Несколько минут я еще находился среди призраков прежней жизни, но видения исчезли, и я вновь постарался собраться с мыслями. Да, мне уже не тридцать, и я не в Нормандии. И Монжелас давно ничего обо мне не знает. И неизвестно, встретимся ли мы с ним еще раз на этом свете! Вот уже несколько месяцев, как война прервала нашу переписку, и трудно предположить, каким образом сложатся в дальнейшем наши судьбы. Я жил новой жизнью. Меня окружали странные существа (все они были моложе меня), их отличали совершенно иные привычки и обычаи, чем те, что были у моего поколения и в моей стране. Так что видения этого утра не могли просуществовать сколько-нибудь долго. То же, очевидно, происходит с любым путешественником-европейцем: после пробуждения ему требуется время, чтобы осознать, что он находится в джунглях, а не у себя дома. Мы с Монжеласом и думать не могли бы о рыбной ловле, если бы накануне так злоупотребили виски, как мои нынешние друзья.
Здесь пьют так же, как в Соединенных Штатах: чтобы напиться. Напиться преднамеренно, не ограничивая себя. Таков местный способ и обычай прерывать по субботним вечерам монотонность недели. Пьют крепкие напитки, причем далеко за полночь, хотя во время обеда едва выпивают бокал вина, да и то скорее в силу установившихся традиций, чем из желания получить удовольствие. Затем переходят к коньякам, далее — к ликерам, бенедиктину или мятной, а уж потом — до бесконечности, до полного изнеможения — пьют виски. Накануне я поступил именно так.
Мне заранее был известен распорядок предстоящего дня: как только прибудут гости, званные к воскресному обеду, хозяин дома вновь пригласит нас выпить по коктейлю с джином, чтобы утолить жажду, порожденную излишествами прошедшего вечера. Два или три «тома-коллинза» (теперь уже все гости требовали подать коктейли, и немедленно!) и мне принесли бы облегчение, избавив от раздражающих призраков детства и юности. Призраки являются каждый раз, когда я злоупотребляю напитками, и погружают меня в глубокую меланхолию.
Как же это я ухитрился так перепить?..
Накануне Мануэль пригласил меня и других своих приятелей посетить его поместье Эль Пинар. Мы должны были встретиться в три часа пополудни и договориться. Вовремя приехали только он и я.
— Выпьем по глотку, пока подъедут остальные. Здесь никто и никогда не бывает пунктуальным.
— Спасибо! В эти часы я не пью.
— Жена, наверное, уже в Эль Пинаре, ждет меня. Она никак не может привыкнуть к городу и предпочитает сельскую жизнь. Вы ведь знакомы с ней? Она — испанка.
— Не имел чести.
Подошел еще один из приглашенных.
— Пропустим по глотку?
— Благодарю, в эти часы я не пью.
Все было похоже на какой-то ритуал. Каждый приходил с опозданием и приглашал «пропустить по глотку», как бы в оправдание своей неточности. Никто, кстати, не удивлялся. Я даже подумал, что, быть может, являться с опозданием и заставлять себя ждать в местных кругах служит способом придания собственной персоне большей значительности.
Уже наступил вечер, когда, сильно разгоряченные спиртным, мы наконец выехали из города.
Предсумеречные часы окрасили чуть ли не траурной грустью поля, окружающие столицу. Пронизывающий холод будто сковал застывшие вдоль дороги эвкалипты. Их изогнутые ветви отбрасывали призрачные и длинные тени. Я чувствовал себя хорошо, даже весело, хотя единственный в этой компании не выпил ни глотка. Мне было уютно в автомашине; красноречие, вызванное горячительными напитками, создавало атмосферу юношеского задора. Я ехал в надежде насладиться хотя бы несколькими часами чистого воздуха и горячего солнца, побыть вдалеке от мрачного городского жилища.
Милая супружеская пара, перспектива завести новые знакомства — все это несколько скрашивало привычные будни моего бытия. Войне в Европе не было видно конца, и у меня постепенно зрело решение обосноваться в этой стране навсегда. Не мог же я похоронить в бесплодных ожиданиях последние годы жизни, отдаться бездействию (хотя такой антракт иногда и предшествует борьбе).
Прожив здесь какое-то время, я чувствовал себя хладнокровным конкистадором неизвестных земель, который отправился в путешествие по вечным рекам жизни — любви, желаний, зависти. Эти реки должны были пронести меня сквозь джунгли и вынести к светлым долинам благополучия. Здесь я и собирался «бросить якорь», здесь надеялся добиться процветания и дождаться возвращения в Европу, возвращения к новой жизни, которая наступит, как я полагал, сразу же после окончания войны.
Ведь жить — это не просто питаться воспоминаниями, испытывать по утрам горькие минуты, листая газеты и знакомясь с военными радиосводками (чтобы узнать о том, что творится на белом свете, приходилось прослушивать ежедневно тысячи и тысячи назойливых призывов торговой рекламы).
Жить — значит бороться, терпеть поражения и побеждать, любить и ненавидеть. Жить — это забыть свое прежнее «я», которое уже никак не связано с тем берегом Атлантического океана, откуда поступают сводки. Мне так хотелось вновь видеть молодые лица, тем более полные загадочности лица женщин. Только они могли оживить в моем сердце желание расшифровать их загадки, что всегда обещает начало любви.
Так хотелось покинуть моих печальных компаньонок по изгнанию — англичанок из пансиона мисс Грейс, где я проживал. Дамы настойчиво стремились заставить меня постареть путем нескончаемых проявлений опеки и воспоминаниями о былой Европе. Любопытно, способен ли я окунуться в светский ад — более страшный, чем непроходимая сельва, — и не потерять себя при этом?
— Здесь каждый поступает так, как ему вздумается, — сказал Мануэль со свойственным ему апломбом, провожая меня в отведенную мне комнату на втором этаже. — Если потребуется прислуга, — продолжал он, — звонок здесь. Туалет рассчитан на две соседние комнаты. И учтите, пожалуйста, горячая вода довольно долго идет снизу, от кухни, но… все-таки доходит. Да, еще не забудьте: краны перепутаны. Там, где значится «горячая», идет холодная…
— Совсем как в моем пансионе, — заметил я. — Так что не забуду.
— Невозможно добиться от прислуги, чтобы краны переставили, — сказав это, Мануэль ушел.
Я попытался прилечь на несколько минут перед ужином, но желание углубиться в «сельву» было сильнее. В зале, куда я спустился, уже сидели у камина почти все приглашенные. Из патефона, стоявшего в углу, тихо лилась афро-американская мелодия, что давало двум парам возможность делать вид, что они танцуют. Остальные в ожидании приглашения к столу прислушивались к сплетням некой дамы, как выяснилось — редактора отдела светской хроники одной из столичных газет.
— Расскажите нам, Алисия, как это произошло? Каким образом Элена во всем призналась своему Хаиме? — спросила очень молодая дама.
— Невероятно! — откликнулся Мануэль, не дожидаясь начала рассказа.
— Ты уже все знаешь?
— Частично.
— А я знаю все, и притом из первых рук, — сказала Алисия. — В четверг после вечеринки в клубе «Атлантик» они оба вышли в плохом настроении. Хаиме весь этот вечер танцевал только с Алисией Прадо. В общем, Хаиме и Элена обменялись колкостями, после чего супруг, который несколько перехватил виски, заявил жене: «Если тебе не по вкусу, что я столько танцевал с Алисией, найди и ты себе партнера!»
— Какое безобразие! — воскликнули все хором.
Странное чувство испытывал я в этом окружении, словно меня ожидала охота на неизвестную дичь.
— А Элена ответила ему на это: «Он у меня уже есть», — продолжала рассказчица — «Он твой компаньон, Энрике. Мы любим друг друга уже четыре года». И представьте себе, что делает Хаиме?! Задает жене глупейший вопрос: «А как далеко зашли ваши отношения?» Элена в бешенстве заявила ему, что «они зашли настолько далеко, что дальше некуда»…
— Я знал, что Хаиме уехал на побережье, — бросил кто-то. — Знал, что он собирается расстаться с Эленой, что та ему наговорила каких-то глупостей. Только подробности были неизвестны.
— Естественно, — продолжала Алисия. — Сначала Хаиме обещал убить Энрике, а затем добавил, что навсегда покинет страну. Сейчас говорит, что будет разводиться. И все это сопровождается рыданиями. В общем, все как в кино.
— Нет, таких признаний в кино не услышишь…
— Говорят, что кожа женщин хранит, как тавро, следы тех, кто ими владел, — вмешался я. Мне казалось, что мои слова должны прозвучать очень своевременно. — А Элена, может быть, не выдержала собственных угрызений совести?
Все засмеялись. Мануэль, видимо, почувствовал необходимость сменить тему, к этому обязывало также и мое присутствие. Как бы представляя меня, он обратился к гостям:
— Видимо, вы уже знакомы с сеньором К.? Не правда ли? Он родственник господ К., владельцев фирмы «Ла Сентраль». Сеньор К. был вынужден покинуть Германию, и вот уже несколько месяцев он здесь, среди нас. Он великолепный альпинист, много путешествовал по Европе.
