— Вальдек, Левис, пожалуйста, хватит! А то вам придется платить штраф, — воскликнула мадам Маниак, напоминая, что мужчины должны соблюдать уговор.
По ее настоянию разговор изменил свое русло; здесь раз и навсегда было условлено — и это составляло часть неписаных законов встреч у мадам Маниак — никогда не говорить о деньгах. Ее гости должны были чувствовать себя в атмосфере удовольствий, легкой иронии и скептицизма. (Что мне нравится у Элси, признавался один старичок, так это масса новостей, как в антологии или устной хронике.)
— Как вы думаете, правда ли, что после войны искусство интимной любви деградировало? — спросил кто-то.
— А вы помните, что говорил по этому поводу наш милый бедняга Эбрар? — бросила мадам Маниак.
Многим было непонятно, что могло связывать Левиса с ней — всегда изысканно причесанной, под стать мужу, принятому в высшем свете, с которым, однако, она разошлась; по-прежнему еще привлекательной, как на своих фотографиях, сделанных Ребиндером; хранящей верность своему обществу, «этому хорошо подобранному обществу», если воспользоваться выражением Марбо, — с ней, награжденной орденом Почетного легиона… Но, во-первых, они были знакомы уже давно. (Сначала это не могло считаться причиной, но со временем стало, может быть, главной.) Кроме того, Левис был очень красив. Она была не так хороша, как он, но зато ее отличала большая утонченность; она любила блистать, одеваться, предаваться удовольствиям и опьяняла, как вино, что привлекало Левиса. («Он держится за нее, — говорили злые языки, — как пьянчужка за столб».) В интимных отношениях они были причудливо изобретательны; они знали свои общие слабости — любовь к хорошему столу, бездумным тратам и красивым партнерам.
— Да, — вступил в разговор князь де Вальдек, — любовь перестала быть делом, которое требует изысканности.
— Как и во всем, не хватает времени.
— Да, все, все уходит в прошлое.
— А я, — заключила Элси Маниак, — не верю, что мужчины стали холодными, скорее женщины — неловкими.
V
Левис пожал плечами, показывая, что разговор кажется ему глупым.
— Вы разрешите, я позвоню Марсьялю? — вдруг сказал он. Он никогда не старался быть интересным собеседником, считая, что, не демонстрируя остроумия, пользуется большим авторитетом.
— Естественно. Вы знаете, где телефон.
Левис позвонил в свое бюро. Марсьяль взял трубку. Левис объявил ему, что не будет сегодня с ним ужинать и оставляет его, старца, одного с двумя Сюзаннами[1] в кафе-кабаре. Они обе были беленькими, как пряжа из джута, разве не приятно их покормить?
— Как там в конце концов акции Фидиуса? Что на бирже?
Какая-то дама в течение часа несколько раз звонила из Мериса. Левис вспомнил, что собирался встретиться с этой незнакомкой.
— Перед ужином позвони ей, скажи, что ты — это я, и пусть оставит меня в покое, — велел он Марсьялю. В его манере разговаривать не было ни вежливости, ни отточенности слога, свойственных молодым людям из буржуазной среды, он говорил как человек, принадлежащий к определенному клану.
Счастливец Марсьяль! Мог ли он мечтать о такой удаче, встретившись с Левисом на Восточном фронте ласковым весенним утром 1915 года, когда небо расцветало вспышками снарядов? (Вот ведь как помогает иногда география!) Бывший ковбой, окончивший философский факультет, Марсьяль пошел в армию добровольцем в сорок два года, попав в тот же полк, что и Левис, а в сорок шесть поступил к Левису на службу. Он был предан ему, восхищался им — не столько потому, что Левис того заслуживал, сколько потому, что жизнь его благодаря Левису обрела смысл. Такой фронтовой дружбы, продолжающейся в мирной жизни, такой преданности одного простого парня другому, более удачливому, никто не видывал со времен Первой империи. Марсьяль и ночевал-то в бюро, он вел всю бухгалтерию, за четыре года не взяв ни дня отпуска. (Если не считать отпуском те часы, когда он утешал красавиц, брошенных Левисом.) Он следил за ним постоянно, как астроном за своей звездой. Возле Левиса он был счастлив. Друг неплохо ему платил, но почти все отыгрывал у него в покер.
— Кстати, Марсьяль, у меня есть кое-какие новости. Приходи на доклад пораньше, я расскажу.
Закончив разговор, Левис пошел домой.
VI
Левис возвратился к себе, ему хотелось побыть одному. На ужин он выпил чашку кофе с молоком. Лег в постель; на стене — огромная тень от головы.
Он открыл тумбочку, достал красную записную книжку. Здесь адреса и телефоны всех знакомых женщин. Со дня перемирия сюда внесено четыреста тринадцать записей — имена, адреса, некоторые отвратительные детали — редко увидишь что-либо более грубое и шокирующее. Левис не делал из своих связей тайны, но и не рекламировал каждое знакомство, как это принято у более молодого поколения.
Он не вносил пометок уже два дня. Теперь он наконец взял карандаш и записал:
«№ 414. 22 октября 1920 года, 8 часов 10 минут вечера.
Миссис Джеймс Фергюс (Элизабет Милдред), отель „Два полушария“, комната 102; 21 год, разведена; ищет квартиру. Блондинка, яркий маникюр, хорошенькая мордашка. Маленького роста, совсем без белья под шелковым трикотажным платьем. Груди, по сути, нет. Красивый рот. Кожа белая, местами в царапинах. Волнует. Подруга Моники ван Сельден, которая прислала мне ее из Нью-Йорка; только что приехала в Париж. Когда я пришел, она разбирала чемоданы. Я опрокинул ее в чемодан и отнес к кровати». (Следующие две строки невоспроизводимы.)
Левис думал, чем бы закончить. Ничего не придумав, ради развлечения начинал перечитывать предшествующие записи.
«№ 413. 19 октября 1920 г. 6 часов вечера. Жанна де Рокбей (Берта, Алиса), двадцать семь лет, проспект Клебер, дом 10, медсестра в больнице. Встретил на площади Оперы. Замужем. Резко выраженная нервозность. Имеет двоих детей. Любит литературу. Знает Пьера Бенуа. Отвел ее в гостиницу „Атлантида“ на улице Паскье. Большой бюст. Тем хуже. Два раза затем приходила ко мне домой. 20-го и 21-го октября. Первый раз я выставил ее за дверь в два часа ночи. После второго раза передал Марсьялю. Звонить можно утром до 10 часов по телефону Ели-36-182[2]».
«Что за встречи! — подумал Левис. — Ох уж эти женщины! Если бы быстрота их ума соответствовала быстроте их падения…»
Он перевернул страницу.
«№ 412. Ренуар (Эрнестина). 15 октября 1920 г. Семнадцать лет. Торгует в молочной лавке (переулок Шуазель, № 6), девственница. Веснушки. Нежнейшая кожа. Повстречалась мне утром. Вечером того же дня увез ее в лес».
И чуть выше:
«№ 411. Альпан (Жоржетта). 14 октября 1920 г. Двадцать восемь лет. Прима-балерина в театре Калло, брюнетка. Порядочная дрянь (sic!). Курит сигары. Взял ее прямо в машине, недалеко от министерства внутренних дел. Передал Марсьялю».
Он бросил блокнот на кровать, к ногам. Так они и следуют друг за другом — услужливые, страстные, доверчивые, печальные, то хорошо откормленные, то голодные. Из-за скуки и собственной нервозности Левис переходил от приключения к приключению с быстротой смены кинокадров. Он не успевал даже определить роль каждой из них в этой подобранной им «массовке». Но он удивился бы, если бы испытал разочарование. Женщины ему нужны все время, он сам не знает почему. Они нужны ему, чтобы рассматривать их профили, заваливать подарками, соблазнять, формировать их интеллект, воспитывать характер или оскорблять их, прогонять, срывать на них свой гнев; нужны, чтобы нежиться в постели и рассказывать им в течение нескольких дней о зарубежных новинках литературы, чтобы не садиться завтракать в одиночестве, чтобы радостнее было просыпаться и легче преодолевать неприятные моменты жизни, чтобы говорить им правду и еще чтобы путешествовать. Особенно, наверное, чтобы путешествовать. Во время путешествий общение с ними доставляет удовольствие, они улыбаются чаще, чем обычно. Ведь путешествие начинается с подбора новых платьев и заканчивается покупкой еще более новых платьев. Можно менять города, знакомых, пейзажи; удовольствия чередуются вместе со сменой постельного белья.
Поедет ли он на Сицилию один? В таком путешествии нужна женщина. Какое-нибудь интересное создание, хорошенькая глупышка, «принадлежавшая нескольким ценителям искусства», как пишут иногда в оценочных каталогах, которая легко привязывается и так же легко уходит, которая все время говорит о самой себе, теряет ключи от чемодана, пишет свое имя на запотевшем стекле, которая на каждой станции будет ждать, что ей купят что-нибудь, характерное для этой страны.
Нет, он поедет один.
Левис спит мало, несколько предутренних часов. В доме царит тишина. За окнами идет дождь. Пробило три часа ночи. Вот лучший момент для работы. Он достает из-под подушки «К вопросу о землевладении в европейском законодательстве», Италия. Наполеоновский кодекс, закон Реккони от 18 марта 1873 года.
