На этом приеме я постоянно улыбался и походил на «симпатичного парня». Харт так равнодушно простился со мной, что мне захотелось завыть. Придет ли он на встречу? Да или нет?
Выходя из отеля «Крийон», я зашел к Ленотру, чтобы заказать столик рядом с большим окном, выходящим в сад. Я нашел место, оно очень подходило для разговора с глазу на глаз, которого я так ждал. Вечером, дома, я не находил себе места, плохо спал и запутался в бесконечных внутренних монологах: мне надо было добиться приглашения на прохождение стажировки в Америке. Я бы даже согласился убираться в кабинетах, лишь бы уехать жить в США.
На следующий день Рой все-таки пришел. Он был хмур. Лицо его слегка подергивалось. Он уже сожалел о том, что вынужден будет терять время в обществе неинтересного ему француза. Отсутствие контакта, почти враждебная атмосфера сбивали меня с толку. Я плохо переносил его нервозность и в приступе бессильной злости готов был послать его куда подальше, сказать ему, что он может проваливать, если до такой степени страдает. Американец выпил томатный сок и чисто из вежливости сказал, что счастлив посетить это место, но, увы, очень ограничен во времени. Я ненавидел его, думая о том, какие деньги за этот обед — для меня это было целое состояние — оказывались выброшенными на ветер. Но наш элегантный столик и спокойная атмосфера ресторана победили нетерпение Харта. Он посмотрел на распустившуюся весеннюю зелень, которая застилала горизонт и закрывала от нас движение на Елисейских Полях.
— Ах! Май в Париже… Если бы я мог остаться на «Ролан Гаррос»[1].
Я предложил выпить розового шампанского.
— Интересная мысль, — сказал он, — Шампанское подходит ко всему.
Он сделал необычный заказ: горячая гусиная печень и стейк «тартар». Метрдотель сделал знак одному из своих официантов, и тот принес нам на серебряном подносе свежего лосося, обрамленного пучками петрушки. Рой отказался.
У меня было полтора часа на то, чтобы завязать отношения. Я отчаянно хотел попасть в Америку, опоздав туда в двадцать лет. Я был слишком труслив, чтобы стать нелегальным иммигрантом, а потом нищим.
— Я вам весьма признателен за это приглашение, но не совсем понимаю, чем вызвана такая любезность, — сказал он, наслаждаясь горячей печенкой, которую намазывал маленькими порциями на кусочки жареного хлеба.
Я стал что-то плести насчет любви к Соединенным Штатам…
— Насколько я понимаю, у вас образование инженера-химика, — продолжил он — Ваши заводы находятся только во Франции?
Досадная, но приятная оплошность: он принимал меня за хозяина. Я осторожно признался, что всего лишь занимаю ответственный пост, и снова объяснил мое приглашение сер дечной к нему симпатией. «Что-то вроде дружеской вспышки молнии», — сказал я тогда. И сразу же пожалел: вдруг он примет меня за гомосексуалиста? Мне удалось перечислить все мои дипломы: в моем резюме их список занимал целую страницу. Рой слушал меня с рассеянным видом, продолжая намазывать печенку на хлеб и поглощая тартинки в большом количестве. У Роя была маленькая голова с лицом избалованного мальчишки. Руки были тщательно ухожены, но пальцы были короткими, а их последние фаланги слегка искривлены, что выдавало скупость. Но это было всего лишь предположением. Он сделал мне несколько комплиментов за выбор шампанского и подавил зевок. Я изложил ему одну из выдуманных версий своей биографии. Версии эти я выбирал в зависимости от предполагаемого собеседника. Я преподнес ему легенду на блюде из чистого серебра. Будучи потомком старинной дворянской семьи (бабка по отцовской линии), я имел неплохое генеалогическое древо.
— Фамилия Ландлер не очень французская…
— Отец был родом из Страсбурга, а бабка из долины Луары.
— Замки на Луаре просто великолепны, но у меня пока не было времени из посетить.
— У моей бабки по отцовской линии была дворянская усадьба неподалеку от Орлеана.
— Да? — сказал он. — А ваша мать? Расскажите мне о ней…
Она была немкой. Ее отец был владельцем заводов по выпуску химических материалов.
— Каких заводов?
Я уклонился от прямого ответа:
— Я вам расскажу о них потом, может быть. Эти истории о войне так тягостны. Большинство немецких промышленников времен войны испытали много трудностей… Но это в прошлом.
Я наклонился к нему:
— Мои родители умерли, когда я был еще подростком. Меня воспитал дядя, тоже промышленник на севере Франции. Я — вся его семья, его единственный наследник.
Я врал с такой отчаянной силой, какой обычно надувают спасательную лодку. Этот тип родился богатым, зачем ему знать о моем нищенском прошлом? Разве ему интересен европеец, сам сделавший себе карьеру? Я должен был иметь определенное положение в обществе, выдумать шикарное окружение, беспечное детство. Глядя ему в глаза, я дозировал подробности. Немного о семье, немного о работе. Инженер-химик, экономист, имеющий глубокие знания англосаксонского патентного права, год учебы в школе менеджеров в Швейцарии… Это его заинтересовало. Но когда я сказал ему, что работаю над дезинфицирующим спреем, который можно будет применять как на эпидерму, так и на предметы, он хмуро буркнул:
— Слишком поздно. Нет смысла продолжать эту работу. Скоро на американском рынке появится масса таких продуктов.
Моя лицензия в области международного торгового права его удивила:
— Не надо все сваливать в одну кучу. У нас много адвокатов, специализирующихся в отдельных отраслях… Вы знаете, в США…
Я это знал. Он проглотил то, что осталось от утиной печени.
Оксфорд не произвел на него никакого впечатления. Он рассеянно жевал салат из одуванчиков.
— А почему не Гарвард?
Гарвардский университет? Целое состояние за год обучения, чтобы гулять с девицами и купить себе машину. В таком темпе старый Жан закончил бы свои дни в доме престарелых на содержании у государства. Я был разочарован. Харту на меня было наплевать, он делал это элегантно, но твердо. Он догадывался о моей цели, но неясность заставляла его нервничать. Мы помолчали, пока официант сменил тарелки.
— Замечательный ресторан. Благодарю за то, что вы меня сюда пригласили… Я был бы счастлив…
Он замолчал. «Ну, давай же, дружок, пригласи меня отобедать в отель «Беверли-Хиллз», и я приеду всего лишь на один обед. Да, пусть мне придется задушить старого Жана, чтобы купить билет экономического класса до Лос-Анджелеса и обратно».
Эта маленькая пауза пошла нам обоим на пользу.
— Эрик… Ведь вас зовут Эрик, не так ли?
— Да.
— Скажите, зачем вы меня сюда пригласили?
Я улыбнулся:
— Чтобы получше вас узнать. Ваша компания высоко котируется и занимает важное место в мире химического производства. Вы мне показались симпатичным человеком там, в «Крийоне».
— Это меня радует, — сказал он.
И доверительно добавил:
— Все меня постоянно о чем-то просят.
Я сочувственно ответил:
— Вы, очевидно, перегружены работой. Что за жизнь!
— Сохранить наследство еще тяжелее, чем это может показаться, — сказал он, — Мой отец создал компанию сорок лет тому назад и построил наши заводы на земле, которую мой дед когда-то приобрел неподалеку от Лос-Анджелеса. Я — Харт Третий.
Меня снедала ревность. Я возмутился бы, если бы хулили Францию или обвиняли Германию, но как европеец чувствовал себя униженным. Для него я был чем-то вроде муравья. А выскочка-муравей никому не интересен.
— Видите ли, я обожаю обе мои родные страны, — сказал я — И Францию, и Германию, но меня приводит в уныние старение Европы.
— По некоторым прогнозам, в 1992 году все улучшится, — сказал он.
Мне захотелось крикнуть ему, что я хочу вырваться отсюда и начать новую жизнь в другом месте, у него! Но я заявил с ярко выраженным самолюбием бедного родственника:
— В 1992 году мы станем экономически более сильными.
Он рассеянно оглядел зал:
— Все возможно. Объединенная Европа могла бы стать могущественной, если бы ее не раздирали проблемы разных языков… Мне нужно подобрать здесь кого-нибудь для руководства нашим филиалом в Гамбурге и…
Я прервал его:
— Вот как? Интересно! А я уже говорил вам, что владею тремя языками?
— И говорите на немецком так же, как на английском?
— Точно так.
Он сразу же дал задний ход:
— Немцы такие странные, быстрые и медлительные одновременно. Думаю, что лучше найти кого-нибудь из коренных немцев. Из-за проблем с иммигрантами они не очень любят иностранцев. Во Франции с этим еще сложнее, вы все кажетесь такими занятыми, когда к вам обращаются. За редким исключением. Вас часто посылают «за розами». Меня удивило это выражение.
Я постарался уменьшить нараставшее напряжение и не попасть в категории «вы» и «все вы».
