А для Мэвис Сэнд, хозяйки салуна «Пена дна», слово «одиноко» звенело колокольцами кассового аппарата. Настанут рождественские каникулы, Хвойная Бухта наводнится туристами в поисках провинциального шарма, а в салун набьются одинокие лишенцы и нытики в поисках утешения. Его-то Мэвис радостно и подавала им в виде своего фирменного (и по спекулятивной цене) рождественского коктейля «Медленный уютный трах в санях Санта-Клауса», который состоял…
— Если тебе невтерпеж узнать, из чего он сделан, отъебись, — говорила обычно Мэвис. — Я профессиональный бармен с тех пор, как твой папаша смыл в сортир тот гондон, в котором булькала твоя единственная надежда заполучить мозги, так что проникайся рождественским духом и плати за выпивку.
Саму же Мэвис рождественский дух не покидал никогда — вплоть до сережек в виде новогодних елочек, которые она носила круглый год, чтобы от нее «пахло как от новенькой машины». Пучок омелы размером с лосиную голову висел над кассовым аппаратом, и если какой-нибудь наивный пьянчуга слишком далеко перегибался через стойку бара, чтобы его заказ наверняка дошел до хозяйки посредством одного из слуховых аппаратов, вне зависимости от времени года он обычно делал открытие: за трепетом черных нейлоновых хлыстов, отягощенных тушью, — они изображали псевдоресницы, — за волосатой бородавкой и слоем помады «Красный соблазн», наложенной шпателем, за газовым облаком «Тарейтонов-100» и кастаньетным перестуком зубных протезов выяснялось, что Мэвис еще очень может поработать язычком. Один парень, к примеру, едва переводя дух и пошатываясь на пути к выходу, уверял, что Мэвис облизала ему самый мозжечок, чем вызвала видения смерти от удушья в темном чулане самой Смерти, — что хозяйка восприняла как комплимент.
Примерно в то время, когда Лена и Дейл вели битву на стоянке «Экономичного гипермаркета», Мэвис, восседавшая на табурете за стойкой, подняла голову от кроссворда и увидела, как в двойные двери бара входит самый красивый мужчина в ее жизни. То, что некогда было пустыней, расцвело у нее внутри; там, где некогда тянулся сухой овраг, излилась могучая река. Сердце пропустило удар, а дефибриллятор, вживленный в грудь, взбрыкнул так, что Мэвис электрически ринулась с табурета, точно вода сквозь затворы шлюза, спеша обслужить этого клиента. Если бы он заказал «стеноломку»,[1] она бы просто кончила — да так, что теннисные тапочки содрало бы с мозолей на пальцах; она это знала, она это чувствовала, она этого хотела. Мэвис была романтичной особой.
— Что вам угодно? — спросила она, бия ресницами так, словно у нее за очками колотились в падучей гигантские тарантулы.
Полдюжины дневных завсегдатаев, сидевших у стойки, хором развернулись на табуретах, чтобы узреть источник сей елейной учтивости: никак не возможно, чтобы голос этот принадлежал Мэвис, которая с ними обычно разговаривала в тональности презрения и никотина.
— Я ищу дитя, — ответил незнакомец. У него были длинные светлые волосы, ниспадавшие на пелерину черного дождевика военного покроя. Глаза — фиалковые, а лицо — одновременно жесткое и нежное, очерченное тонко, однако ни возраста, ни жизненного опыта не выдававшее.
Мэвис подкрутила ручку на правом слуховом аппарате и наклонила голову, как собачка, только что цапнувшая свиную отбивную из пластмассы. О как рушатся столпы похоти под бременем глупости!
— Вы ищете дитя? — переспросила Мэвис.
— Да, — подтвердил незнакомец.
— В баре. Среди бела дня в понедельник. Вы ищете дитя?
— Да.
— Какое-то конкретное дитя или сойдет любое?
— Я пойму, когда увижу, — ответил незнакомец.
— Ебала болезная, — подал голос один дневной завсегдатай, и Мэвис в кои-то веки с ним согласилась: от кивка шейные позвонки ее щелкнули, как торцовый ключ.
— Убирайся к черту из моего бара, — сказала она. Длинный лакированный ноготь прочертил маршрут к выходу. — Вали давай. Тебе здесь что — Бангкок?
Незнакомец вперил взор в ее палец.
— Рождество Христово близится, я не ошибся?
— Да, Рождество в субботу, — проворчала Мэвис. — А какая, к черту, разница?
— Значит, дитя мне нужно до субботы, — ответил незнакомец.
Мэвис пошарила под стойкой и выудила свою миниатюрную бейсбольную биту. Он, конечно, симпатяга, но одно это не значит, что его нельзя усовершенствовать куском доброго гикори по макушке. Мужчины: подмигнет, раскочегарит, влажно хлюпнет разок, и моргнуть не успеешь — а ему уже пора отращивать шишки и расшатывать зубы. Мэвис была романтиком прагматичным: от любви — при ее надлежащем применении, полагала она, — бывает больно.
— Вломи ему, Мэвис, — подначил один дневной завсегдатай.
— Какой извращенец вырядится в дождевик на семидесятипятиградусной жаре? — сказал другой. — Я тоже за. По мозгам ему.
У бильярдного стола уже делали ставки.
Мэвис дернула себя за отбившуюся от стада волосину на подбородке и вгляделась в незнакомца поверх очков.
— А ты не желаешь продолжить свои поиски чуть дальше по дороге? — осведомилась она.
— Какой сегодня день? — спросил незнакомец.
— Понедельник.
— Тогда я выпью диетической колы.
— А как же дитя? — уточнила Мэвис, для вескости похлопывая «луисвилльской дубиной» по ладони (больно, как у черта в жмене, только она и глазом не моргнет, дудки).
— У меня есть время до субботы, — сказал прекрасный извращенец. — Теперь же — диетическую колу и батончик «Сникерса». Пожалуйста.
— Ну все, — сказала Мэвис. — Ты покойник.
— Но я же сказал «пожалуйста», — ответил Блондинчик. Несколько не в тему.
Она не стала даже поднимать калитку в стойке, а поднырнула под нее и кинулась в атаку. Тут блямкнул колокольчик, и в салун пробился луч света: значит, с улицы кто-то вошел. Едва Мэвис перенесла вес на толчковую ногу, чтобы уже совсем отправить блондиновы гонады полетать над соседним округом, незнакомец исчез.
— Проблема, Мэвис? — спросил Теофилус Кроу. Он стоял аккурат на том же месте, где только что был незнакомец.
— Черт, куда он делся? — Мэвис заглянула за плечо Тео и обозрела галерею дневных завсегдатаев. — Куда он пропал?
— Бог знает, — ответили те, пожимая плечами а капелла.
— Кто? — спросил Тео.
— Блондин в черном дождевике, — объяснила Мэвис. — Ты не сталкивался с ним в дверях?
— В дождевике? Да на улице семьдесят пять градусов, — сказал констебль. — Уж я бы заметил дождевик.
— Он был извращенец! — крикнул кто-то из глубины бара.
Тео опустил голову и окинул взглядом хозяйку:
— Парень перед тобой обнажался?
Разница в росте у них была почти в два фута, и Мэвис пришлось на шаг отступить, чтобы заглянуть констеблю в глаза.
— Да нет же, черт. Мне нравятся те, кто показывает товар лицом. Этот парень искал дитя.
— Так тебе и сказал? Просто зашел сюда и сказал, что ищет ребенка?
— Точно. Я уже совсем было хотела его поучить…
— Ты уверена, что он не своего ищет? Такое бывает, знаешь ли, — рождественская толчея, дети теряются…
— Нет, он не конкретного ребенка искал, он искал вообще дитя.
— Ну, может, ему хотелось стать кому-нибудь Старшим Братиком, или Тайным Сантой, или еще чего-нибудь… — сказал Тео, являя тем самым веру в доброту человеческую, улик которой у него было от крайне мало до совершенно никаких. — Сделать ему что-нибудь хорошее на Рождество.
— Черт побери, Тео, тупица ты ебанутая, да попа не надо отрывать от алтарного служки фомкой, чтобы понять, что он пацанчику не катехизис на ушко читает. Этот парень — извращенец.
— Что ж, тогда мне, наверное, надо бы сходить его поискать.
— Да уж, наверное, давно уже пора как надо бы.
Тео совсем уже нацелился к выходу, но развернулся к Мэвис снова:
— И я не ебанутая тупица, Мэвис. Не надо со мной так разговаривать.
— Извини, Тео, — ответила хозяйка, опуская «луисвилльскую дубину» в знак искренности своего покаяния. — А чего ты вообще заходил-то?
— Не помню. — Тео подчеркнуто воздел бровь.
Мэвис ухмыльнулась. Хороший он парень, Тео, — дурковатый, но хороший.
— Вот как?
— He-а, я просто хотел уточнить, как у тебя с едой будет на Рождество. Ты же барбекю хотела устраивать, правильно?
— Да, планировала.
— Так вот, я только что по радио услышал, что велика вероятность дождя, поэтому лучше бы резервный план разработать.
— Больше выпивки?
— Я имел в виду, чтоб еду на улице готовить не пришлось.
— Типа — еще больше выпивки?
Тео покачал головой и направился к двери.
— Позвони мне или Молли, если помощь потребуется.
— Дождя не будет, — сказала Мэвис. — В декабре никогда не бывает.
Но Тео уже ушел — на улицу, искать незнакомца в дождевике.
