Ручей, кусты, цепляющие ветки, мошкара, болотце, снова ручей… Осеннее, еще жгучее, солнце быстро минуло зенит; к тому времени он вышел к большому прибрежному поселку, который пришлось обходить по лесу долгою дугой. В лесу — тихое поселковое кладбище, укрытое в тени сосен и берез. Вадим выбрал тенистое место, омыл лицо холодной водой маленького ручейка, потом прилег на пожухлой траве среди кустов и задремал.
Проснулся он от испуга — недалеко от него раздавался осторожный звук ножовки по металлу. Поднявшись, Вадим сквозь кусты увидел в одной из кладбищенских оградок большого толстяка в шортах и грязной футболке. Сильною рукой толстяк отломил надпиленную бронзовую звезду на памятнике, сложил ее в мешок, где она металлически прозвенела, перешел к другому памятнику. Под ногой Вадима хрустнуло, толстяк испуганно поглядел в его сторону, голова его была совершенно лысой, низ тугого лица засажен рыжей нелепой бородой. Не разглядев ничего, толстяк допилил фигурную башенку на оградке, бросил в мешок и стал пробираться между оградок. Вадима охватило любопытство, он последовал за ним до большого двора, неожиданно близко открывшегося за деревьями, у самого ручья.
Дом был обнесен долгим крепким забором, перевитым для прочности стальной проволокой. Вадим нашел щель между досок и заглянул во двор, где увидел кирпичный дом с красной крышей, амбар, двухэтажный сарай, теплицы, огородные грядки и сверкающий красный джип в строящемся гараже. Хозяйство укреплялось видом мощного засова на воротах и огромного замка на амбаре. В углу двора стоял небольшой жилой домик, на крыльце которого сидела сухонькая старушка. Она недобро поглядела на толстяка, который занес звякающий мешок в амбар, закрыл его и спрятал в штанах связку ключей.
«Откуда ты опять притащил это?»
«Не твое дело, на стол подавай», — он снял с себя футболку, стал плескаться под краном, фыркая и растирая жирные складки на боках. После ушел в дом, стало тихо.
Вадим вдруг почувствовал голод. Небо уже потемнело, становилось прохладно. На чердаке того высокого сарая, что в углу двора, наверное, есть сено, на котором можно незаметно переночевать. Преодолевая страх, он обошел забор с дальней от дома стороны и перелез через него. Близко к сараю росли на грядке помидоры. Вадим стал хватать самые крупные из них и закидывать за пазуху.
Не успел он даже испугаться — из-за теплицы по-змеиному тихо выскочила и, потом уже свирепо взрыча, впилась в ногу страшная собака. Вадим от боли не смог даже кричать, только вцепился руками в черную шерсть на шее собаки, пытаясь ее душить, но в ладони лишь набирались складки отвратительно гладкой шкуры. Из дома с невероятной для его полноты быстротой выбежал толстяк, рявкнул на пса, который не сразу разжал челюсти, заломил руку Вадима за спину.
«Не дергайся, сопляк! Я тебя узнал, это твои фотографии сегодня развесили в поселке?..»
Вадим в руках глыбы был как пойманный зверек. Выбежавшая следом старушка закричала:
«Не ломай руки ребенку!»
«Это не ребенок, это бандит и очень опасный, нужно позвонить куда следует! Иди, старая, в дом, я сам разберусь с ним…» — толстый, почти на весу, оттащил Вадима к стойке ручного насоса и сильно стянул веревкой его руки за столбом.
Толстяк сел напротив и стал глядеть на Вадима бесцветными глазами.
«Это ты шел за мной с кладбища?»
«Да, я все видел».
«Что ты видел, урка несчастный, кто тебя слушать будет! Я сейчас сдам тебя, как волка-вредителя, и мне за это государство спасибо скажет да премию даст».
«И куда ты потратишь эти деньги, иуда?»
«Нынче рубль в цене! И твоя шкурка сгодится, — толстяк вдруг разозлился и влепил обжигающую оплеуху Вадиму: — Щенок, ты забрался на мою территорию, хотел обворовать. Это моя собственность… Здесь на каждом гвозде мое имя написано!»
«А гвозди из могильных звезд отлиты?»
Еще одна затрещина…
Вадим с отчаянием смотрел на заходящее солнце. Руки его онемели, он даже не пытался развязаться, так надежно были стянуты узлы. Оставалось ждать своей участи.
Толстяк, между тем, ушел в поселок за милицией. Из дома вышла старушка. Жалостливо глядя на Вадима, подошла к нему, неся кружку воды и кусок хлеба:
«Сын это мой… Даже жена с ним не ужилась, ушла. Дом этот собрал на всем ворованном, жену обделял и меня до самой смерти заставляет работать».
Она помолчала, глядела на раны Вадима, потом стала распутывать веревку на его руках:
«Ты беги себе. Скажу, что сам развязался, а я и не заметила».
Руки освободились, женщина слегка улыбнулась:
«Знаешь, почему он тебя хотел сдать? Он ведь сам когда-то отсидел срок и сейчас на милицию работает, чтобы вновь не посадили, — она вздохнула, но уже веселее: — Достанется мне сегодня, но одним грехом на его душе меньше станет. Держи хлеб и спеши!»
Он прошел через тяжелые ворота и нырнул в черную прорву леса.
Снова бежал, потом шел, спотыкаясь и падая в темноте, тяжко вдыхая влажный осенний воздух. Ему казалось, что кто-то дышит вслед, он оборачивался, но кроме сумрака не видел ничего. Среди лунных контуров деревьев ему чудились человеческие фигуры, вдруг вспомнился сумасшедший Прошка. Призраки окликали его странными трескучими голосами, просили остановиться.
Черный лес, армия теней. Мертвый глаз луны вдавливает в тень. В какое-то мгновение голова закружилась, он упал на мягкую кучу и тут же в ужасе вскочил — куча оказалась муравейником. Укусы муравьев опалили тело, как колючая проволока. Он взревел в темноту, разрывая страх, побежал в сторону озера. Казалось, прошла бесконечность, пока он вновь увидел берег, раскинув руки, упал в воду, долго лежал, наполняясь холодом, и уже совсем бессильно на коленях вылез на песок.
Что такое небо над Байкалом? Сейчас — это пустота, из которой звезды и луна мертвым светом погребают все живое: берег, озеро, горы. Казалось, все умерло под этим светом, а человек, случившийся здесь, единственный живой свидетель. Вадим лежал, вжавшись в песок, и глядел вверх. Где-то в этой непостижимой высоте был смысл, понять который ему было не под силу.
Быть может, он уснул. Ему привиделся огромный муравейник, в котором муравьи в бесчисленном множестве, шурша и скрипя, в доспехах и с копьями спускались рядами с высокой горы. Он в ужасе убегал от них, но они продвигались быстрее, сокращая расстояние до него. Бессмысленно и тупо сверкали подобия их глаз… Наконец они настигли его, он упал лицом в землю, а они шуршали и скрипели, проходя рядами над ним, сердце его в этот момент сжималось от страха и отчаяния…
Новый день набирал силу. Он почувствовал прилив сил, даль вновь его поманила. В этот день он шел без остановок и устали, не встречая никого на пути. Шумел ветер, вскликивали чайки, плескала одержимая волна. Он входил в лес, собирал обильные, но горькие ягоды рябины, гроздью закидывая их в рот.
К вечеру пологий берег закончился, стал круто подниматься каменистым взгорьем с редкими низкими соснами. Вадим карабкался по камням, сверху ему открывался вид на весь долгий берег. Теперь и его самого было видно издалека, даже с дороги, по которой изредка проезжали машины. Взгорье уходило далеко, насколько видел глаз, однако невдалеке оно отодвигалось от берега, выгораживая маленький залив с устьем ручейка и песчаной полоской берега, на котором виднелись какие-то постройки.
Небо резко стемнело, черные тучи заковали солнечный свет, который прорывался из их блокады, как жидкая сталь из доменной печи. Ветер рвал воздух и гонял острые буруны по серой беспокойной воде. Вадим спустился к заливу. Он увидел две избушки, скотный двор и курятник, в котором за сеткой среди пестрых куриц крутил головой огромный белый индюк. К большой избе под навесом примыкал длинный стол с продольными скамьями, возле берега — еще один столик, рядом с ним — шашлычный мангал. У самого берега лежали две лодки — большая деревянная и маленькая дюралевая.
Он подходил к жилью, на крыльце которого сидел, кашляя и куря, растрепанный седой человек в мятом пиджаке на голом загорелом теле и вылинявших спортивных штанах. Он вгляделся в Вадима и даже привстал, старое его лицо при этом напряглось всеми морщинами: «Это что за чудо лесное… Или мне мерещится?»
«Здравствуйте… — Вадим помолчал и вдруг высказал: — Меня разыскивает милиция и обещает деньги за поимку. Вы можете заработать, — он посмотрел в глаза старику. — Но сначала помогите мне, дайте ночлег».
Старик молчал, изумленно подняв густые брови и глядя на жалкую фигуру Вадима. Что-то соображая, выдал:
«А ты что, государственный преступник, что за тебя деньги дают? Что-то больше похож на воришку-форточника».
Еще недоверчиво, но уже мягче:
«Ну что ж, проходи в дом, потерянная душа…»
Дом был аскетически пуст: стол, два табурета, белая печь, полки по стене. Кровать без ножек была утверждена на стопах книг и журналов. Еще куча растрепанных книг лежала в углу, а возле нее — ничуть не меньшая армия пустых винных бутылок.
