— Вера, — тихо позвала я.
— Что ты тут делаешь? — удивилась она.
— Тот мужчина… он хотел что-то такое…
— А… бывает.
— Но не сегодня, не в первый день, объясни шефу…
Она на минуту задумалась.
— Этот любитель клубнички остался там, наверху?
Я утвердительно закивала. Вера молча развернулась на сто восемьдесят градусов и пошла работать вместо меня. Остаток ночи я просидела в прокуренном зале. Мы возвращались вместе, но в квартиру вошли отдельно. Всю обратную дорогу через вымершее гетто — одни действительно умерли, другие спали — я держала ее под руку. Я не знала, как мне поблагодарить Веру, поэтому лишь крепко прижимала к себе ее локоть.
— Это было так ужасно… так противно… — тихо прошептала я.
— Привыкнешь.
— Он сказал то же самое.
Вера рассмеялась:
— Увидишь сама. В конце концов, что расстраиваться? За плечами стоит смерть…
После ее слов я будто почувствовала прикосновение костистых пальцев. И с того момента ощущаю их всякий раз, как приближается опасность.
Мои отношения с отцом изменились. Мы жили вместе, говорили друг другу какие-то слова, но не могли избавиться от отчужденности. Иногда я ловила на себе его внимательный взгляд, после чего глаза отца становились безнадежно печальными. Я старалась не встречаться с ним взглядом. А в остальном наша жизнь стала вполне приличной, еды всегда хватало. Сначала я ощущала опасность. Но прошло две недели, а никто из посетителей не приглашал меня наверх. Я с беспокойством сновала между столиками в сигаретном дыму. Боялась, что шеф пожалеет, что взял на содержание дармоедку. Раз или два я переводила ему какие-то распоряжения. Но это были мелочи. Наконец нашелся клиент. Я была совершенно плоской, ляжки напоминали два полумесяца, но ему понравилось. Он сказал, что у меня прекрасные волосы и что он будет регулярно ко мне приходить. Когда я рассказала об этом Вере, она обрадовалась. Оказалось, что постоянный клиент в нашей работе — это отлично. Чуть поодаль было расположено заведение для более дорогих посетителей. Снаружи оно тоже выглядело обшарпанным, но зато внутри были плюшевые портьеры, добротная мебель. И шикарные девки. А мы… мы были пролетарским борделем. Я не думала об этом. С меня было достаточно того, что ни я, ни мой отец не голодали.
Вскоре моя работа стала привычной. А через какое-то время корсет оказался мне тесноват, груди округлились, пополнели ляжки. Мое лицо тоже изменилось, сапфиры в глазах приобрели лихорадочный блеск… Сначала эти перемены заметила только я, потом и остальные. Подружившись с Верой, я часто засиживалась в ее комнате. Обычно мы пили самогон в компании с женихом Веры. Раньше она стеснялась его приводить, теперь он нередко ночевал у нее. Во время одной из таких пьянок он рассказал о своих переживаниях в тот день, когда Вера привела меня к нему.
— У меня душа в пятки ушла. Хотел сбежать куда глаза глядят.
— Ну что ты, Натан, — похвалила его Вера. — Ты оказался на высоте.
До произошедшей со мной метаморфозы такой разговор был бы невозможен. Но все изменилось, и теперь никто больше не называл меня «деткой», и я уже не была на побегушках. А шеф повысил мне ставку: даже разорился на юбку, коротенькую, едва прикрывающую ягодицы, зато всю в оборках. Мне перепали также чулки со швом и туфли на высоких каблуках. И очень быстро я научилась в них ходить.
Как-то ночью во время короткого перерыва мы сидели с Верой за столиком, покуривая в целях экономии одну сигарету на двоих. Вера что-то рассказывала мне и неожиданно замолчала на полуслове с застывшим лицом. Подняв глаза, я увидела мужчину в форме СС и одновременно услышала ее шепот:
— Смеющийся Отто.
Мне уже приходилось слышать об этом человеке. У него было еще одно прозвище — «палач гетто». Неделю назад он застрелил подростка, который бегал за Стену, чтобы достать еду. Мужчина стоял в дверях, слегка расставив ноги и держа под мышкой свою эсэсовскую фуражку с черепом. Зал замер. Тут же из служебного помещения прибежал шеф. Он покатился в сторону немца, как бочонок с пивом. Я прыснула со смеху. Вера больно вцепилась ногтями мне в руку. Шеф уже танцевал вокруг гостя, стремясь угадать его желание. А тот, не удосужив хозяина заведения ни единым словом, продвигался между столиками. Я уже почувствовала, что он направляется ко мне и что пришел сюда с одной целью — посмотреть на меня. Предчувствие не обмануло, так же как и с толстяком в первый день. Вера вскочила с места, а я, продолжая курить, спокойно смотрела, словно ничего особенного не происходило. Эсэсовец, остановившись, немного подождал, а потом повернул назад к выходу. Шеф устремился за ним словно тень.
Вера рухнула на стул, белая как смерть.
— Не рассчитывай на свою красоту, — сказала она срывающимся голосом. — С ним проиграет любая.
— Посмотрим. — Меня саму удивил тон, которым я это произнесла.
Как только эсэсовец покинул зал, все тут же вернулось на круги своя: звон приборов и бокалов, громкая музыка, шум публики. К нашему столику направлялся мой постоянный клиент, владелец галантереи. Я сразу погасила бычок и «сделала лицо», придав ему выражение зазывного ожидания. Но не успел он подойти, как шеф преградил ему дорогу. Клиент не желал уступать, но, когда шеф шепнул ему что-то на ухо, поспешно вернулся на место. Через минуту хозяин уже сидел за нашим столиком. Нам с Верой никогда не приходилось видеть столько умиления на его физиономии. Наклонившись ко мне, он заворковал:
— Эличка, с сегодняшнего дня тебя ни для кого нет.
— Шеф меня хочет выбросить? — невинно улыбаясь, спросила я.
— Что ты? — искренне удивился он. — Теперь у тебя будет только один клиент.
Я хорошо знала, кто будет этим клиентом. Вера, смотревшая на меня со смешанным чувством удивления и страха, тоже знала. Боялась ли я?.. Может быть, ведь мне только исполнилось семнадцать. Я чувствовала себя словно под наркозом, но временами он переставал действовать, и тогда я снова становилась испуганным ребенком.
Прошло три дня, а я продолжала сидеть за столиком и скучать. Решила даже принести с собой книжку, хотя не знала, позволит ли шеф читать… Наконец он пришел. Эсэсовец даже не посмотрел в мою сторону, пересек зал и исчез в служебном помещении. Через какое-то время прибежал раскрасневшийся шеф и приказал мне идти в комнату на первом этаже. Чтобы туда попасть, нужно было пройти через администрацию. В темноте я, споткнувшись о стул, зацепила чулок. Открывая дверь, думала только об этой спущенной петле. А может, таким образом хотела хоть на минуту избавиться от страха. Когда я вошла, мне показалось, что в комнате никого нет. Потом я увидела его. Мужчина стоял у окна спиной ко мне. «И снова спина», — подумала я. Смеющийся Отто медленно повернулся, и мы взглянули друг на друга. Но я не могла рассмотреть его лица. Когда же он подошел ближе, я удивилась: это было обыкновенное лицо обыкновенного мужчины. Если бы он поднялся ко мне наверх в гражданской одежде, я бы отнеслась к нему, как к любому другому. От взгляда эсэсовца я почувствовала прикосновение смерти, и моя защитная система тут же включилась. Я просто уставилась в его глаза безо всякого страха. Он не выдержал и отвел взгляд.
— Сидеть, — сказал мужчина по-польски, — мы сидеть…
— Можем говорить по-немецки, — предложила я.
Наши взгляды вновь встретились. Не отводя глаз, я стала раздеваться. Сбросила туфли (сразу пожалев об этом, потому что стала ниже ростом), медленно сняла чулки, затем платье, белье. Я стояла перед ним голая. Одним движением распустила волосы, стараясь при этом ни на минуту не потерять его взгляда. С бесшабашным интересом я следила за его лицом.
— Вы не будете раздеваться? — спросила я.
— Может, выпьем шампанского? — ответил вопросом на вопрос Смеющийся Отто. И это было подтверждением того, что он боялся меня.
— Я не пью, — холодно отказалась я.
Он раздевался в темноте. Слабый свет с улицы озарял его силуэт. Вскоре мужчина стоял рядом со мной, худой и напряженный. Если бы он пришел с улицы, просто так, может, я выдала бы ему обычный «короткий номер». Но эсэсовский мундир висел здесь, на стуле. Я ненавидела его каждой частичкой своего тела и старалась победить в этом бою. Мне это удалось. Мой партнер выдохся, сделался немощным. Я чувствовала, как он старается взять себя в руки, как борется с собой, но не торопилась ему помочь. Это длилось достаточно долго. Наконец он встал, оделся и вышел, не сказав ни слова. Я осталась одна. И от испуга чуть не расплакалась. Ведь за такое оскорбление он мог сделать со мной все что угодно: отправить на плац или просто выстрелить в упор в голову. А вдруг мне осталось жить считаные часы? Что будет с отцом? Нас вместе вышлют или замучают? Холодная, костлявая рука смерти сжимала меня за шею, и я едва сдерживалась, чтобы не закричать от страха. Не заходя в зал, я отправилась домой.
