Утро вползло в сознание Круглова шорканьем веника по полу.
Ших-ших. Тишина. Сизый утренний свет с красной рассветной полосой на стене. И снова — ших-ших.
Круглов оторвал голову от кровати.
В неплотно прикрытую дверь виделся сосредоточенно подметающий пол Вовка. Пыль и крупицы земли, маневрируя, будто армии перемещались с места на место.
— Эй! — позвал Круглов. — Сколько времени?
Вовка подбежал к двери.
— А вы, дядя, уже проснулись? — спросил он, зажмурив один глаз.
— Да, — Круглов сел на кровати.
— Ура!
Вовка исчез, простучали по полу ботинки, с натугой скрипнула входная дверь. Холодный воздух пошевелил занавески.
Круглов вздохнул, почесался и обнаружил, что куртка его, почищенная, висит в шкафу на гвозде, а у рюкзака, лежащего на полу, линия ножевого разреза стянута аккуратными стежками. Сделалось вдруг легко.
Круглов натянул не первой свежести носки, боты, в которых вроде бы и уснул, но во всяком случае, не помнил, чтобы снимал их ночью.
— Вот, мам, он проснулся уже!
Круглов вышел в большую комнату в самый раз к появлению Марины с сыном.
— Здравствуйте.
Марину было не узнать.
Вместо легкого платья появилось худое пальтишко, вместо короткого бесстыдства ноги до колен закрывала плотная, вручную сшитая юбка. На голове — платок. Но главное было в другом. Лицо Марины светилось. Круглов видел много таких лиц, но каждый раз в нем оживало трепетное ощущение чудесного преображения. Словно новый человек вылупился из старого, пророс и новыми глазами посмотрел в мир.
Губы у Круглова дрогнули.
— А мы вас ждали, чтобы позавтракать! — радостно сказала Марина.
Она свалила к печи нарубленную щепу.
— Все хорошо? — спросил Круглов.
— Да, — сказала Марина, гремя чем-то в закутке. — Я… даже не знаю… легко.
Она появилась, держа маленькую, попыхивающую паром кастрюльку за продернутое через ручки полотенце.
— Рисовая каша. Не на молоке, конечно. И хлеба нет.
— Ерунда, — сказал Круглов, усаживаясь.
— Ерунда, — повторил Вовка, забираясь на лавку.
Марина поставила кастрюлю, зачерпнула ложкой. Хлоп! — островок каши в одну миску. Хлоп! — в другую.
— Ешьте.
— Горячая! — заулыбался Вовка, утонув мордочкой в пару.
Марина потрепала его по макушке.
— Вы знаете, Андрей, а мне жить хочется, — произнесла она, глядя на Круглова светящимися глазами. — Вроде как смысл жить появился. Светло на душе. Наревелась, конечно, вчера. И перед людьми стыдно… Очень стыдно. Но все равно… Я словно заново… Спасибо вам!
— Ничего, все образуется, — сказал Круглов.
— И еще! — Марина метнулась в сени и вернулась с банкой тушенки. — Вот, нам двух хватит. А там как-нибудь. Вы же тоже…
— Спасибо, — улыбнулся Круглов.
Речник ждал его на площади у поселкового совета.
Круглов кинул рюкзак на заднее сиденье «Нивы», втоптал в землю окурок и сел рядом с водителем.
Моросило. По лобовому стеклу елозили «дворники».
— Куда сейчас? — спросил Речник.
— Карта есть?
— В бардачке.
Круглов отщелкнул замок, достал карту, разложил, расправил ее, поплыл пальцем по области, над кружками населенных пунктов.
Пальцы кольнуло.
Круглов приблизил карту к глазам, разбирая название.
— Похоже, в Николаевку, Харон, — сказал он.
— Какой я тебе Харон! — фыркнул Речник. — Мы что, души с тобой перевозим с берега на берег? С живого на мертвый?
— Почти, — вздохнул Круглов. — Только наоборот.
В село под Киевом Грицко Шерстюк вернулся героем.
И деньги за полгода от Министерства Обороны получил (правда, сучья харя, финансист четверть от положенного, взял себе). И целый фургон добра из АТО привез. Одних магнитол шесть штук! И унитаза — два! И всякой хрени в виде статуэток и безделушек из хрусталя — россыпью, не считая.
Месяца три ходил Грицко в камуфляже по селу, пугая кур и вызывая завистливый собачий лай за соседскими заборами.
Пистолет в кобуре — только вякни кто против!
Обводя округу пьяными, налитыми кровью глазами, он стоял один против всех российских террористов, и те прятались, отползали от села, может, даже устраивали самоподрывы за околицей при виде его крупной, пропахшей луком и водкой героической фигуры.
Но ближе к лету стало как-то тревожно.
Из телевизионных каналов разом исчезли победные реляции и сводки с антитеррористического фронта, во множестве появились бабы, трясущие на камеры похоронками, мэр Киева вдруг сказал несколько ясных, всем понятных фраз, и слухи, один страшнее другого, загуляли из хаты в хату. Днепропетровск пал! Восстание в Одессе! Готовится судебный процесс!
Но больше всего Грицко взволновало известие, что у клятых террористов есть списки участников АТО, и по этим спискам они чуть ли не в сопровождении столичной переименованной милиции уже проводят рейды.
А сосед, ехидна, еще живописал. Уселся и понес, хрыч старый. Причем, зараза, к самому обеду приперся.
— Они, Григорий, не просто зайдут, и все. У них списочек с вещами, которые, значит, с Донбасса-то из квартир пропали. Все по описи, по артикулам, по этим… по заводским номерам. Один, значит, за хозяевами следит, чтобы не дергались, а другие комнаты обходят, номерки на вещах сверяют.
— Ну-ну, — шевельнул челюстью Грицко, подтягивая тарелку с борщом.
— Или эти, фотокопии даже смотрят! Чтобы, значит, по царапинам, по приметам опознать.
Жена Грицко, Ната, побледнела и поползла ладонью под грудь, к сердцу. Сосед поучительно вперил палец в низкий потолок:
— Так что ты это, Григорий, попрятал бы все.
— Что все? Что все?! — заорал на старого идиота Грицко. — Нет здесь ничего чужого! Все своими руками! Никак глаз положил на мое добро?
Он прищурился.
— А нужно оно мне? — спросил хрыч и подозрительно быстро ретировался, словно уловив черные мысли хозяина.
— Вот урод! — Грицко в сердцах плямкнул ложкой, забрызгав скатерть фиолетово-красным.
Борщ не полез в горло.
Ехидна, сучий сын, гад, знал, чем поддеть!
— Это что же это делается, Гришенька? — запричитала Ната. — Неужели все отберут? Ты ж воевал! Тебе медаль дали!
— Пасть закрой! — рявкнул Грицко.
Он подпер кулаком косматую голову, пожевал ус, мрачно следя за пробегом жирной мухи по скатерти. Хлоп! Ладонь со звоном впечаталась в столешницу.
— Грицко! — вздрогнула всем телом Ната. — Не пугай!
— Цыц!
Грицко отнял пальцы — муха кляксой влипла в скатерть. Голова с фасеточными глазищами отделилась от тельца.
— Дрянь! — Грицко щелчком сшиб труп насекомого на пол.
Муха в последнем полете пересекла комнату и упала на доски пола, рядом с узкой щелью, обозначающей лаз в подпол.
Светлая мысль пришла Грицко в голову.
— Ну-ка, Ната!
Отставив в сторону табурет, он сдвинул половик и упал на колени. Пальцы потянули за вделанное в крышку кольцо.
— Ы-эх!
Из тьмы дохнуло холодом.
— Чего ты, Гриш? — подступила Ната, заглядывая в дыру. — Огурчиков достать хочешь?
Грицко сплюнул. Вот баба дура! Так и убил бы!
— Вещи сюда поховаем, корова! Все, что привез. Поняла?
Круглое лицо жены осветилось.
— Ой как ты придумал!
— Так я не жопой думаю в отличие от тебя, — Грицко окунул толстые ноги во тьму, — давай, греби все да подавай мне.
Он нащупал ступеньку, медленно спустился и вслепую, по памяти, хлопнул по выключателю на бетонной стене. Под потолком, мигнув, загорелась лампочка, осветив заставленные банками полки и короба с картофелем в дальнем конце.
Освобождая место, Грицко задвинул в край ящик с яблоками, убрал с прохода мешок с луком и утолкал под полку мешок капусты.
— Гриша, — просунулась в подпол голова жены, — подавать уже?
— Ковры сначала давай.
Добрый час Грицко укладывал, уминал и распределял добытое. Одиннадцать ковров, двадцать четыре комплекта постельного белья, надувной бассейн, мотоблок, пять подушек, три шубы, семь курток, шесть магнитол, два телевизора, три ноутбука, ворох телефонов в наволочке, четыре катушки кабеля, десять сетевых фильтров, три упаковки напольной плитки, двадцать рулонов моющихся обоев, два мешка белья — рубашки, футболки, трусы разных размеров.
Ната пыхтела, как паровоз.
— Вот, Гришенька… Вот еще, Гришенька…
— Везде смотри, — говорил Грицко, принимая коробки с обувью. — Чтоб не прицепились потом. Всю мелочь тоже.
Хоть и было в подполе холодно, а упрел он быстро. Но все ж свое. Можно и попотеть.
Люстра. Четыре сервиза запакованных. Выводок кастрюль. Семь сковородок. Кроссовки детских размеров. Две игровые приставки. Хрусталь: пепельницы, сахарницы, солонки, еще какая-то хрень. Тяжелая дура стиральной машины. Здесь Нате пришлось придерживать, пока Грицко принимал снизу.
