— Что там еще?
— Чего?
От усталости глаза жены сделались оловянными.
— Дура! — рыкнул Грицко. — Шевели мозгами! Еще что-то осталось?
— Если только в сарае, — подышав, сказала Ната. — Рубероид, краска. Гвоздей ящик. Пила эта… болгарская.
— Нет, это пусть там.
Грицко тяжело выбрался наружу. Вторая или третья ступенька, кажется, дрогнула под ногой. Зараза, когда-нибудь ведь лопнет под его не маленьким весом! Он опустил крышку на место, подумал, придвинул половик, напрочь закрывая лаз от шального взгляда.
— Сюда еще бак какой-нибудь.
— С водой?
— С…
Грицко хотел срифмовать да плюнул. Ната отступила, и он прошелся по комнатам, замечая, как бедно они стали выглядеть. Сдернул с веревки полотенце, скомкав, бросил в лицо семенящей за ним жене:
— А это что? Говорил же, смотри внимательней.
Ну, вот, придут уроды, а у него ничего нет. Кроме жены.
Грицко загоготал, представляя, как Нату сверяют по описи.
Подогретый, с уже растворенной сметаной борщ оказался даже вкуснее, чем свежий. Ухмыляясь, Грицко ел, ломал хлеб и думал, что будет говорить проверяющим. Главное, чтобы за язык не поймали. Был в АТО? Был. Стрелял? Какое! Сидел на блокпосту. Что-нибудь вывез? Граждане, себя вывез из проклятых мест! С тех пор только и радуюсь.
Стоп! Грицко замер.
— Что, Гришенька? — заволновалась Ната.
— А меня ведь заарестовать могут, — сказал Грицко.
— За что?
— Оговорят, и все.
— Как оговорят?
— А мало ли на селе голодранцев на мое добро зубы точит? Только отвернись.
Ната, охнув, села.
— А ведь так и есть, Гришенька. Те же Мироненко запросто на тебя донесут. Ихний-то погиб, а ты вернулся. И видели они, как ты разгружался.
— Ну!
— Горе-то!
— Тьфу! — Грицко замахнулся кулаком на дурную бабу. — Что ты раньше времени причитаешь!
— Так ведь увезут…
— Увезут, если найдут. Вот что… Приедет проверка — в подполе меня закроешь. О подполе и не знает никто. Бак поставишь. Скажешь, ушел к куму на крестины и уже неделю не возвращаюсь. А вчера, мол, звонил…
— А если обыск?
— Дура! — разъярился Грицко. — Кто ж героя АТО обыскивать будет? Сами что ли не люди? Сунешь гривен в лапу…
— Ох, как бы так, Гришенька! Как бы так!
Ночь Грицко спал беспокойно.
Даже в АТО такого не случалось. Все крутилось в голове: не отобрали бы, не нашли бы. Извертелся в думке ужом.
А утром припылил на облезшем мопеде младший Жучков из соседнего села и сказал, что батя послал предупредить: едут проселком менты на «уазике» и вроде как какой-то серьезный донецкий мужик с ними. С бумагами.
В общем, слава Украине! Хоронитесь.
— Вот оно! — торжествуя, сказал жене Грицко. — Вовремя мы! А не спрятали бы вчера? А? У тебя не муж, поняла? Экстрасенс!
— Так что делать, Гришенька?
Ната встала перед ним в вышитой ночной рубашке, захлопала ресницами. Упитанная, сдобная. Есть, за что подержаться.
— Оденься, дура! — гаркнул Грицко. — Выйдешь к ним в таком наряде, шею скручу! И тельник найди мне какой потеплее.
Он прошел было к двери, но остановился. Так ведь и до ветру не сходить, увидят соседи, доложат, твари завистливые. С-суки!
В темноте сеней Грицко нашел пустую склянку, пристроил на низкой полке и, оттянув трусы, помочился туда. Возвращаясь, прихватил в холодильнике круг колбасы.
— Ната! Чего возишься?
— На!
Жена бросила ему теплую кофту.
— Во, — Грицко сцепил пуговицы на объемном животе, — это и лучше. Воды мне налей еще.
Он сдернул половик и открыл подпол. Холод, идущий снизу, заставил поежиться. Взяв пластиковую бутыль с водой, Грицко спустился и, включив свет, несколько минут обустраивал себе лежку.
— Закрывай уже! — крикнул он жене, расположившись поверх свернутых ковров.
Ната заслонила собой квадрат лаза.
— Ты как там?
— Нормально. Все, брысь! — Грицко махнул на нее зажатой в кулаке колбасой. — И прижми там чем-нибудь.
— Сейчас.
Крышка опустилась. Шоркнул половик. Несколько секунд над головой Грицко что-то двигалось, затем звуки стихли.
— Гриш, — раздался приглушенный голос Наты, — я все сделала.
— И все, и забудь. Нет подпола, поняла? У кума я!
— Да, Гриш.
Грицко откинулся на ковры.
Судя по скрипу половиц, жена прошла в кухню, затем хлопнула дверью, выходящей на улицу. Не сглупила бы баба. Где ж такого мужа еще найдет?
Грицко откусил колбасы.
Лампочка помаргивала. Поблескивало стекло банок. Холод пощипывал за икры. В доме снова хлопнула дверь. Грицко насторожился. Неужели уже приехали?
Шаги. Еще шаги. Нет, вторые уже не Натины. Какой-то глухой голос.
Грицко замер, даже жевать прекратил. Правда, сколько не вслушивался, разобрать слов не смог. Шаги разбежались по дому.
Точно обыск.
Вот же сволочи! Ничего не свято! Он, не жалея себя, с осени, в грязи, в дерьме, под обстрелами, на скудных волонтерских харчах… За Украину! За неньку ридну…
Что за голоса тихие!
Грицко встал и на цыпочках перебрался к лестнице. Впрочем, слышно лучше не стало. Говорящий что-то бубнил, должно быть зачитывал то ли свидетельские показания, то ли материалы заведенного на него, Грицко, дела. Ната больше молчала, изредка вставляя короткие реплики. Кто-то над головой прошел в кухню, вернулся, что-то звякнуло и вновь открылась и закрылась дверь.
Стало тихо. Ни жены, ни гостей. Во двор вышли? Или постройки принялись проверять? Если что, Ната бы ему стукнула обязательно. Или шепнула. Значит, надо ждать.
Грицко сел на ступеньку.
Лампочка вдруг, помигав, погасла. В подполе сделалось темно, ни просвета, ни отблеска. Чернота. Хоть вылезай и сдавайся. Тьма даже казалась лохматой, какие-то паутинки или волоски защекотали лицо.
Ну нет! Героя АТО не проймешь!
Грицко поддернул ворот кофты. Где-то тут колбаса на полке… Он протянул руку, пальцы скользнули по занозистому дереву, продвинулись дальше, нащупали влажный стеклянный бок. Не то. Банка. Кажется, колбасу он чуть дальше…
Что-то холодное, острое царапнуло по ребру ладони.
Едва не вскрикнув, Грицко отдернул руку. На мгновение ему подумалось, что здесь, во тьме, кто-то попытался ухватить его за запястье не стриженными ногтями. Смешно. Хе-хе. Кто бы это мог быть?
Острый страх улегся. Грицко подышал на руку, одновременно прислушиваясь к звукам наверху. Затем, поднявшись к самой крышке, он попробовал ее приподнять. Крышка не сдвинулась ни на миллиметр. Дура Ната какую-то глыбу притащила что ли? Повернувшись, он уперся в дощатый щит плечом, спиной и загривком. Ну же!
Крышка стояла мертво.
Подышав, Грицко сполз вниз. Убить бы суку! Он вытаращился в темноту, которая тут же расцвела неясными пятнами. Ну, ладно, Ната вернется, он ей вломит. Интересно, что же такое по коже-то царапнуло?
— Эй, — сказал Грицко во тьму, — есть здесь кто?
И гоготнул, как бы признавая, что шутка. Почему бы не пошутить? Он хоть и герой АТО, а не привык обходиться без света.
Темнота не ответила, и Грицко сполз за колбасой еще на ступеньку вниз. Наощупь нашел полку, снова потянулся рукой. Вот банка, вот…
Что-то стиснуло и отпустило пальцы.
Грицко вскрикнул, оскальзываясь, забрался по лестнице к самой крышке и толкнул ее руками. Никакого результата.
Послав подальше конспирацию, он прижался щекой к доскам:
— Ната! Ната, открой мне!
Сердце бешено колотилось. Грицко несколько раз ударил в дерево кулаком:
— Ната!
Собравшись, он саданул в крышку плечом, но тут ступенька под ним с треском провалилась, за ней последовала следующая, и Грицко неуклюже рухнул вниз.
Темнота на мгновение вспыхнула искрами. Боль пронзила правые бедро и локоть.
— С-сука!
Он, простонав, кое-как сел, выпихнув из-под задницы обломки. Жив? Жив. Но теперь, гадство, до крышки и не добраться. Сиди, кукуй.
— У-у, с-сука! — повторил Грицко и замер, потому что явственно расслышал раздавшийся рядом смешок.
Кто-то сидел перед ним!
Грицко вздрогнул так, что спина ударилась о лестничную балку.
— К-кто здесь?
Голос изменил герою АТО и сделался тонким и неуверенным.
— Я, — пришел тихий ответ.
Грицко дернулся и ударился уже затылком.
— К-кто?
— А ты посмотри.
Из стен и углов потекли тонкие призрачные нити, соединились перед Грицко в молодое, чуть светящееся лицо. Рваная губа, выбитый, зияющий пустотой глаз. Лицо слегка наклонилось, оставляя след-фантом.
— Помнишь?
— Ты же… ты же… — прошептал Грицко.
Его жирное тело затряслось. Он сложил пальцы щепотью и попробовал перекреститься, но обнаружил, что не помнит, справа налево или слева направо надо начинать. А может вообще сверху, со лба? Пальцы так и застыли, подрагивая, у горла.
