вынул из сумки хлеб и помидоры, достал кусок вареного мяса, тонко порезал его ножом. И стал есть.
Щенок подсел сбоку, заглядывая в рот. Старик жевал мясо и ворчал: оно было недоваренным, жестким. В конце концов он дал его щенку, сам же ел помидоры с хлебом: обмакивал в соль, перемешанную с черным перцем, и жевал. Вдумчиво.
— Так и жить станем, — говорил щенку. — Впереди, конечно, зима, но ты этим не смущайся. Пока я здесь, и еда и жилье у тебя будут. А что случилось с тобой, это я понимаю. Но свет, как видишь, не без добрых людей, проживешь…
Стрелка чувствовала себя одинокой, но не тосковала. Ее и маленькой часто гнали из дома. Она привыкла и к ремню, и к неожиданным щелчкам пальцем по носу: зять старой хозяйки не любил собак.
Когда грузили машину, Стрелка угадала податливость хозяйки: старушка кормила ее жареной картошкой и котлетами. Затем всхлипнула и пообещала найти.
И толкнула к двери — ступай!
Стрелка ушла. И раньше ей приходилось уходить: она живала бездомной по два-три дня и бегала даже в лес. Потом ее снова впускали.
Стрелка и теперь не голодала. На рассвете она обегала город и успевала сытно поесть: многие люди поздно вечером бросали из окна кости и хлеб для бездомных кошек и собак.
Стрелка знала наперечет все богатые мусорные ящики в городе.
Она ловила голубей, чрезвычайно ловко прыгая на них: была легка на ногу, зверовата в движениях. Было много дикого в ее маленькой сухой голове, в черной, будто обугленной морде.
Дикое просвечивало и в ее карих глазах — она боялась рук человека и не верила им. Потому ее редко угощали. Только однажды она сытно, даже брюхо отвисло, поужинала колбасой в компании с человеком, который не решался идти домой.
— Жена моя тигр, а жизнь погублена, — плакал он. — Ты ешь, а я еще приложусь. — И пил из бутылки, вынимая ее из кармана.
Он давал Стрелке колбасу, отрезая по маленькому кусочку, чтобы она не уходила, слушала его. Стрелка просидела с ним ночь, а утром проводила домой.
Она шла, глухо надеясь, что ее позовут в дом. Но человек и сам шел неуверенной, шаткой походкой. Должно быть, от страха.
Так поняла его Стрелка и убежала спать в одно известное ей место — к брошенным строителями бетонным трубам.
Эти огромно-широкие трубы лежали долгие годы, между ними много раз вырастали и умирали травы:: полынь, лебеда, просвирник, крапива.
Там Стрелка и устроила логово. Но характер ее начинал портиться. Однажды мальчишки подманили ее и ударили. В другой раз они заложили камнями оба выхода из трубы: она сидела голодной два дня.
С тех пор Стрелка встречала каждую протянутую к ней руку захлебывающимся рычанием. Рыча, она прикидывала путь отступления.
Быть может, в конце концов нашелся бы человек, оценил ее диковатую изящность. Или ее встретила бы старуха хозяйка, привела в дом и уговорила зятя. Но случилось другое: в день тоски, когда листья сыпались от холодного ветра, она убежала к дому, которого давно не было. Там увидела Белого пса. Он шел исхудавший, чумазый, с перекошенной легким параличом мордой.
Стрелка почувствовала — ему плохо, много хуже, чем ей. Она ощутила его несчастье… и пошла за ним.
Пес приковылял к дому. Но теперь здесь был высокий забор, пахнувший сосновыми досками. Белый пес уверенно прошел сквозь этот запах в щель.
Стрелка постояла, слушая его уходящие шаги. Заглянула в щель и вместо двора увидела земляную яму.
Яма распахнула глинистые желтые губы.
Стрелка влезла в дыру и села у забора.
Работы по закладке фундамента кончились, и строители временно ушли, оставив краны дремать. Их караулил сторож.
Белый пес шатающейся походкой брел краем котлована. Иногда он останавливался и что-то жевал. И тогда к Стрелке доносился то мягкий запах хлеба, то резко извивающийся, быстрый запах колбасы — остатки вчерашнего обеда строителей.
Сторож начал ломать доски. Те, что были втоптаны в землю. Он разбивал их топором и складывал в кучу. Затем поджег и сел, глядя в огонь.
Доски весело сгорели, оставив красные угли. К ним подошел и сел, греясь, Белый пес, подобралась Стрелка.
Сторож говорил о чем-то сам с собой. Стрелке это не понравилось, и она убежала. Однако следующая ее ночь была тоскливой. Она завыла из трубы и напугалась своего голоса. Тогда ушла на стройку: там, в теплой еще золе прогоревшего костра, спал Белый пес. Стрелка прилегла рядом и тоже заснула.
С тех пор она стала приходить на стройку — днем. А ночью больше не приходила: нашла деревянный гаражик с автомашиной и спала в нем. Охраняла — так сама решила. Хозяин машины прикармливал ее: приносил теплый суп в большой алюминиевой миске.
Суп был густой, вкусный, с покрошенным мясом, иногда со сметаной или молоком. И постель хозяин дал хорошую: старое зимнее пальто.
Кормить-то он Стрелку кормил, но домой не брал… Быть может, она и прижилась бы в конце концов, но однажды Стрелка гуляла, и за ней погнались собачники. Огромные и страшные, они размахивали круглыми сетями. Пришлось убежать на стройку. Здесь было тихо. Сторож куда-то ушел. По кромке котлована брел пес, когда-то бывший белым. На кирпичах сидели двое. Они пили водку и ели колбасу. Приметив собак, засвистели им.
Белый пес привык к такому обращению — он заковылял к позвавшим. Он шел так уверенно, что и Стрелка побрела следом.
Им дали конскую вкусную колбасу с белыми кусочками сала: такой Стрелка еще не ела. Парни смеялись над собаками, их широкие лица были красные, улыбчатые, веселые. Глаза блестели.
Они переговаривались между собой.
— Откуда берутся эти собаки? — спрашивал один.
— Ходят, заразу по городу носят. Надо бы их поймать, — говорил другой.
— Не дело это, — возразил первый. — Ловить несчастных. Ты им помоги!
— А если взбесятся? А?
— Врешь!
— Сорок уколов в брюхо хочешь? Чего болтать, схватим.
Схватили. Нашлась и веревка: собак привязали к забору. Парни ушли, решив позвонить в трест очистки из ближайшего автомата. Чтобы приехали и взяли собак.
Привязанный Белый пес лег и задремал. Он верил — если привязали, то и отвяжут, надо ждать. Старый хозяин тоже привязывал его — к ножке стола, когда они бывали в гостях. Чтобы он не обижал хозяйских кошек.
Стрелка, ощутив веревку, стала рваться. Но петля стянула ей горло. Собака опомнилась. Она повернулась, припала на бок и стала жевать веревку.
Это была крепкая, выпачканная в машинном масле веревка, но собака грызла и грызла ее.
Веселые парии не нашли двух копеек и не позвонили в трест очистки. И собаки дождались бы сторожа, тот отвязал бы и успокоил их. Но в строительный двор заглянули Володька Румпель и Окатов.
Увидели собак.
— Алло, собратья! Это вы нас выводили в люди? — сказал Окатов. Подобрав камень, он метнул его в Стрелку: та завизжала. Окатов швырнул другой камень в Белого пса — тот взревел и поднялся.
Теперь у забора выли и метались на веревках две собаки. Окатов прикрыл ворота и, подперев их доской, пошел набирать камни.
— Расстреляем их? А? — говорил он Румпелю. — Я, быть может, не захотел бы, а они меня взяли да и вывели.
