— Здорово, Евграфыч, — обратился Семён к Поликарпу. — Погодка сёдня добрая, а? — человечек говорил быстро, покашливая и утирая нос через каждые два-три слова.
— Да, ничего…
— Эта… Я чё говорю-то… У тя, Евграфыч… э-э… табачку нету чуток — курить шибко разбирает… эта, а?
Поликарп извлек из кармана табакерку и отсыпал щепотку в грязную ладонь пастуха.
— Эта… Благодарствую, Евграфыч, — сказал Семён. — Ты эта… ну… знаешь про Ивана-то? Он вчерась… у Лукерьи был… Ну, вот, эта… апосля такие штуки видал чудные…
— Какие «штуки»? — спросил Поликарп. — Опять домовых по-пьяни ловил, что ли? Ну, так это, брат, мы уже слышали! И не раз.
— Да не-е… Эта… Другие штуки-то вчерась были… Ты, Евграфыч, сам сходи к Ваньке-то и спроси сам-то. А то ж я чё не так скажу… Ко всему, он сам эта… тя кличет. Грит: Поликарпа эта… спросить надобно… поди, растолковать смогёт, а? Вот, ты уж поди к нему, помоги эта… растолковать, а я пойду — меня бурёнки уж заждалися…
Семён повернулся и, хлопнув ладонью по боку Рыжухи, мирно щиплющей рядом травку, пошёл к стаду. Поликарпова корова не спеша двинулась за ним. Шагов через двадцать пастух обернулся и крикнул:
— Евграфыч! Эта… К Ваньке-то сходи…
— Схожу, — откликнулся Поликарп и подумал: «Этак я и не позавтракаю сегодня!.. Эх… Ладно, пойду к Ваньке — может, чего интересного расскажет».
II
У Ванькиного крыльца Поликарп увидел Лукерью — сорокалетнюю розовощёкую полную женщину, которая стояла, уперев руки в бока, и улыбалась, рядом с ней бабу Марусю — маленькую сухенькую старушку, стоявшую, сжав руки под подбородком, с таким видом, будто видела живого чёрта, и, сидевшего на лавочке по левую руку от Ивана, седобородого деда Захара. Иван что-то увлеченно, наверное, уже не в первый раз, рассказывал, а слушатели почтительно молчали, только баба Маруся время от времени тихо приговаривала: «Ой, чё-ж делается-то, чё-ж делается!!» — и покачивала головой.
Когда Иван закончил, Лукерья, широко улыбаясь, сказала: «Глупости все это. Пить надо меньше», — махнула на рассказчика рукой и пошла к своему крыльцу.
— Не скажи, Лукерья, — крикнула ей вслед баба Маруся. — Щерти ещё и не то могуть! У их хвосты длинныя — как махнуть… Света белого не свидешь. Во как! А то: сказки! Щерти это, щерти, Ваня. И не слухай ты енту дурную бабу. Слухай, что я тебе толкую… Ишь до чего анчутки додумалися — звездами кидаться! Где ж енто видано-то? Сколько живу — никогда слыхом не слыхивала, а тут!.. О-ой! Что ж енто?! Светконец, Заха-ар! Звёзды уж па-адають… Видать, смертушка наша пришла, о-ой!..
— Всё! Кончай, бабка, — твердо сказал дед Захар, вставая с лавки. — Пошли до дому — Поликарп идёт. Нехай вдвоем погуторять — поди, разберуть чего. Пошли.
Захар взял ойкающую и мотающую головой бабу Марусю под руку, и они заковыляли к своему дому.
Подошёл Поликарп, оглядываясь на удаляющихся стариков.
— Здравствуй, Иван, — сказал бородач небритому взлохмаченному мужчине в расстёгнутой клетчатой рубахе, чёрных спортивных штанах с лампасами и тапочках на босу ногу, сидящему на лавочке с папиросой во рту.
— Поликарп! — обрадовался тот. — Здорово! Заходи в дом: мне Лукерья картохи варёной принесла — позавтракаем. Ты ел?
— Нет. Не довелось мне, Иван, сегодня…
— Ну вот, за едой и потолкуем. Пошли.
Они вошли в грязную неубранную прихожую, а затем в такую же кухню. По столу была разбросана грязная посуда, в раковине — немытые кружки, стаканы и кастрюли, а на плите — сковорода, на которой с аппетитом трапезничал жирный рыжий таракан. У стола стоял табурет. Второй валялся на полу у плиты рядом с опрокинутым мусорным ведром. Пока Поликарп стряхивал со стоящего табурета крошки, Иван поднял второй и, поставив на стол чуждую всему окружающему чистую лукерьину кастрюлю с картофелем, сел.
— Бери, — сказал Иван Поликарпу, кивнув на кастрюлю. — Хорошая картоха — Лукерья плохого не состряпаеть. Только вот соли нету: куда-то я её задевал, ты уж не обессудь, Поликарп. Зато есть хлебец, целая буханка, ещё не початая, — и он извлек из-под груды грязной посуды кирпич чёрного хлеба. — Ещё мягкий — позавчёрашний. Будешь? Ну, как знаешь. А я съем кусочек.
Поликарп, не обнаружив чистой вилки, взял одну картофелину из кастрюли рукой и откусил.
— А картоха-то солёная! — радостно воскликнул Иван. — Вот Лукерья-то, вот баба! И как она догадалась, что у меня соли нету! Жена из неё добрая выйдеть. Мне б такую. Дык она ж за меня не пойдёть — вот в чем штука, Поликарп! А, слухай: не дёрнуть ли нам по стопарику за Лукерью, а? Не хочешь? Жаль. А я выпью. И опохмелюсь заодно.
Иван вытащил из-под раковины на две трети заполненную мутной жидкостью бутылку, плеснул немного в один из грязных стаканов и, выдохнув в сторону, быстро выпил. Затем, морщась, занюхал хлебом и принялся за картофель.
— Вань, — начал Поликарп, — говорят, будто ты видел что-то необычное ночью. А? Может, расскажешь?
— Да то, Поликарп! — ответил Иван, наливая ещё самогона. — За этим-то я тебя и позвал.
Он выпил и занюхал хлебом. Закусывать не стал.
— Ну так вот… Вчера, значить, зашёл я к Лукерье. Часов этак в девять зашёл. Ну, поужинали, выпили немного…то, сё… Ну, ты, Поликарп, меня понял, да?.. В общем, одеваюсь я… на посошок позавсегдашнему… Ну и выхожу на двор, закуриваю, — Иван сделал загадочное лицо, замер на секунду, потом быстро налил себе полстакана мутной жидкости из бутылки и выпил, закусив хлебом. — Вот…О чём бишь я?.. А!.. Выхожу на двор, закуриваю значить… Да-а! Последний «примачёк» был… Жаль. Какой табак! Не то, что энтот «Беломор» хренов — насували туды всякой дряни, а ты кури, травись!..
— Ты, Иван, не отвлекайся, — попытался направить разговор в нужное русло Поликарп, — рассказывай дальше.
— Я тебе и толкую: табак-то стали хреновый делать, хоть не покупай! Не могуть нормального взрастить что ли?! Что ж энто за, етить-твою-переетить, страна такая, что даже табака в ней порядошного днём с энтим… с огнём не сыскать?! А? Я тебя спрашиваю, Поликарп!.. — Иван выглушил последние полстакана и с грохотом поставил пустую бутылку на стол.
— Вот что, Иван, — ответил бородач. — Или ты сейчас рассказываешь все как было: про Лукерью, про чертей, про звёзды свои, или я иду до дому — по грибы я собираюсь, Иван. Понял? Спешу я.
— Всё, Евграфыч! Слухай. Боле не отвлекаюсь, — глаза Ивана были мутные, как выпитая им жидкость, язык заплетался. — Ну вот…На посошок я, значить, у Лукерьи-то…
— Вышел на двор, закурил, — продолжил Поликарп. — Дальше-то что было, Ваня, не томи.
— Да. Вышел на двор, последнюю «примку» закурил…Сел, значить, на порожек. И чёй-то на небо меня проняло взглянуть. Как подтолкнул ктой-то!… Ведь никогда ж туды не смотрел — чё я тама не видывал? А тут пряма вот толкает ктой-то: посмотри, посмотри!… Да. Значить, поднимаю глаза и вижу… — Пауза. — Евграфыч, можно ещё соточку? Не могу я так сказ вести — мочи нет! А, Евграфыч?
— Ладно, Иван. Давай, только скорее.
— Я быстро, Евграфыч, я быстро!
Иван, шатаясь, подошёл к небольшой деревянной тумбе, открыл дверцу, висевшую на одной петле, и, покопавшись, выудил литровую банку с полиэтиленовой крышкой, полную бурой жидкости. Вернувшись на место, отхлебнул прямо из неё и, морщась, засунул в рот сразу целую картофелину.
— У-у! Крепка, туды её в корягу, — прохрипел Иван и шмыгнул носом. — На чём бишь я запнулся-то?… А-а, вот! Поднимаю, значить, глаза и наблюдаю… пф-ф… — последовали неопределённые жесты руками. — Ну, вроде, мячик кто-то пинаеть — туды, сюды, туды, сюды…туды…в-вот… Тока заместо мячика звезда была, Евграфыч. Вот как на духу говорю те — звезда! Я поначалу сам не поверил. А протёр глаза, смотрю — не пропала звезда, так и сигает из стороны в сторону. Ну, думаю: всё!…А можа правду баб Манька-то говорила — черти всё энто, а? Можа энто они балують, Евграфыч, а?
— А куда потом звезда-то делась? А, Иван?
— Дык упала она, Евграфыч. В лес упала. В наш. Я энто чётко видал… Как на духу, Евграфыч. Как на духу, — Иван три раза перекрестился.
— Упала, говоришь? — пробурчал задумчиво Поликарп. — В лес? Ну-ну…
— Да что б мне поперхнуться! — с жаром воскликнул Иван и, как бы в доказательство, отхлебнул из банки.
— Хорошо, Ваня, — Поликарп встал. — Я сейчас иду в лес — грибы собирать. Может, найду твою звезду.
— Найдёшь. Найдёшь, Евграфыч: звезда — большая штука — не иголка… Только смотри, — Иван понизил голос, глаза его прояснились и смотрели на Поликарпа со страхом, — она ведь — чёртова звезда. А черти своё добро просто так не оставят. Как бы чего не случилось — остерегайся, Евграфыч: недобрая энто звёздочка. Не к добру она к нам, — глаза Ивана снова помутнели, он по-прежнему был мертвецки пьян. — Можа споём? Как, Евграфыч? Песню, а?.. Шу-умел ка-амыш… А, Евграфыч? Ну давай, вместе… Шу-умел…
