Где и как жил этот странный человек, хрупкий как сухарь, что крошится на краю бездны? Какое прошлое, какие тайные раны он зарывал под тоннами бетона? Глазами и непокорностью к общепринятым нормам он напоминал мою мать, хоть я ему ничего не рассказывал о ней. Словно светолюбивый тростник.
Вечером, когда я уже был полностью измотан, он без моей помощи закончил установку одной из тех колонн, что поддерживали строение. Отступил на несколько метров, желая смерить взглядом результат, и заявил:
— Нехватку знаний о правилах архитектуры я восполняю излишком цемента. Буду, как всегда, действовать по наитию…
Конструкция кренилась. В ней было что-то от Пизанской башни и тростника: хоть она и клонится, но уж точно никогда не сломается. В глазах старика вспыхнул, как молния, фиолетовый блеск — единорог остался доволен. Он коснулся левой рукой подбородка и добавил задумчиво:
— Да! Я все делаю интуитивно, так любящая мать воспитывает свое дитя.
Он учил меня ценить неспешность.
— Вот уже несколько дней я наблюдаю за тем, как ты работаешь, мой мальчик, тебе обязательно надо научиться терпению. Иначе все будет немило, и ты надорвешься от работы. Именно поэтому я не езжу в Мадрид: там у людей никогда нет времени! Все куда-то спешат, куда-то опаздывают… и за чем же они бегут? Срочность — это не что иное, как изобретение, просто иллюзия. Ну, зачем торопиться? В любом случае, конечный пункт у всех один, всем хорошо известный. Главное, на пути к концу жизни найти что-то увлекательное.
Устанавливая временные подмостки из досок и медных труб, которые надо было закрепить с помощью нескольких крепежных муфт, я исступленно надрывался.
— Вы же знаете, я — не профессиональный рабочий! К тому же я никогда не отличался способностью собирать самодельные конструкции. Ведь я же могу назвать это самоделкой…
Дон Фернандо захохотал, обнажив во рту целую долину из пеньков и дыр. Он смеялся от всей души.
— Вот видишь, не всякий турист отважится зайти на эту интригующую стройку. Кстати! Час назад, пока ты дрых в своем позолоченном отеле, сюда забрела одна парочка с фотоаппаратом, похоже, французы. Щелк! Щелк! Потом увидели меня и тут же сбежали. Должно быть, приняли меня за нищего… Заметь, исчезли, как само собой разумеется.
Старик стал надевать на себя невзрачное широкое пальто из темно-синей шерсти, забрызганное краской и покрытое пылью, потом — шапку того же кирпичного цвета, что фасад собора. Штаны были подвязаны шнурком. У моей матери он, разумеется, получил бы выговор.
— Ты — тоже турист! — продолжил он чуть шаловливо. — Но, в отличие от тебя, у этих туристов, что приезжают сюда, желая увидеть страну, совсем нет времени на то, чтоб узнать меня. Как только они меня заметили, сразу же исчезли. Испугались, что я отъем толику их свободного времени. Люди не сознают, что упускают, когда ведут себя вот таким образом.
— А где люди ведут себя иначе?
— Нигде. Это верно, что…
Он поднял глаза к образу Богоматери Пилар, покровительницы Испании, которая нас благословляла сверху колонны (икона была размером около тридцати сантиметров). Затем уточнил:
— Ничто великое не совершается в спешке и в отсутствие терпения.
Я не оставлял его в покое:
— Вот как? Стало быть, вы уверены, что создаете нечто великое?
— Эта церковь была моей мечтой. А мечта — всегда великое дело.
Старик жил в доме своей сестры Джильды. У него осталась только эта семья; никакой собственности не было, за исключением трех или четырех вещей личного пользования, ржавого велосипеда, находящегося в жалком состоянии, и участка земли, унаследованного от покойного отца, — приблизительно один гектар пастбища, на котором вот уже сорок пять лет он голыми руками возводит собор. Мехорада-дель-Кампо — маленький поселок в окрестностях Мадрида. Днем начала строительства Фернандо выбрал 12 октября, так как в этот день испанцы чествуют свою Мадонну, знаменитую Богоматерь Пилар. Работа началась еще во времена режима Франко и продолжалась по шесть дней каждую неделю, начиная с рассвета. Труд Титана с верой Сизифа, единственным талантом которого было упорство. При первой же встрече я ему доверил мою страсть к голубому небу и взгляд отчаявшегося человека.
Я решил покинуть отель «Веллингтон» и снять комнату подальше от центра столицы. Прежде я всегда селился в самом сердце разных городов, так как меня привлекал волнующий шум их голосов, но теперь мне был нужен душевный покой. Вот почему я выбрал тихий (и всем доступный) квартал антикваров. На площади Каскорно женщина листала журнал «Психология», изданный на испанском языке, и это место мне сразу показалось близким, внушающим доверие, удобным для самоанализа. Я уже представил себя графином с водой, в которой полно всяких примесей, и надо успокоиться, чтобы частицы осели на дно, и тогда вода снова станет прозрачной. А еще я искал тишины, желая слушать Фернандо и размышлять над его нелепостью. Этот человек меня очаровал, мне хотелось раскрыть его тайну и понять его энтузиазм, которым он кичился за неимением элегантности.
— Бедность — потерянное нами сокровище, — считал Фернандо. — Скудность бытия — вот ключ к счастью. Я хочу служить примером для нашего общества изобилия, пресыщенного пустяками.
Собор поднимался как вызов его собственным заповедям, правда, чуть смягченным. Он казался чрезмерно большим по сравнению с двумя смешными руками, что его воздвигали. Длиной около пятидесяти метров, он раскинулся на более чем восемь тысяч квадратных метров. Купол при диаметре в двенадцать метров достигал сорокаметровой высоты. В архитектурный комплекс входили две лицевые, высокие как здания, башни, двадцать шесть сводов, четыре дома священников, два монастыря, зал капитула, крипта и закрытая ризница. Собор воистину был невероятным.
— Я даже предусмотрел библиотеку, — уточнил старик.
— Правда? Я очень люблю книги. Представьте себе, хотел стать писателем, когда был моложе.
— Вот те на! Какая странная идея! А я даже читать не умею.
— Как? Вы не умеете читать?
— Ну да! Я неграмотный, но это же не преступление. Мне это не мешает выражать свои мысли надлежащим образом.
— Но как же вы сумели выстроить…
— Интуиция, я тебе уже говорил. Эй! У меня есть несколько учебников по архитектуре, в основном итальянские и испанские трактаты, в которых чувствуется влияние Гауди…
Он подал знак следовать за ним. В углу под коричневым чехлом были сложены художественные опусы, журналы и брошюры, покрытые плесенью.
— Я смотрю в них только на рисунки! — гордо заявил он. — И никогда ничего не переношу на бумагу: ни план, ни чертеж. От этого никакой пользы!
— Вы считаете, что письменность бесполезна?
— Я такого не говорил! Книги полезны, если вызывают у людей интерес. Что же касается меня, то я не вижу в них необходимости.
— А неспешность, углубление, то, о чем вы мне так часто твердите?
— Что ты хочешь сказать?
— Сегодня книги остаются единственным местом глубокого познания. Общество так быстро изменилось! Телевидение, Интернет, новые технологии ускорили этот процесс, наступило господство поверхностного… А книга, не стала ли она последним бастионом против вырождения личности? Вы же сами не раз говорили о том, что для достижения качества нужно время, пространство.
— Ну-ну, мой мальчик! Ты говоришь о таких вещах, которых я никогда в жизни не видел! Интернет — я даже не знаю, на что это похоже…
— Фернандо, неужели вы никогда не выезжали за пределы своей деревни?
— Один-единственный раз! Поехал в Барселону, чтобы увидеть строительство собора «Саграда Фамилия»…[2] Хотел сам убедиться и, главное, убедить своих современников в том, что миллиарды песет, известные архитекторы и профессионализм, как они говорят, — всего этого недостаточно. Доказательство тому — их собор до сих пор не завершен! Однако двести человек каждый день продолжают вести работы даже во время богослужения! С постоянством и верой — единственными средствами финансирования — я продвинулся гораздо дальше, хоть живу в захолустье и работаю в одиночку.
Его вера — загадка для меня. Так же как сам этот человек и эта благодать добровольного обязательства. Католик со дня крещения, я им был условно. Мои родители продолжили семейную традицию без особого пыла. Почему я должен постигать смысл существования через мираж наполненных страхом людей, что зовется «официальной религией»? И если я молился за свою мать, агонизирующую на больничной койке, причиной этому было отчаяние и желание помочь отцу. Я не уверен, что верую в Бога, так как всегда презирал бесчинства, совершенные во имя этой веры, фанатизм крестовых походов против альбигойцев, религиозный терроризм, у которого есть сформированная на вселенском уровне История. О какой духовности шла речь в то время, когда на спинах людей несли трон с Пием XII, угодливо обмахивая Папу веером из перьев страуса? Или когда по приказу милосердного епископа пламя костра пожирало так называемых колдунов? Я представил себе веру Фернандо на фоне световых лет тошнотворного маскарада, заливавшего кровью Землю. Но между приятием закона и христианским приличием, правилами Церкви и этой дьявольской моралью, какое же место старик отводил той огромной тайне, от которой я в глубине души задыхался и уже готов был завыть?
