4
Звоню в дверь. Никого. Обхожу кругом помещение офиса, которое выглядит безлюдным. Тогда мы с Рафаэлем решаем разделиться: он идет к старинному амбару-сеновалу, где сейчас хранятся семнадцать довоенных автомобилей, я же, покинув хоздвор, направляюсь к замку.
Это внушительное сооружение с шестью квадратными башнями и донжоном[13] под остроконечной крышей никак нельзя назвать изящным. Во время реставрации XIX века фасад оштукатурили, но сквозь охряно-желтый налет там и сям выпирает каменная кладка, похожая на инородные вкрапления в горной породе или на старческие бородавки, и я машинально отвожу взгляд. Вот так же, из инстинктивной вежливости, опускают глаза перед женщиной, чтобы она не прочитала в них, насколько неудачен ее лифтинг. Один только средневековый донжон сохранил свой первоначальный вид: серые, неровно уложенные камни, глубокие трещины с торчащими наружу крепежными скобами, которые оставили ржавые подтеки вокруг бойниц. На третьем этаже в окне с мелким переплетом что-то поблескивает. То ли это солнце играет на стеклах, то ли кто-то из обитателей следит за мной в бинокль.
Под моими ногами поскрипывает гравий, я подхожу к массивным дубовым дверям с обшарпанными филенками и гаргульями[14] по бокам портала; их гримасы выглядят еще уродливей от лишаев мха. Поднимаю руку, чтобы дернуть за цепочку дверного колокола, загаженную птичьим пометом так, что за нее и взяться-то противно, но вдруг замечаю, что одна створка приоткрыта. Я толкаю ее и громко спрашиваю: «Есть кто-нибудь?»
В мертвой тишине холла мне отвечает только гнусавое эхо. Прямо передо мной уходит вверх монументальная лестница из грубо обтесанных камней. В просветах перил я замечаю обвисшие шпалеры, деревянные перегородки, рыцарские доспехи. Свет, пронизывающий витражи, играет пунцовыми и голубыми бликами на выщербленных плитах пола.
Но вот что удивительно: эта суровая архитектура наполняет мою душу приятной безмятежностью. Мне тут хорошо, спокойно, и это очень странно, — обычно, являясь в чужие жилища с проверкой, я держусь настороженно, бдительно изучаю их атмосферу, зорко фиксирую любые, даже мелкие подробности быта, призываю на помощь интуицию, стремясь уличить нарушителей закона. Однако здесь, где в мои легкие проникают запахи мастики, подвальной плесени и чада от погашенных факелов, я чувствую себя как дома, мне кажется, будто я давным-давно знаком с этим местом, а такого со мной не бывает почти никогда, даже под собственной крышей. И это совсем не дежавю, а скорее воспоминание о прежней, славно прожитой жизни, о стародавней гармонии, которая привечает меня с чистой, искренней приязнью.
Мои губы невольно расплываются в улыбке. Можно ли назвать «бонвиваном» место, а не человека? Во всяком случае, именно это определение первым приходит мне на ум. Замок-бонвиван… Картины развеселых пирушек и сладострастных сиест рождаются в моем воображении, заслоняя угрюмые, точно в заброшенном соборе, своды. Мне по душе этот необъятный чертог, неуловимый дух былого, витающий в этих каменных стенах, и суровое убранство, разительно не похожее на функциональные комфортные интерьеры, которые всегда отличали мое современное жилье.
Над консолью, на которой валяются детские игрушки, я замечаю витрину, а в ней шпагу — очень короткую или сломанную, с почерневшим иззубренным клинком, насквозь проеденным ржавчиной, и английским гербом у рукояти. Это старинное оружие притягивает меня и, вместе с тем, внушает гадливость. Сам не знаю, почему мне так страстно хочется взять его в руки, хотя при этом порыве меня охватывает неподдельная тревога.
— Добрый день! Вы распишетесь?
Я резко оборачиваюсь. Почтальонша в желто-синей блузе, криво напяленной каскетке и наушниках МРЗ протягивает мне книжечку квитанций на заказные письма и при этом так широко улыбается, что ее очки с толстенными окулярами чуть не вылезают на лоб. Она весит не меньше центнера, но передвигается в своих кроссовках Nike на «воздушной» подошве с бесшумной легкостью. Не успеваю я открыть рот, чтобы развеять недоразумение, как она подходит к какой-то двустворчатой двери и исчезает из виду.
Я настигаю ее в столовой гигантских размеров, шестиметровой высоты, с темными деревянными панелями, древними витражами и монастырским столом посередине. Дама плюхается на один из трех десятков стульев времен Людовика XIII с голубой кожаной обивкой, раскрывает свою книжечку и протягивает мне ручку. Я смущенно разъясняю, что она ошиблась: я здесь не живу, просто заехал по делу. Но она не реагирует: ее застывший взгляд устремлен в пространство, на губах играет все та же улыбка, а рука настойчиво тычет мне шариковую ручку.
Я снова медленно и настойчиво говорю, что не являюсь обитателем этого дома.
— О нет, являетесь!
Удивленный ее многозначительным тоном, я еще раз уточняю ситуацию. Дама скептически хмыкает, не разжимая губ и глядя мимо меня, как будто услышала забавную шутку в своем плеере. Она сидит неподвижно, скованно, однако на ее лице написана странная безмятежность. Неожиданно она вздрагивает, отфыркивается — шумно, как гиппопотам, — вскакивает со стула и мощной рукой хлопает меня по плечу, со словами:
— Это хорошо, что вы сюда вернулись.
Я отвечаю, что являюсь налоговым инспектором при исполнении служебных обязанностей и в данный момент разыскиваю одного из руководителей Green War, дабы предъявить ему обвинение в сокрытии доходов. Почтальонша выслушивает меня с какой-то жадной радостью.
— Неплохо, неплохо, мне нравится, — заключает она так, будто я пересказал ей сюжет фильма. — Вас как зовут — Жером? Или Гийом?
— Меня зовут Жан-Люк.
Я произнес это довольно едким тоном, надеясь вывести ее наконец из заблуждения. Но это ее ничуть не смутило, и она продолжает, таинственно понизив голос:
— Вы неразрывно связаны с этими стенами; здесь есть одна особа, которая ждет и призывает вас с такой силой…
Я прерываю ее бред саркастическим замечанием, что вряд ли налогоплательщики, застигнутые внеплановой проверкой документов, способны так пылко, как она утверждает, томиться по инспектору, ведущему их дело.
— Сколько уж веков она зовет вас к себе! Не заставляйте же ее ждать еще дольше! — со слезами в голосе восклицает почтальонша и выплывает из столовой, забыв на столе свою квитанционную книжку. Внезапно я осознаю, что остался в одиночестве, самовольно проникнув в частное владение проверяемого — то есть хозяина Green War, — при отсутствии оного (и эта женщина — тому свидетель!), а значит, рискую дать повод к аннуляции нашей процедуры, — ведь моя проверка не затрагивает ОТН. Торопливо схватив книжку я бегу следом:
— Мадам! Вы забыли свою…
Почтальонша даже подпрыгивает от неожиданности, как будто лишь сейчас обнаружила мое присутствие. Резко обернувшись, она с презрительной гримасой выхватывает у меня квитанции и кричит:
— Мерзавец!
После чего вихрем устремляется во двор, садится в машину, яростно хлопает дверцей и отчаливает. Я гляжу, как желтый фургончик ПТТ[15] катит прочь по тополиной аллее. Меня смущает не столько загадочное поведение этой почтовой ясновидицы, видимо, просто одуревшей от долгих разъездов по округе, сколько громкое тарахтение мотора. Как случилось, что я не услышал ее приезда? Неужели меня настолько поглотило созерцание старинного холла?
— Жан-Люк!
Это Рафаэль, зажав подмышкой свой ранец, семенит по скрипучему гравию в мою сторону; подойдя, он торжественно объявляет, что не встретил ни единой живой души, и, судя по моему ошалелому виду, я тоже, а, значит, разумней всего сходить пообедать в «Золотом фазане», а уж потом вернуться в замок.
— Эй, очнись, что с тобой? Еще какие-то нарушения?
И он впивается в меня глазами, изучая с азартным усердием охотничьего пса.
— Да нет, ничего.
Мой голос звучит довольно фальшиво, но он этого не замечает.
— Тем хуже! Ладно, пошли обедать!
* * *
За столом я почти все время хранил молчание. Рафаэль после каждого блюда погружался в изучение своих бумаг, продолжая розыски. В тот момент, когда нам принесли десерт, ему как раз попались квитанции, свидетельствующие о чьем-то недельном пребывании на Мартинике в 2004 году.
— Ага! Отпуск за казенный счет, гениально! — констатировал он, набросившись на крем-брюле.
В пятнадцать тридцать верзила с рыжим «конским хвостом», назвавший себя Джонатаном Прайсом, отворяет нам дверь своего офиса. Он ни единым словом не комментирует наше утреннее вторжение и только говорит, как бы невзначай, что если мы звонили в первой половине дня, чтобы предупредить о своем визите, то у них было закрыто, поскольку как раз в это время его компаньон получал награду «За заслуги в области агрикультуры» из рук префекта Эндра.[16]
