Теперь она работала менее внимательно — то и дело отвлекалась, вспоминала сновидения и заново переживала отдельные моменты; сны являлись важной частью ее жизни, они всегда были с ней, как далекий мираж, как несбывшийся праздник. Теперь и разговоры с Галей стали более откровенными — девушки уже не скрывали своего повышенного интереса к романтическим отношениям и, возвращаясь из кино, подробно обсуждали отдельные эпизоды, распаляли воображение, мучили души. А расставшись с подругой, Ирина погружалась в грустные размышления о своей судьбе и убедившись, что лишена многих доступных всем радостей, тихо страдала. Однообразная, ущербная жизнь и бессилие что-либо изменить временами доводили ее до глубоких приступов тоски. В такие дни, вернувшись домой, она сбрасывала одежду, не ужиная, бросалась в постель и плакала.
Осенью в оранжерее начиналась подготовка к зимовке: тюльпаны, нарциссы, гиацинты относили в подвал; кусты выкапывали, заворачивали в мешковину, опускали в торфяную яму и обкладывали навозом, чтобы корни не померзли; на территории цветника собирали поникшие, ломкие стебли, засохшие листья, опавшие соцветья.
Осенью у Ирины обострялись боли в ноге и грудной клетке; временами боли были такими нестерпимыми, что Ирина теряла сознание. Она мужественно боролась с недугами: по утрам интенсивней, чем обычно, до головокружения, делала гимнастику, массировала мышцы ноги; на работе перед обедом принимала лекарства, а после работы снова делала массаж, ставил компрессы, на ночь пила настойки из трав. Резкие боли проходили, но оставались маленькие тупые — казалось, кто-то изнутри постукивает по суставам, подпиливает кости, разрушает и без того слабую девичью плоть. Ближе к зиме боли пропадали, Ирина прекращала принимать лекарства, и массаж делала только раз в неделю, но гимнастикой продолжала заниматься ежедневно. У нее был свой комплекс упражнений, разработанный врачами еще в интернате. С годами в некоторые упражнения районный врач внес поправки, увеличив нагрузку на больную ногу; после этих упражнений Ирина ощущала общий прилив бодрости, но чувствительности в онемевших мышцах не прибавлялось и внешне нога не менялась.
Как-то Галя узнала про бабку, живущую в Калининской области и лечащую разные недуги заговором. Зимой, во время отпуска, подруги приехали к знахарке и неделю жили у нее; принимали сеансы колдовского леченья с припарками, мазали ноги зловонными варевами, ходили молиться в церковь, но волшебного исцеления не произошло.
Весной в оранжерее наступала запарка: из подвала в помещение теплицы выносили ящики и корзины с луковицами и стручками; из торфяных ям выкапывали кусты, корневища развертывали, разделяли и высаживали в цветники. С каждым днем побеги в теплице подрастали, набирались живительных сил, зеленели, приобретали плотность и упругость; им становилось тесно в деревянных квадратах — стремительно, стараясь обогнать друг друга, они тянулись к свету. В цветнике набухали почки, появлялись первые клейкие листочки и стелющиеся усики, завивающиеся в пружинки, и маленькие, прикрытые венчиками, притуманенные бутоны; вскоре бутоны оформлялись и весомые, плотно закрученные клубки и, точно надуваемые изнутри, быстро превращались в шарообразные сферы и одновременно насыщались цветом, становились прозрачнее и вдруг прямо на глазах с шуршаньем раскрывались и образовывали яркие цветы, источающие аромат. Запах оранжерейных цветов улавливался на всех соседних улицах, на него слетались жуки и бабочки со всех окрестных скверов; прохожие останавливались, вдыхали необычное для города благоухание и недоуменно бормотали:
— Откуда это так замечательно пахнет?
Местные жители с гордостью поясняли:
— Наша оранжерея зацвела.
Из-за оранжереи местные жители не собирались покидать свой район, а кому и приходилось менять жилье, тот справедливо требовал компенсации за свой необыкновенный воздух.
Весной Ирина заново влюблялась в свою работу; в белом халате, точно фея в многоцветном царстве, ходила меж высоких стеблей, среди чашек и дудок растений, среди жужжащих пчел и ос, порхающих бабочек, и травяных лягушат, рассматривала покрытые пушком лепестки, обсыпанные пыльцой тычинки и поражалась великому таинству природы. «Говорят, человек может все, — рассуждала она, — а вот никто в мире не может повторить такое».
Однажды летом Антонина Ивановна собрала девушек и с ликованьем объявила:
— Недавно был звонок из Большого дома (так она называла Исполком) — в Обществе охраны природы готовится выставка цветов и мы обязаны представить десять коллективных букетов, показывающих все многообразие нашего хозяйства. Я уверена, наши работы будут лучшими в районе, и надеюсь на определенные поощрения. Это произведет хорошее впечатление на наших руководителей, которые нас недооценивают, и будет хорошей наглядной рекламой нашей деятельности, — дальше начальница огласила свою очередную идею. — Я решила развить в вас творческую инициативу и позволить каждой работнице выставить индивидуальный букет. У некоторых девушек, — она кивнула на Ирину с Галей, — есть возможность показать, чему их обучили в училище. Так что дерзайте. За советами, пожалуйста, обращайтесь ко мне.
— Красиво говорит, — подтолкнула Галя подругу. — Как по телевизору. Много из себя строит. Давай договоримся, выставимся как следует, утрем ей нос.
— Обязательно выставимся, — откликнулась Ирина. — Соберем букеты из двух-трех цветов, но подберем вазы, сделаем наклон стеблей… Здесь главное вкус. Важны не столько сами цветы, сколько композиция. Я, пожалуй, выставлю две белые розы и какие-нибудь желто-зеленые листья.
— А я розы «Глория» с комнатным папоротником, — Галя кивнула на цветник.
— Я назову букет «Нежность», — мечтательно произнесла Ирина.
— А я «Любовь» или «Ожидание».
В последующие дни под руководством Антонины Ивановны работницы оранжереи усердно составляли десять букетов под общим названием «Нет войне!».
— Это должны быть яркие, сочные букеты, с большой художественной выразительностью, — говорила начальница. — В них должны быть видны и наше мастерство как цветоводов, и наши таланты как составительниц.
С выставочными букетами Антонина Ивановна явно перемудрила, это заметили все, даже плотник. Он подмигнул Ирине:
— Это разве ж «Нет войне!». Это же Первомай. Я-то был на фронте. Там после боя все спаленным было. Вот и надобно выставлять сломанные, раздавленные цветы да обожженные ветки. Это было бы да!.. Ты это, может, у вас там какие лишние цветы окажутся, так ты дай мне парочку.
Кроме оранжереи в выставке участвовали два совхозных питомника, Мосцветторг, курсы цветоводов при клубах и несколько любителей; было представлено множество комнатных и срезных цветов и различных изысканных растений. Все букеты имели многообещающие названия: «Вдохновенье», «Сказание гор», «Верность».
Как и говорила Антонина Ивановна, комиссия из управления благоустройства и озеленения с безропотной покорностью (под давлением Исполкома) присудила первое место показной оранжерейной композиции, а второе и премию неожиданно дали Ирине. Все работницы бросились поздравлять победительницу, только мастер Ангелина Федоровна не подошла. С того дня она вообще стала избегать Ирину — была уверена, что теперь «образованную хромоножку» непременно переведут в мастера. Временами Ангелине Федоровне казалось, что Ирина явно подсиживает ее, на нервной почве у мастера появилась аллергия — она говорила «от цветов», но все знали истинную причину.
В конце концов опасения Ангелины Федоровны дошли до начальницы, и та, «ради справедливости», действительно предложила Ирине и мастеру поменяться местами, но Ирина отказалась. Аллергия у Ангелины Федоровны сразу прошла, и она стала относиться к недавней конкурентке с повышенной любезностью.
Когда Ирине исполнилось двадцать пять лет, их дом поставили на капитальный ремонт, и ей, как инвалиду, дали комнату. Дом был старый, фасадом выходил на проезжую часть улицы, квартира коммунальная, захламленная, с облупившейся, облезлой штукатуркой и на первом этаже — в окна заглядывали прохожие — зато теперь Ирина имела собственное жилье.
В соседней комнате проживала семья техника связи: грузный мужчина с выбритыми до синевы щеками и туповато спокойным взглядом, его жена Дора, которая каждый вечер с дурацкой серьезностью поучала мужа, как жить, и их сын, учащийся ПТУ, прыщавый парень с сонным видом. Дора подрабатывала мойщицей окон, но не у всех подряд, а только у «богатых», и других мойщиц к «своим объектам» не подпускала, и постоянно поносила «всяких посягательниц на чужое». Особенно доставалось соседке по лестничной клетке — пожилой женщине, у которой умерла дочь и которая воспитывала внука и еще поддерживала слабовольного зятя, «очень сердечного человека», — как она говорила. Женщина мыла то, от чего отказывалась Дора, и за работу брала дешевле.
