— Паша, ща в морду дам! — Внешне я оставался спокоен, но, видимо, какие-то необузданные эмоции все-таки отразились на моем лице, и Паша инстинктивно сделал шаг назад.
В семнадцать лет я не отличался особой накачанностью, однако восемь лет в секции по плаванию сделали свое дело, развив мне плечи и укрепив мышцы рук и ног. К тому же все знали, что я очень вспыльчив. Тем более прецедент драки почти в тех же лицах и в этом же месте был не далее как два месяца назад. И от моей расправы в прошлый раз Пашу спасла, как ни странно, Яна.
Картина двухмесячной давности снова повторилась. Я, сжав кулаки, надвигался на обидчика. Пашка пятился как рак и бормотал мне что-то о том, что я дескать правдолюбец, что ложь ненавижу и он сказал мне то, что должен был сказать. Он говорил и говорил. Слова лились из его рта бурным потоком, а я шел на него в какой-то странной прострации и вообще не понимал, где я, кто я, зачем я здесь. В голове крутилась только одна мысль: он оскорбил Яну, этого чистого и светлого ангела.
И тут этот чистый и светлый ангел встал между нами. Девушка укоризненно посмотрела сначала на Пашку, потом на меня. Затем она попыталась улыбнуться нам и попросила помириться.
— Мы и не ссорились! — К Пашке вдруг вернулась прежняя невозмутимость, он немного оправился от испуга, так как прекрасно понимал, что при Яне бить его я, скорее всего, не буду.
И все бы кончилось хорошо, и этот досадный эпизод забылся бы как какое-то глупое недоразумение, если бы Пашка снова не начал болтать о том, о чем ему болтать никак не следовало.
— Мы и не ссорились, — повторил Пашка, и какая-то злая усмешка появилась на его губах. — Просто твой друг в очередной раз решил поиграть в Ланселота, ну, или там в Зигфрида. Не знаю, кто ему больше симпатичен. Ты представляешь, Яна, оказывается, в наше время действительно есть рыцари без страха и упрека. Только это скорее не ланселоты, а дон кихоты какие-то, которые в мельницах видят великанов, а на реальность смотрят сквозь забрало шлема, сделанного из кастрюли.
— Паш, и ты после этого удивляешься, почему на тебя Андрей с кулаками полез? — спросила его Яна.
— Нет, я этому не удивляюсь. По большому счету, удивляться надо именно тебе, Ян. Как ты умело парня окрутила. Трахалась со всеми подряд, а ему твердила о романтической любви.
Я сорвался с места, но на моих плечах повисла Яна, и я, боясь сделать ей больно, оставался стоять на месте, хотя это и стоило мне огромных усилий.
— Ты расскажи ему, Ян, расскажи, с кем ты спала. Развей его миф о чистой и бескорыстной любви. Мы же нормальные люди, а не литературные герои. Мы студенты. Нам жить хочется, пока мы молодые. Почему мы должны себя в чем-то ограничивать? Мы же не монахи какие-нибудь. И если твой парень стесняется тебе предложить потрахаться, а ты, дабы времени зря не терять, ищешь радостей секса с кем-нибудь другим, то это нормально. Мне просто Андрюху жалко. Жалко, что он реально ничего не понимает. Вот стоит, смотрит на меня как безумный. Думает, я ему враг. А я ему самый лучший друг и есть по его же принципам. Он же считает, что всем надо правду говорить, какой бы она ни была. Вот я и сказал. Единственный из всех его университетских приятелей сказал. Вон она, правда, Андрюха, бери и владей ею. Наслаждайся, а я пойду пожалуй, а то ты мне рожу расквасишь, а у меня съемки завтра. Бывай!
Пашка даже не пошел: он подхватил с парапета свой рюкзак и вприпрыжку побежал к воротам, ведущим из скверика. Видимо, мое лицо было настолько страшным, что он справедливо рассудил: сам же и попадет под горячую руку за свою правду.
Но, посмотрев в глаза Яне, я мгновенно оттаял. То, что подвыпивший Пашка нес всякую ахинею про самую лучшую девушку на свете стало вдруг абсолютно не важно. Яна тоже смотрела мне в глаза. Но, поймав на себе мой полный восторга взгляд, она тут же глаза опустила.
— Не сердись на него, Андрюш, — сказал она. — Ты же сам говорил, что на правду сердиться нельзя.
— Я… я… Я не понимаю, солнышко. Ты хоть слышала, что он тут говорил про тебя? Да он же чуть ли не шлюхой тебя тут выставил.
— Он не врал, — ответила Яна. — Помнишь, мы с тобой клялись друг другу, что построим маленькое королевство без лжи? Так вот, я не врала тебе. Если бы ты заподозрил меня хоть в чем-то — я сказала бы тебе правду. Ведь действительно, за все время нашей с тобой любви я ни разу не солгала тебе.
— Но… А это? — Я в растерянности присел на парапет. — Почему? И что значит — не лгала? Ты же мне по несколько раз в день клялась в любви. Клялась и при этом спала с другими парнями. Как такое может быть? Нет, я правда не понимаю. Ты объясни. Ты скажи мне, что все это глупый розыгрыш. Или… — Внезапная догадка осенила меня. — Или ты просто испытываешь меня, мои чувства к тебе. Скажу честно, это очень жестокое испытание. Жестокое. — Я достал сигарету и закурил.
— Послушай меня, Андрюша… — Она присела рядом и положила маленькую ладошку мне на плечо. — Ты вот сейчас всякую ерунду, наверное, думаешь, а сейчас еще и говорить ее станешь. Но ты послушай меня, послушай, а потом сам решай, как тебе быть. Хорошо?
— Ладно. — Я вздохнул.
— Ты, скорее всего, после всего этого будешь считать меня шлюхой. И по большому счет прав будешь. Я не ищу себе оправданий. Но я хочу, я реально хочу, чтобы ты понял, почему я так делала. Понимаешь, секс — такая штука… Она очень важная для тех, кто любит друг друга. И если это все случайно, знаешь, на вечеринке какой-нибудь, не важно, как это получится. А с любимым человеком это очень важно. Ты вообще знаешь, как это — девушку девственности лишать? Это пытка для обоих, это все испоганить может по неопытности. Если оба имеют только чисто теоретическое представление об этом, от первого раза может остаться такое гадкое впечатление, что все чувства пропадут. Вот я и хотела, чтобы у нас с тобой все по-нормальному было, красиво, романтично, чтобы свечи, чтобы никого не было, чтобы я была полностью твоя, чтобы я умело и легко доставила тебя самое наивысшее наслаждение. Чтобы наша любовь укрепилась, а ты не корил себя потом, что сделал что-то не так. Чтобы не погибло наше с тобой королевство.
— Оно уже давно погибло, еще в тот самый момент, когда эта мысль пришла тебе в голову, — ответил я. — Просто мысль, ты еще не сделала, но мысль пришла. Знаешь, так можно о чем угодно рассуждать. Вот если про журналистику, то было бы нормально. Ты, к примеру, хочешь устроиться в хорошее издание, где и платят хорошо и работать интересно. Но ты пока писать не умеешь и оттачиваешь свое мастерство на всяких глупых статьях, пишешь работы в универе. А потом получишь диплом, возьмешь свое портфолио, придешь к редактору, он даст тебе пробное задание, ты его выполнишь и получишь вожделенную работу. Только чувства в портфолио нельзя подшить. Вы все, вы все… — Я обернулся и вдруг понял, что мы с Яной стоим вдвоем и нас больше никто не слышит. — Вы все можете считать меня рыцарем, Айвенго, крестоносцем, Зигфридом, кем угодно. Вы можете смеяться надо мной, говорить, что я не современен. Что даже в те времена таких людей не было и быть не могло. Что это все для книжек придумано, для романтических юношеских натур, которые жаждут чистой и прекрасной любви. Вы все можете сказать мне это. Только поймите меня, поймите меня правильно. Меня так воспитали. И родители у меня были другие, и музыку я другую слушал, и книги эти я не только в универе стал читать, а гораздо раньше. Я Ницше и Сартра в одиннадцатом классе прочел, не чтобы показать, что я такой вот умный, а мне просто интересно было, интересно познавать новое. Разум и знания — это добродетель, и любовь и чистота — это тоже добродетель. И можете сколь угодно считать меня дурачком. Я видел, я не слепой, что ты общалась с другими парнями. Но это же нормально, какой парень будет держать девушку на коротком поводке. Ведь, если человек не доверяет, значит он и не любит. А я тебя любил. Именно любил. Теперь чувство начало во мне умирать. И будет агония, а потом оно умрет совсем. И быть может, когда-нибудь родится новое, другое, но не к тебе. Это уж точно. Я не дурак, я не буду кидаться в омут с головой, в пьянку, забирать документы из МГУ — лишь бы тебя больше не видеть. У меня есть только одна цель в жизни — жить. А остальное можно и перетерпеть, я просто сильнее стану.
Не знаю, как я смотрелся на стороны. На кого я был похож больше: на разгневанного короля Артура, заставшего леди Женевру с Ланселотом, или просто на последнего кретина, который не понимает, а главное — не хочет понять современных реалий жизни и живет в своем призрачном, иллюзорном мире и не хочет ничего другого ни знать, ни видеть. А когда в его придуманный мир вторгаются, он не понимает, за что его так ненавидят, почему не понимают. Я, наверное, был тем самым Маугли Киплинга, которого волки послали жить к людям, а люди не приняли. Но от этого он не перестал быть Маугли.
Яна стояла и молча слушала мой экспрессивный монолог. Затем губы ее задрожали, на глазах выступили слезы. Признаюсь, я бы и сейчас очень много отдал за то, чтобы узнать, что она в тот момент думала обо мне. Считала ли она меня полным идиотом, который придумал себе какие-то непонятные принципы и не оценил ее жертву. Или просто холодно и цинично рассуждала, поверил я ее обману или нет. А может быть, просто думала, что правильно сделала, когда спала с нормальными парнями, которым был нужен секс, а не какие-то малопонятные в восемнадцать лет высокие чувства.
