А Василий Степанович подначивает: решайся да решайся. Работа чистая.
Иона дал согласие. Опять же через Конникова выучился на полуторке, тем более – почти все знакомое после танка, получил права. Стал шоферить при цехе готовой продукции: возить тушенку, мороженое, пельмени.
Мечтал даже о красивом красном фургоне – они на комбинате были считаные, но Конников гарантию давал на отсечение, что Ёньке такой выбьет.
Появились деньги. Как приходили – так и уходили. Текли, можно сказать, рекой в неизвестном направлении. Ну, костюм, ботинки, белье. Фриде однажды послал значительную сумму с обратным адресом.
Сказал Василию Степановичу. Тот укорил:
– Зачем ты так? Теперь она надеяться будет на тебя. Нельзя человека напрасно соблазнять.
Ну, конечно, парень молодой, ему распирает грудь благодарность. А кого благодарить? Ну, Фриду; ну, Василия Степановича. Если бы у него и другие знакомые были – он бы и их поблагодарил материально.
Конников устроил Ионе комнату в доме неподалеку от себя – во Втором Голутвинском. Там в большой коммунальной квартире пустовала семиметровка после смерти жильца. Конникову знакомый участковый шепнул, что, мол, есть такое дело. И посодействовал.
Началась счастливая жизнь. Не без женщин, ясно. То одна, то другая, то третья. И все Ёничка да Ёничка, Ёничка да Ёничка. Молодость.
От хорошего питания и достатка Иона сильно окреп, весь поправился. Сила играет. Девать некуда. Вот как-то с товарищами-грузчиками стал рассуждать, что ему и полуторка ни к чему, сам бы запросто таскал груз на себе. Заспорили.
Иона после рейса приходит:
– Спорим, сейчас загружусь под завязку – и сам потащу машину. На что спорим? А ни на что. На правду.
Снарядили Ионе упряжь. Впрягся и потащил, как знаменитый Гликин с завода ЗИЛ, заменявший целую бригаду такелажников. Ему приказом Микояна давали спецпитание. Ну, там плюс всеобщее уважение. А тут спор.
Зима. Колеса буксуют. Помимо того что вообще глупость. Ему:
– Ладно, твоя взяла, молодец. Бросай ремни.
А он:
– Нет! Я ее, дуру, с места сдвину и протащу сколько-нибудь метров.
Не протащил. Так вместо того чтобы по-хорошему посмеяться, говорит:
– Сейчас же грузите мне на спину два мешка соли. Ну ее к черту, эту машину, я сам себе машина.
Конечно, после машины два мешка по сто кило – не вес. Для смеха только и навалили. Ну и.
Надорвался вчистую. С месяц лежал дома. Добрым словом вспоминал хирурга Каплана: всю его работу пустил из-за гонора насмарку. Прописали костыли на неопределенное время и впоследствии, по возможности, легкую работу.
Василий Степанович сочувствует:
– Вот, Ёня, мясо воровал, а на соли погорел. Так можно оформить твой случай. Ничего Ёнька, и с костылями люди действуют. Хорошо у тебя жизнь начиналась. Прямо вперед по Мясной-Бульварной! А теперь что? Теперь будет похуже, но ты держись. Николай Островский лежал-лежал, а книгу написал. Может, и ты будешь примером. Этого никто заранее не знает. Или вот Талалихин Виктор – я его знал, наш, микояновский. Бац – и ночной таран. Сколько пользы принес! И ты тоже не дрейфь. Человек даже в самом плачевном состоянии может совершить подвиг.
Знакомые женщины сначала приходили, потом перестали. А там и Конников исчез из виду.
Денег нет. Здоровья нет. Безутешный баланс к двадцати четырем годам.
Лежит Иона на кровати, накрыл голову подушкой и только слышно оттуда, из-под подушки:
– Их хоб форгесн. Их хоб форгесн.
До войны по-еврейски никогда не говорил. И родителям пенял, что пора бы идиш забрасывать вместе с другими еврейскими штуками. Учился в украинской школе и, честно сказать, евреем как таковым себя не признавал:
– А чем вы, папа, лучше украинцев или тем более русских? Чем вы от них отличаетесь? Имя, фамилия – так это просто буквы и их расположение. А по сути? Ничем. Они Богу не молятся – и вы не молитесь. Они “широка страна моя родная” после чарки поют, и вы туда же. И поэтому не надо мне намекать, что раз еврей, то должен перед жизнью принимать какие-то встречные планы. Я – как все. У нас в стране так. И я так.
Это по поводу, что отец Ёне как-то сказал, что, мол, с еврея всегда двойной спрос, чтобы Ёнька не слишком выкаблучивался в школе на собраниях по поводам.
Лежал и думал: “За что бы зацепиться? За до войны? За войну? За Фридку? Не за что. Что бы вспомнить?”
И так грустно стало Ионе, так пусто. От злости встал. Больше ни от чего. От злости на себя.
Никто не ждал.
Куда первым делом пойти? К Конникову.
Вот как-то вечерком по хорошей погоде Иона отправился. Василий Степанович встретил его как родного.
И приседал Иона, и подпрыгивал, и на руках – кто кого пережмет – давал концерт.
– Ну, Ёнька, ты меня просто спасаешь! У меня как раз нет человека. А тут ты как с неба. Давай за старое!
Иона культурно отказался, сославшись на все-таки неважное состояние. Еще требуется некоторое укрепление, а потом можно вернуться и к старому.
Конников в оборону разом с нападением:
– Тебе ж только баранку крутить по адресам! Ну что ты, ящики по десять килограмм по одному в кузов не покидаешь? Зазнался ты, Ёнька. Неблагодарный человек.
Но Ёнька уперся. Нет и нет. И тут же выпалил как последний решительный довод:
– Я пришел к вам как знакомому. У меня в Москве больше и не завелось никого. Я к вам в гости. А вы меня стыдите, – и понесло Иону в ненужную сторону: – Вот чуть оклемался и к вам явился с радостью. А вы где были, когда я бревном лежал и сухари грыз? Я вам все отработал, если хотите знать. Я вам ничего не должен.
И даже дверью хлопнул.
Иногда в нем проявлялся характер взрывной, неаккуратный.
А жить надо.
Тут зашел проведать Иону сосед по квартире. Именно что проведать от души, потому что непьющий. Бывало, захаживали мужики по-соседски, но обязательно с напитком, а этот нет. Армянин Айрапетов. Сел за стол, выложил пирожки от своей жены – на тарелочке доставил – и говорит:
– Ёня, пошли работать гардеробщиком-швейцаром в гостиницу-ресторан “Националь”. Я смотрю, ты бродишь неприкаянный. А я заранее на всякий случай, чтобы напрасно тебя не обнадеживать, поговорил с нашим начальником на своем уровне. Он говорит – давай, веди. У нас люди немолодые – Пичхадзе и Архип Архипыч. Увидишь. Я самый младший – а мне под сорок, хоть и не дашь. А то ты, я тебе честно и без обиды с твоей стороны скажу, не сильно движешься в правильном русле. У тебя здоровье, конечно, было. Ну так и у меня было. Я рвы копал на трудфронте. Там ноги свои и оставил. Фигурально. А в “Национале” – с культурными людьми. Форма красивая за казенный счет. И покормят, и чаевые. Зарплата, само собой. Подумай.
Иона согласился.
Прошел перед приемом на рабочее место собеседование в отделе кадров, ему растолковали, что “Националь” – есть объект государственного значения. И потому надо держать ухо востро и примечать, если в глаза бросится что-то подозрительное. Рядом всегда будут надежные люди, их надо информировать.
Слова словами, а на деле – чистый рай.
Одежду принял – щеточкой прошелся. Или лучше наоборот – когда одеваешь гостя на выход – щеточкой пробежался по плечикам и по спине, чтобы он видел. К женщинам, если в сопровождении кавалера, не лезть со сниманием шубки или пальто, аккуратно выждать секундочку, может, кавалер лично хочет даму обслужить, а уж тогда самому тянуть руки. Наука. А один сотрудник – так прямо готовый экземпляр в музей! Подавал пальто самому Ленину своими руками. Архип Архипыч. Мудрый человек, лет под восемьдесят с гаком:
– В том самом пальтишечке его Каплан Фаня и подстрелила.
– А ты дырки видел? – подмигивая, поинтересовался Пичхадзе, ясно, что спросил больше для Ионы, чем для себя, ему ли не знать за столько лет совместной работы.
– Честно скажу, видел. И даже заштопать хотел. Это теперь гардеробщики брезгуют взять иголку в руки, а у нас было в обязанностях: пуговку пришить, дырочку заштопать, если посетитель попросит.
– Так Ленин, значит, тебя попросил? – это Пичхадзе.
– Нет. Я сам. Только я иголку взял с ниткой, втягивал долго, глаза плохие смолоду, гляжу – он обратно идет. Так что не успел. А то бы зашил. Никакая Капланша не прострелила бы в следующий раз.
– Снаряд в одно и то же место два раза не падает. Закон, Архип Архипыч, – подвел Иона итог беседе, хотя, конечно, хотелось поговорить на интересную тему еще.
А в очередной выходной пошел на экскурсию – посмотреть пальто Ленина. Особенно его интересовали дырочки. Хорошие дырочки. Обшиты красной ниточкой – для общей наглядности.
Пичхадзе все называли за глаза стариком, а ему хорошо если стукнуло пятьдесят. Но по уважению коллектива он шел вслед за Архипычем. Посоветует всегда, посочувствует. Говорил смешно: с несильным грузинским акцентом. Он к Ионе сразу пристал с разговором насчет планов:
– Ты чего хочешь от жизни?
