— Знаю,— буркнул Клим.
— Она хочет с тобой познакомиться,— сказала Надежда Ивановна.— Умненькая, хорошенькая, просто прелесть! Да ты и сам увидишь...
Все цифры мгновенно выпрыгнули у Клима из головы.
— Кто хочет со мной познакомиться?
На полных губах Надежды Ивановны он заметил женски-коварную улыбку. Оказалось, что это дочь ее новой приятельницы, сверстница Клима, и что вместе с матерью она явится сегодня к ним вечером.
Клим поперхнулся котлетой.
— Зачем?
— Да нельзя же всю жизнь прожить таким бирюком!
— Можно,— сказал Клим.— Я лучше уйду. Ну их всех к черту!
— Ты слышишь, Николай? Но ведь у него же совершенно невыносимый характер!
— Характер тут ни при чем,— отозвался Николай Николаевич, тщательно обтирая губы салфеткой.— Но я настоятельно рекомендую тебе, Клим, заглянуть в зеркало. Ты зарос, как питекантроп. Под твоими ногтями нашли приют миллиарды болезнетворных бацилл и микробов. Тебе необходимо вступить в общение с девушками. Это облагородит твой внешний облик, а также твою, вульгарную и неряшливую речь.
Клим был уже готов взорваться, но его опередила Надежда Ивановна.
— Ну, Клим! Ну, пожалуйста! — заговорила она с вкрадчивым отчаянием.— Ты представляешь, в каком положении я окажусь?.. Я очень тебя прошу! Очень!
...Клим смутно почуял заговор. Но когда его так умоляли — он не умел противиться.
До самого вечера Клим сидел над логарифмическими таблицами, возводя в степень и извлекая корни, как это требовало исследование знаменитой формулы Пьера Ферма. И все-таки, едва он увидел Лилю, как проклял свою уступчивость.
Она была в самом деле хорошенькой. Мало того, сама она прекрасно знала об этом. И знала, что это известно всем, хотела, чтобы все любовались ее легкой, гибкой фигуркой, ее черными волосами с белым бантом, ее маленькими яркими губками. Клима злило, что в этой куколке он не может отыскать ни единого изъяна. Но хотя Лилю выдавали бойкие любопытные глаза, держалась она безукоризненно, чинно мешала пустой чай и молчала, поглядывая на мамашу — чопорную женщину с плотно вросшим в мизинец золотым кольцом.
Его усадили рядом с Лилей, и чтобы вечер не пропал даром окончательно, Клим пытался продолжить в уме свои расчеты. Но раздражение, которое он испытывал из-за своей дурацкой роли, мешало ему сосредоточиться.
Однако все шло еще сносно, пока Лилиной маме показывали сервиз. Этот необыкновенный сервиз демонстрировали всем гостям, впервые появившимся у Бугровых. Он стоял на самом видном месте, в буфетной нише, и каждому бросался в глаза. И Лилина мамаша — точь-в-точь, как это делали другие,—восхищенно подносила к носу расписанные цветами чашечки с позолоченной ручкой, зачем-то щупала тончайший, почти прозрачный фарфор, отливающий перламутром.
— Саксонский! — сказал Николай Николаевич, и его бледные впалые щеки порозовели от гордости.
Потом наступила самая главная часть аттракциона: Лилиной мамаше предложили угадать стоимость удивительного сервиза, а когда ее воображение безнадежно увязло в мизерных суммах, Николай Николаевич приблизил рот к ее уху и, улыбаясь и как бы боясь оглушить ее невероятной цифрой, шепотом назвал цену. И Лилина мама испуганно всплеснула руками, и в глазах ее отразился наигранный ужас. Но тут же она — уже не просто с восхищением, но почти с благоговением — кончиками пальцев коснулась изящного кувшинчика и сказала:
— Но он стоит этого!.. Стоит! — и почти возмущенно посмотрела на всех по очереди, как будто бы кто-то сомневался, что сервиз действительно «стоит этого».
Когда же наконец сервизная тема оказалась исчерпанной, все обратили внимание, что в общем разговоре не участвует один Клим. Клим же впервые испытывал что-то вроде дружелюбного чувства к саксонским стекляшкам, которые хоть немного оттянули приближение неизбежной минуты. Но эта минута настала.
— Клим, да что же ты? — ободряюще рассмеялась Надежда Ивановна.— Будь кавалером! Предложи своей даме что-нибудь, возьми сахар!..
«Начинается»,— подумал Клим.
Багровея, он выложил на тарелочку перед Лилей груду печенья. Как быть с сахаром, он не знал. То ли просто пододвинуть сахарницу, то ли насыпать ей в чашку. Но тогда чьей же ложечкой? Своей или ее? Он ограничился тем, что поднес вазочку почти к самому Лилиному подбородку и сказал:
— Ну, берите, что ли...
После того как они помолчали еще немного, Николай Николаевич предложил, чтобы Клим показал ей свою библиотеку. Облегченно вздохнув, Клим вылез из-за стола.
Он провел Лилю в небольшую комнатку, заменявшую Бугровым кухню. Здесь над плитой висели шумовки и сковородки, у стены стоял сундук, на котором Клим спал. И сюда же, в полное распоряжение Клима, был поселен старый рассохшийся шкаф. Клим, не говоря ни слова, растворил недовольно скрипнувшие дверцы и молча предложил Лиле восхищаться.
Две самых верхних полки занимали сочинения классиков марксизма и книги по философии. Ниже расположилась, тускло мерцая золочеными переплетами, энциклопедия. Дальше следовали сочинения по истории, географии, политике. Наконец в самом низу стояли в боевых шеренгах любимые поэты.
Клим втайне надеялся, что, увидев его сокровища, Лиля ахнет. Но она не ахнула.
— Вот «Анти-Дюринг»,— сказал Клим и вытащил томик Энгельса.— Читали?
— Нет,— сказала Лиля.— А что, это интересно?
Не ответив — даже отвечать на подобный вопрос
было бы унизительно — Клим достал «Происхождение семьи, частной собственности и государства»,
— Читали?
Лиля скучливо повела плечиком.
— Такие книги меня не увлекают.
— Ну, а, например, «Коммунистический манифест»? Он тоже не увлекает?
— Это что — экзамен? — Лиля самолюбиво куснула нижнюю губу.
— Не экзамен... Читали?
— Мы проходили кое-что в классе...
— А... Все понятно. А Маяковского вы любите?
— Нет.
— А Есенина?
— Очень.
— Ясно. Значит — как это там — «Не жалею, не зову, не плачу...» Может быть, вы и Щипачева любите? Про любовь и вздохи на скамейке?
— И Щипачева люблю. И ничего преступного в этом не вижу!..
Лиля надулась.
— Ну что ж,— процедил Клим уличающим тоном.—Теперь мне все понятно.— Он закрыл шкаф.
— Мама, представляешь, Климу нравится Маяковский!..— воскликнула Лиля еще с порога, едва они вернулись в гостиную. При этом ее возбужденно зарозовевшее личико приняло такое выражение, будто она сказала что-то ужасно смешное, и сейчас все расхохочутся.
Взрослые переглянулись. Клим почувствовал, что, пока их не было, здесь разговаривали о них.
— Ничего,— сказала Лилина мама, покровительственно улыбаясь Климу.— Я думаю, с возрастом это проходит...
— Вы думаете, с возрастом люди глупеют? — вспыхнул Клим.— Не все!..
Но Лилина мама была слишком светской дамой, чтобы обижаться на мальчишескую бестактность. Она попросту не расслышала.
— Слава богу,— сказала она,— моя дочь воспитана на Пушкине, она умеет понимать прекрасное...
Надежда Ивановна поспешила совершенно загладить дерзкую выходку Клима: пускай новые знакомые сходят в кино.
«Весенний вальс»... Лиля еще не смотрела этот фильм? Вот и чудесно! Ведь там играет Дина Дурбин!
— Конечно, Лилечка,— не без некоторого усилия согласилась Лилина мама.
Видимо, ей не очень пришелся по душе угловатый и резкий парень.
Получилось так, что только Клима никто ни о чем не спросил.
— Завтра я буду свободна к семи,— сказала Лиля на прощанье.
Из-под полуопущенных черных круто загнутых ресниц на Клима упал короткий, полный загадочного лукавства взгляд.
5
Следующий день оказался из тех, про которые говорят: бывает хуже, но редко.
— Вы меня очень удивили, Бугров,— сказал Леонид Митрофанович, раздавая сочинения.— Вы даже не потрудились озаглавить тему...
Клим получил единицу, Мишка — тройку. «И то с ба-а-альшой натяжкой...»
Зато на геометрии они сделали важное открытие: теорему Ферма нужно доказывать в общем виде, методом неравенств.
Это была идея!..
Ни Клим, ни Мишка не заметили, когда возле них очутилась Вера Николаевна, и оба вздрогнули от ее голоса, скрипучего, как ржавая петля:
— Чем это вы занимаетесь, хотела бы я знать?
Вера Николаевна, классная руководительница, приехала из Ленинграда еще во время блокады, но в ней навсегда осталось что-то от этого слова — блокада — что-то суровое, строгое — и в неулыбчивом, февральском лице с отечными веками, и в тяжелой медлительной походке, и даже в черной облезлой шубе и такой же котиковой шапочке, глубоко надвинутой на лоб. Ее уважали и побаивались. На математике никто не смел пикнуть.
Когда она в третий раз повторила свой вопрос, Мишка выдавил:
— Занимаемся... Великой теоремой Ферма занимаемся.
