Инго Шульце - Simple Storys

О том, что происходило потом, я знаю только по письмам и телефонным разговорам. Мое место официантки так и осталось незанятым, а осенью «Венцель» закрылся. Эрику взял на работу один итальянец, который в погоне за легкой наживой открыл пиццерию на Фабричной улице. В апреле 91-го года ему пришлось закрыть свое заведение. Эрика потом находила другие похожие места. Но стоило какому-нибудь кафе открыться, как оно через пару месяцев оказывалось на мели. С ней это случалось четырежды. В конце концов люди заговорили, что она приносит несчастье. Правда, говорили недолго, потому что все понимали, что творится вокруг. К тому времени Гарри Нельсон со своим чемоданчиком уже покинул наш город. Вроде бы ему еще принадлежат несколько домов, но его самого никто больше не видал. Я сперва нашла для себя работу в Любеке, потом, через два года, – на одном английском крейсере. Мои родители с удовольствием об этом рассказывают. Я им часто звоню или посылаю открытки.

Хотя я и была такой наивной и все воспринимала, как вы выразились, «на голубом глазу», зато уже в самом начале, когда другие еще тешились своими иллюзиями, – уже тогда я знала, к чему все придет. И в этом вы тоже отчасти правы.

Идет февраль 91-го. Я работаю в еженедельной газете. Ожидается большой экономический подъем. Строятся супермаркеты и бензоколонки, открываются новые рестораны, начинается санация жилых домов. Единственные заметные события вне этой сферы – массовые увольнения служащих и драки между фашистами и панками, скинами и ред-скинами, панками и скинами. На выходные прибывает подкрепление из Геры, Галле или Лейпцига-Конневица, и те, кто имеет численное преимущество, охотятся на остальных. Заварушки всегда возникают из-за желания отмстить. Чиновники из городского совета и районное собрание депутатов требуют, чтобы полиция и судебная власть приняли радикальные меры.

В начале января я написала статью на целую полосу о том, что у нас происходит по пятницам на вокзале. Патрик обеспечил соответствующие фотоснимки. Неделю спустя другая моя статья вызвала большой резонанс общественности. Опираясь на свидетельские показания, я рассказала, как в районе Альтенбург-Норд неизвестные ночью взломали дверь частной квартиры и чуть не убили пятнадцатилетнего панка Майка П. Только через два дня мальчика вывели из комы. Его младший брат лежал на той же станции «скорой помощи» с сотрясением мозга. Отца громилы «отключили» посредством газового баллончика, а мать, к счастью, была в отъезде, на учебных курсах.

Бейер, наш шеф, запретил мне подписывать статьи. Имя Патрика тоже нигде не упоминалось. Патрика, впрочем, это вполне устраивало, потому что его подружка как раз собралась переселиться к нему. Бейер всерьез подумывал о том, не взять ли ему для редакции овчарку. «Против актов вандализма, – сказал он как-то, – никаких гарантий нет».

Я-то больше боялась старика, жившего этажом выше, над помещением редакции. Сперва под моими «дворниками» стали появляться записки – он ультимативно требовал, чтобы я вернула ему якобы украденные у него деньги; потом он проколол передние шины моего старенького «плимута». Целостность шин мне тоже никто не гарантировал, а он калечил их уже дважды. И по вечерам часами простаивал на темной лестнице рядом с нашей дверью. Я всегда замечала его только тогда, когда он ревел: «Отдайте мои деньги!» Я пыталась с ним поговорить, звонила в его дверь. Всего какой-нибудь месяц назад мы с ним общались вполне нормально. Один раз я даже принесла ему наверх ведерко с углем.

Я совершенно измотана работой и – с тех пор как Эдгар ушел от меня – веду целомудренную жизнь монашки. Эдгара я могу понять. Из-за недостатка времени я даже не купила подарок на день рождения моему трехлетнему племяннику.

И вот я опять получаю нагоняй от Бейера из-за того, что у меня еще не готова статья о нельсоновской недвижимости. Гарри Нельсон заказывает у нас рекламные статьи: каждую неделю по врезке, три колонки, сто миллиметров. Несмотря на двадцатипроцентную скидку, это все-таки 336 дойчмарок плюс налог на добавленную стоимость, что дает в год 17 472 дойчмарок плюс опять-таки налог на добавленную стоимость. Бейер ставит вопрос ребром: «Иметь или не иметь». Секретарша Шольц, которая в этот момент приносит две чашечки кофе, подливает мне молока, хотя обычно делает это только для него, Бейера.

Я отвечаю шефу, что фото с подписью лучше статьи и что хотя я и помещаю на одну полосу четыре таких портрета предпринимателя, но понятия не имею, когда сумею написать к ним какой-то текст; что в конце концов мы должны научиться говорить «нет». Бейер опять заводит старую песню про 17 472 дойчмарок и заканчивает свое брюзжание словами: «Может быть, речь идет о твоей зарплате, Данни».

Я смотрю на пленку под дерево, покрывающую его унаследованный от Штази письменный стол – мебель нашего местного отдела госбезопасности в свое время была передана организации «Социальная помощь», которая, в свою очередь, потом распродала то, в чем не нуждалась, всякий дешевый хлам. Разводы на столешнице вновь напоминают мне о том вопросе, который Бейер задал, когда принимал меня на работу: не беременна ли я и не планирую ли завести ребенка. Бейер всегда старается держать сотрудников на крючке, и тогда его вопрос прозвучал так, будто он хотел найти для этого обоснование.

Я каждый раз собираюсь потолковать с кем-нибудь из наших об амебообразных разводах на столе шефа. Ведь всем нам приходится подолгу смотреть на эти линии и закругления, которые в левом верхнем углу складываются в четкий рисунок крокодильего глаза. Однако никто об этом не говорит, и я тоже снова и снова забываю об этом, как о дурном сне.

Я объясняю Бейеру – который всегда в неприятных для него ситуациях сцепляет указательный палец со средним или безымянным, – что нехорошо, когда газета подлаживается к своим рекламодателям. Мы должны вести себя прямо противоположным образом. Больше заботиться о содержании, об оформлении и внутренней организации материалов и вообще придерживаться принципа: быть нашим клиентом – это честь. Только тогда у нас что-то получится!

– Тише, тише, – говорит он. – Сбавь обороты, Данни!

Бейер едва ли намного старше меня, и обращаться друг к другу на «вы» было бы смешно, но то, что он называет меня Данни, – бестактность. Он разыгрывает из себя «своего парня», хочет казаться справедливым и потому всегда предоставляет нам возможность выговориться. Но когда он прислушивался к нашему мнению? Он даже не дает себе труда задуматься над нашими предложениями. Он ни черта не смыслит в нашей профессии и искренне полагает, что если позаботится о деньгах, все остальное как-нибудь само образуется. Он говорит, что я должна срочно сделать статью о Гарри Нельсоне с двумя фотографиями – Нельсон осуществил санирование двух домов. Кроме того, Бейер просит меня в следующем выпуске, как он выражается, «совершенно исключить тему войны между бандами» и заняться другими сюжетами. Опять написать что-нибудь о санации района добычи бурого угля в Розице или о домах на Торговой площади, когда-то принадлежавших евреям; развернуть критическую дискуссию по поводу принципа: возвращение собственности вместо компенсационных выплат.

Мы с ним согласны в том, что нельзя отказывать никому, кто звонит нам по телефону или приходит лично, и что необходимо выслушивать многих, чтобы раздобыть хорошую историю, потому что заранее никогда не скажешь, кроется ли за полученным сообщением что-нибудь важное, и если да, то что именно. Но он больше не хочет осложнений – по крайней мере в таких количествах – и уж во всяком случае не желает терять заказ на трехколоночную врезку 52x100, то есть Нельсона. Бейер отпускает меня, пожимая на прощание руку.

– Жду тебя, – говорит он, – ровно в девятнадцать у здания профсоюза шоферов. Потом мы еще успеем вместе глотнуть пивка.

Я спрашиваю себя, когда теперь снова увижу амеб и крокодилий глаз и изменится ли к тому времени моя жизнь.

Когда я прохожу мимо секретарши Шольц, она протягивает мне журнал регистрации поездок, на котором лежат ключ от «рено» и записка: «17.00, Бертрам», – с присовокуплением адреса, телефона и двух восклицательных знаков.

– Он знает, что вы запоздаете, – говорит она. – Он вас ждет.

Я помню его звонок. Он говорил тихо и торопливо, но не таким безнадежным тоном, как те типы, что жалуются на своих домашних, пока они спят за стенкой, или на начальство гаража. Сказал, что наша газета – единственная, которой он доверяет.

Бертрам живет в северной части города, на Шуман-штрассе, напротив дома с квартирами русских. Как раз перед его подъездом я нахожу место, где могу оставить машину. Мне надо на четвертый этаж.