Да и еврей нынче не тот пошёл! Кучкуются вместе, с волей каким-то образом связь наладили. Ещё чем-то недовольны! Попробовали бы в 41-м в Киеве, или в Харькове, почём фунт лиха! Да по сравнению с Бабьим или Дробицким яром им тут санаторий устроили, пионерлагерь! Вообще правильно сделал Сталин, что начал их сажать, дошло до него наконец-то. А то совсем обнаглели! Вон, говорят, в Москве раскрыли заговор в самой кремлёвской поликлинике. Врачи-евреи собирались отравить Сталина и всё советское руководство! Ни хрена себе! Теперь уж точно пересажают всех евреев, или, хотя бы, выселят куда-нибудь в Сибирь! И этому докторишке Криницкому, конечно, срок добавят! И пусть даже не мечтает пристроиться в больничку на тёплое место! Ему теперь даже зэков лечить не доверят. Будет лес валить, как миленький!
Но Серёгу не слишком радовала мысль о том, что врач Криницкий будет валить лес ещё лет десять. Ведь столько же лет в этом суровом северном лесу придётся, наверное, проторчать и ему, Серёге. Такая у него собачья служба. Что ж, сам хотел!
Тогда, в 1943-м, будто сам Господь прочитал его мысли. В госпитале выздоравливающий Серёга чем-то приглянулся майору – особисту. Вопреки расхожим представлениям о людях этого ведомства, майор не был угрюмым молчуном. Наоборот: это был весёлый, жизнерадостный дядька, так и сыпящий шутками и прибаутками. Когда майор пригласил его на беседу, Серёга понял, что такой шанс упускать нельзя. С лёгким сердцем, с мельчайшими подробностями он выложил майору всё обо всех, раненых, санитарах, медсёстрах, врачах: кто, что, кому и когда говорил. Интересного было немало, и майор остался доволен. Он первый произнёс заветные слова: «Давай к нам!» Серёга чуть не подпрыгнул от радости, но ему хватило выдержки сделать задумчивый вид. Так началась его служба в органах.
К концу войны вся грудь у него была в медалях. И всё же в родные места он решил не показываться. Матери черкнул – и всё! А года через три, получив отпуск, нагрянул в то село, откуда уходил на фронт. Его Наталочка была ещё не замужем, хоть расцвела ещё краше. На этот раз Серёгин натиск она сдержать была не в силах, тем более в такое голодное время. Пошла в ЗАГС, не пикнув. Серёга любил её остервенело, как бы торопясь отдать долг за потерянные годы. С разницей в один год родились Колька и Танюшка, а Серёга всё никак не мог успокоиться. Часто в минуты близости он кусал, щипал Наталку, выламывал её пальцы. Она всё терпела безропотно. Одна беда: не мог он быть с женой и детьми постоянно! Куда он заберёт их: к волкам и медведям, к власовцам и бандеровцам?! В бараке поселит?! Так и приходится видеться наскоками и наездами! Жизнь лагерная, только и разница, что по другую сторону колючей проволоки!
А Харьков снится ночами! Там цветут каштаны в начале мая, там весело звенят трамваи, там никто уже, наверное, не узнает в нём бывшего полицая… Тем более, что ничего плохого он никому не сделал…
– Сидай, хлопче! – сказал Роман и подвинулся. Марлен Криницкий бросил в костёр охапку еловых веток и устало присел на бревно. Настало время дискуссий.
«Хлопче» – про себя усмехнулся Марлен. Иногда Роман демонстративно так обращался к нему. А вообще-то галичане говорили по-русски гораздо чище, чем восточные украинцы. Казалось бы, всё должно быть наоборот: и живут они дальше от России, и диалект у них особый, труднопонимаемый. А вот поди ж ты! Взять, к примеру, этакого «классического» украинца с Полтавщины или Черкащины. Да он хоть всю жизнь в Москве проживёт, всё равно по его характерному произношению можно сразу догадаться, откуда он родом! А эти говорят по-русски практически без акцента, хоть и ненавидят этот язык. Гибче языки у них, что ли? Наверное, так. Исторически сложилось, что даже простые селяне у них знают несколько языков: и польский, и немецкий, и ещё бог знает какие…
После войны Марлен слышал много всяких ужасов об ОУН, УПА, дивизии СС «Галичина» и тому подобное. Но сейчас, живя с этими людьми в одном бараке, хлебая одну баланду, каждый день общаясь, он не находил в них ничего ужасного. Такие же, как все, и даже получше некоторых. Как-то в бараке после отбоя завязалась большая драка между бандеровцами и уголовниками. Марлен, не раздумывая, ввязался в драку на стороне бандеровцев. Несмотря на то, что уголовники носили наколки с портретами Сталина, серпами-молотами и прочей советской атрибутикой, а эти были явными врагами советской власти.
Почему он это сделал? В первую очередь, в знак благодарности. Ведь если бы не Роман с Андрием, эта блатная нечисть об него ноги бы вытирала. Хмурый, свирепый вид Романа, его взгляд исподлобья заставлял блатных держаться подальше от него и от всех, с кем он дружил. В их число попал и Марлен.
Собственно, дружбой это назвать было нельзя. Они спорили до хрипоты, обзывая друг друга разными словами, но как-то без злобы. Скорей всего, они были товарищами по несчастью. Чаще всего оппонентом Марлена в спорах был Андрий, весёлый молодой человек, который до войны успел окончить два курса Львовского университета. Но иногда к спорам подключался Роман, который, несмотря на внешность лесного разбойника, был неглупым человеком и интересным собеседником.
– Так на чём мы остановились? – возобновил Роман прерванный спор.
– На том, что вы – предатели! – уставившись в землю, буркнул Марлен.
– Говоришь, предатели? А кого или что мы предали по-твоему? Советскую родину? Так это она – тебе родина. А нам что до неё?! Я вот родился в Австро-Венгрии, вырос в Польше, полтора года прожил в Советском Союзе, а потом оказался в Третьем Рейхе. Так где моя Родина? Не знаешь? А я знаю! Моя Родина – Украина. Только это – истина. Только за неё я и воевал. А всё остальное – от лукавого! Где сейчас Австро-Венгрия?! Развалилась на кусочки, и каждый народ живёт отдельно в своём государстве. Так и Советский Союз когда-нибудь развалится. Все империи когда-нибудь разваливаются. А Украина останется.
– Ну, это уж ты загнул! Советский Союз развалится! Кто ж его развалит?! Гитлер пробовал, не удалось! Какая ж есть ещё сила?…
– Сам развалится, изнутри, когда время придёт. Не при нашей жизни, так потом… А ты вот скажи другое: почему ты здесь? Мы – понятно! Мы против Советов воевали. А ты на фронте кровь проливал за что? За Родину, за Сталина?! Ну, и как они тебе за это от-пла тили?!
– Это – ошибка! – не поднимая глаз, процедил сквозь зубы Марлен. – Дайте срок, разберутся!…
– Ну, положим, срок тебе уже дали! – засмеялся Ан-дрий. – А то, что разберутся, тоже правда. Они со всеми разберутся!
Все, кто был у костра, покатились со смеху. Роман и Андрей задели за больное, и Марлену захотелось сказать им что-нибудь обидное.
– Я, по крайней мере, воевал против фашистов, а не за них, как некоторые… Да вы ничем от них не отличаетесь! Они – нацисты, вы – националисты!…
– Ну, это ты брось! – нахмурился Роман. – Мы имели полное право выбирать, кто лучше: Сталин или Гитлер. Оказалось, что оба хуже… Ну, ладно: мы – националисты! С немцами тоже всё ясно. А с тобой-то как быть?! Ты-то почему не националист?!
– Я?! А почему я должен быть националистом?!
– А почему не должен?! Вот скажи: ты свой язык еврейский хорошо знаешь?
– Да, так, чуть-чуть… несколько фраз…
– А чего так мало?
– Да, как сказать… – замялся Марлен. – Учить было негде… В школе не преподавали, а родители считали, что мне это не нужно. В жизни не пригодится…
– Молодцы у тебя родители!… А теперь другое скажи. Мы вот в Иисуса Христа веруем. А ты своему богу молишься?!
– Я – атеист…
– Вот так! – обернулся Роман к Андрию. – Живёт человек, как бурьян при дороге, – ни языка своего, ни веры… Да и имя чужое, чудернацкое! Небось, Марлен означает Маркс-Ленин? Правильно?! Видно, родители очень идейными были…
– Я – интернационалист! – произнёс Марлен, но не очень убедительно.
– Интернационализм, друже, давно весь вышел. А ты и не заметил! – язвительно вставил Андрий. – Твой Сталин вовремя понял, что на интернационализме далеко не уедешь. И стал возрождать великую Россию. Даже форму царской армии вернул. А ты, друже, вместо интернационалиста стал безродным космополитом, да ещё в придачу агентом мирового сионизма! За что и паришься здесь. Да хоть бы за дело! А то так…
– Всякую хорошую идею можно испахабить! Объясни мне: что плохого в интернационализме?! Когда народы живут единой дружной семьёй! Человечество всё равно к этому придёт, рано или поздно…
– Ну, если уж ты так упёрся в свой интернационализм, давай выясним, что это такое. По-моему, это когда каждый народ бережёт и ценит свой язык, свою культуру, свою веру. Но при этом знает и уважает язык, культуру и веру другого народа. И третьего, и пятого, и десятого… Вот это и есть настоящий интернационализм. А если все народы должны говорить только по-русски, обнимать берёзки и водить хороводы в сарафанах, то это – не интернационализм, а экспансия. Где тут равноправие?! Если все народы должны говорить на одном языке, почему это должен быть русский?! Почему не эсперанто какое-нибудь?! Пусть и русские откажутся от своего языка, чтоб никому не было обидно! Что ты так уставился?! По-твоему, я какую-то хреновину несу?! То-то и оно… Потому что ты тоже – никакой не интернационалист, а просто обрусевший еврей…
