Спустя несколько дней они очутились на том самом болоте, где ей осенью прострелили крыло. Как и раньше, болото сейчас кишело утками, и со всех сторон слышались их крики. Охотники снова таились в засадах, а привязанные подсадные утки снова и снова зазывали диких птиц. Опять один за другим раздавались выстрелы, и опять на рассвете появлялись охотники, нагруженные добычей.
Утка с селезнем задержались здесь только на один день. Утка словно бы припомнила свои злоключения в этих местах, и они отправились дальше на север.
Теперь она стала ненасытна. Равнодушная к своему другу, она ныряла возле берега — спокойная, целиком поглощенная поисками корма, уверенная в том, что селезень ее охраняет. Когда она ныряла на дно реки, ее короткий хвост торчал над водой, а красные лапки двигались как лопаточки. Иногда она выбиралась на берег, чтобы попастись на молодой травке, или улетала в поле, к разлившейся реке, которая, пропитав землю, вымывала набухшие пшеничные зерна.
Селезень следовал за ней с сердитым криком. Он был недоволен и раздосадован ее частыми перелетами. Порой его терпению приходил конец. Разгневанный, он яростно нападал на нее и начинал топтать лапами. С каждым днем он становился все более ревнивым. Плоть утки его распаляла, а ее равнодушие вынуждало его покачивать блестящей головой и самым унизительным образом молить о любви. Чтобы его успокоить и убаюкать, она пощипывала его голову кончиком клюва. Он же предупреждал ее о малейшей опасности. Зорко следил за каждым ее шагом и никогда не улетал первым. Почувствовав присутствие хищника или человека, он издавал тихие, полные беспокойства звуки — поднимал голову и внимательно наблюдал за приближающейся опасностью. В таких случаях она не улетала, а предпочитала скрыться в ракитнике, еще не уверенная в силе своих крыльев. А может, она надеялась на окраску перьев, которые, сливаясь с окружающей природой, делали ее невидимой. Пока она мешкала, селезень летал рядом, подвергая себя опасности быть подстреленным каким-нибудь охотником.
Случалось, что на болоте на них нападал ястреб. Они ныряли в воду и исчезали в тростнике. С десяти до двух, в часы, когда начинало припекать солнце, они спали рядышком, опьяненные запахом вешних вод и легких испарений, убаюкиваемые весенней песней проснувшейся реки. К вечеру они появлялись в окрестных лугах, где уже буйно поднималась трава, прикрывая небольшие лужицы, заполненные теплой водой и водорослями. А ночью продолжали свой путь на север.
Покорная и кроткая, утка подчинялась своему суровому и грубому любовнику, хотя и не привязалась к нему. Она оставалась замкнутой и недоступной, словно таила от него что-то сокровенное, чего ему никогда не суждено было понять.
Однажды утром, когда они направлялись к лугу, селезень упустил ее из виду и долго звал и искал в высокой траве. Утка вернулась только в полдень. Обезумев от ревности, он набросился на нее и, схватив за шею, стал яростно топтать лапами. Потом повел ее впереди себя к реке. Он крякал, будто бранился, и самодовольно помахивал коротким своим хвостом.
С этого дня они перестали продвигаться дальше по течению. Облюбовали себе обширную равнину с многочисленными лужами и болотами, над которыми неслись крики водоплавающих птиц.
Дни становились все более теплыми и долгими. Вода в реке постепенно входила в свои берега. На вербах набухали почки, квакали лягушки. Днем на равнине белыми пятнами выделялись стаи аистов, а по ночам раздавались голоса перелетных птиц. К запаху разогретой земли примешивался аромат молодой зелени. Она отражалась в ясной, прозрачной небесной выси, а закаты становились все более пурпурными и теплыми.
К вечеру в окрестные болота с веселым гоготом падали бекасы, утки парами устремлялись то вверх, то вниз, доносились визгливые крики цапель.
Утка испытывала беспокойство. Селезень сопровождал ее сердитым кряканьем.
Однажды в полдень, когда он заснул, греясь на солнце, она незаметно удалилась и поплыла по реке. Скрывшись из виду, она взмахнула крыльями и полетела к лугу.
Там, вдали от дорог, она нашла болото — небольшое и едва различимое.
Она сложила крылья и приземлилась на узкую полоску земли, которая напоминала полуостровок, покрытый высокой травой.
Притаившись в траве, она долгое время сидела неподвижно и прислушивалась к звукам, доносившимся с поля. Здесь она решила свить себе гнездо.
Как-то вечером, в конце мая, когда тени пасущихся на равнине коров и овец казались чудовищно громадными, а вдали, среди вершин горной цепи, угасал день, она принесла в широком клюве первую веточку и положила ее в ямку неподалеку от воды.
Теперь она появлялась здесь каждый вечер и вила себе гнездо. Она терпеливо, ветка по ветке, стебель за стеблем, складывала камыш и прошлогоднюю траву.
Она не торопилась. Задерживаясь на полуостровке, долго прислушивалась к звукам, долетавшим с равнины, наблюдала за пастухами, скотом, пахарями на поле, вглядывалась в каждую мелочь вокруг.
За время, проведенное ею здесь, она убедилась, что выбранное место довольно высоко и в случае, если река выйдет из берегов, гнездо не зальет, и что нет поблизости ни людей, ни животных. Пока она бывала тут, никто ее не тревожил. Даже селезень не мог ее найти.
Она слышала его сердитое кряканье. Он плавал вверх — вниз по течению и громко звал ее. Теряя терпение, иногда] взмывал в неба Его тревога возрастала, и он улетал в глубь равнины, туда, куда бы утка никогда не добралась, и быстро возвращался на место, где ее потерял. Один раз он пролетел над болотом. Утка прижалась к земле и стала невидимой. Она услыхала плеск крыльев и увидела, как его тень проплыла над зеленой равниной. Но он ее не заметил.
Она боялась, что селезень обнаружит гнездо, ибо знала, что тогда он уничтожит все яйца.
Прежде чем прилететь сюда, она прибегала к разным уловкам: делала вид, что поглощена едой или занята чисткой перьев. Она кротко и спокойно плавала около берега и процеживала через широкий клюв тину, пока ей не удавалось скрыться от его недремлющего ока.
Однажды она ощутила в своем брюшке тяжесть — первое яйцо. Стоял полдень. Она дремала вместе с селезнем у реки. От мутной воды исходил запах ила. В заводь гляделись раскидистые ивы.
Селезень сидел, погрузив клюв в перья на спине. Утка расположилась рядом и выжидала удобный момент, чтобы скрыться. Она пробовала несколько раз уйти незаметно, но селезень моментально догадывался о ее намерении и, словно предупреждая, издавал сердитый крик.
Над водой проплыла легкая тень, потом донесся шум крыльев.
Над ними пролетал чужой селезень, который, судя по всему, собирался сесть поблизости. Наверное, он был вдовцом или его бросила самка.
Селезень угрожающе прокрякал. Но поскольку чужак не улетал, он взмыл, собираясь его прогнать. Они гонялись друг за другом над рекой, потом устремлялись ввысь, в голубое весеннее небо. Их скрипучее кряканье огласило окрестность, а хлопанье крыльев напоминало свист ветра. Каждый из них стремился опередить своего врага и напасть на него сверху. Несколько пастушат наблюдали за их поединком, весело перекликаясь.
Наконец селезни схватились и принялись бить друг друга крыльями. Борьба сопровождалась сдавленными криками. В воздухе летали вырванные перья. Сцепившись, они медленно упали на землю, где борьба продолжилась с еще большим ожесточением. Но тут чужаку удалось вырваться и он улетел.
Когда злоумышленник был изгнан, селезень приземлился у реки, где он оставил утку. Но берег оказался пуст.
Удивленный, он позвал ее тихо и нежно. Потом стал беспокойно бегать вдоль берега.
Он вертелся здесь целый час, но так и не нашел. Потом, опечаленный, застыл на месте, вращая головой и всматриваясь черными глазами в небо.
Она появилась неожиданно, с повисшими крыльями и вытянутой вперед шеей. Пока селезень ее искал, утка отложила в гнезде яйцо. А чтобы спрятать его от хищных птиц, она выщипала у себя на груди перья.
Как-то после обеда, когда апрельское солнце припекало особенно сильно и в тишине раздавалось жужжание насекомых, утка с селезнем, невидимые в траве, спали подле лужицы.
Вдалеке от них паслись стада, по лугам разгуливали аисты, а в теплых лужах квакали лягушки.
Днем утка отложила последнее яйцо и в последний раз вернулась к своему другу.
Жужжание насекомых их убаюкивало, а сильно разряженный воздух сладко дурманил, делая их ленивыми. С реки доносились песня пастушонка и глухие удары вальков, которыми крестьянки колотили белье. Молодой жеребенок с ржанием носился по лугу — он словно удивлялся тишине в этот прекрасный весенний день. Бекас вонзал длинный клюв в вязкую землю подле лужи и разглядывал в воде собственное брюшко. Над равниной торжественно проплывала тень облака. Тогда жужжание насекомых стихало, но вскоре возобновлялось с нарастающей силой. И опять пригревало солнце, ржал жеребенок и стучали вальки.
