В наступившей тишине есть что-то тревожное и между взрослыми, и между детьми возникает странное напряжение. Мужчины стоят близко друг к другу, как будто замышляют нечто недоброе.
Могут ли они навредить нам, можем ли мы доверять им?
Они общаются друг с другом приглушенно, никто даже не улыбается. Взволнованно они смотрят на нас, как будто мы являемся для них неразрешимой проблемой.
Следующими выходит небольшая группа с Гретой, живущей на Блоедстраат.
Она пытается улыбнуться, так же криво, как криво сидит её бантик в растрепанных волосах.
Она делает почти незаметные движения рукой: пока.
Затем наступает черед Яна. Когда Фрейлейн говорит «Хогесвоорт», он решительно хватает чемодан и направляется к двери. Я смотрю в его сторону.
«Мы должны оставаться вместе», — говорил он, теперь он уходит, даже не посмотрев на меня.
Медленно, но верно все дети исчезают. Я остаюсь один, словно на уроке физкультуры выбирают команды и меня не выбрали ни в одну из них. Меня это не удивляет, меня никогда не выбирают и я не считаю это большим несчастьем. Мужчины за столом смотрят на меня, потом изучают список и ничего не понимают. Фрейлейн пожимает плечами и смотрит на часы.
«Согласно списку должна быть девочка», — говорит она нетерпеливо, когда подходит ко мне.
«Тут какая-то ошибка. И ничего не изменить…»
Я притворяюсь, будто я что-то понимаю и пробую улыбнуться.
Когда я хочу встать, меня внезапно охватывает слепой страх.
На деревянных ногах я иду к своему чемодану, а затем к входной двери.
Они смотрят на меня и у меня появляется ощущение, что они облегченно вздыхают.
Прежде чем что-то соображаю, я оказываюсь сидящем на велосипеде за человеком в пиджаке.
Так я со страхом понимаю, что теряю последних знакомых мне людей в своей жизни, Фрейлейн и водителя… Теперь я один на один с этим молчаливым человеком, крутящим педали велосипеда и пригнувшимся из-за ветра. Мы едем по деревенской улице, которая выходит на дорогу, пересекающую пастбище с одиноким сараем. Проезжаем мимо нескольких коров и овец, глядящих недовольно из придорожной канавы.
Я уверен, что даже для коров мое появление странно, потому что они время от времени поднимают головы и смотрят на меня недоумённо своими круглыми, влажными глазами.
Внезапно мужчина останавливается посреди пастбища и спускается с велосипеда.
«Это конец, — говорит он. Я вижу, что он прилагает все усилия, чтобы говорить ясно и понятно. — Мы едем в Лаксум, на берег моря. Там живут рыбаки, хорошие люди. Теперь я должен быстрее вернуться назад. Мы забыли чемодан в воскресной школе».
И вот я остаюсь один на дороге. Вокруг нет ни одной живой души.
Это ловушка, конечно же этот человек никогда не вернётся и я умру от голода, так это и было задумано. И мой отец знал это с самого начала.
Просто хотели от меня избавиться.
Человек сказал: «Мы едем к рыбакам», и это уже был обман.
Мой отец всегда говорил, что я еду к фермерам. Фермеры — это овцы, амбары, стога сена, козы и лошади. Это я знаю из учебников. Рыбаки?
В моём воображении предстали ветхие хижины на открытом всем ветрам побережье, два старика, сидящие и чинящие рыбацкие сети.
Я не люблю рыбу, и никогда в жизни не полюблю, лучше уж умереть от голода, чем съесть её! Что я здесь делаю, зачем оставил всё, что любил? Где моя мать, где мой родной дом? И куда попал Ян? Если бы я знал, где он, то мы могли бы бежать вместе.
Если я вернусь обратно, то может смогу найти нашего водителя? Надо спешить, может машина всё еще в деревне.
Искра надежды затеплилась во мне: я начинаю бежать обратно. В тишине гулко отдается топот моих ног. Я чувствую во рту привкус крови от прокушенной губы.
Корова смотрит на меня и мычит громко и горестно. Вдали я вижу возвращающегося мужчину, на руле велосипеда болтается мой чемодан. Когда я, задыхаясь, останавливаюсь возле него, он смотрит с удивлением, но ничего не спрашивает.
Мне становится совестно и немного смешно. Сконфуженный, я забираюсь на багажник велосипеда.
Мы едем по дороге, которой нет конца.
«Видишь дамбу, там, где заканчивается дорога? Нам туда».
Я выглядываю из-за спины мужчины и получаю удар ветра в лицо. Я прячусь опять за его спину: всё равно увижу, когда доедем.
«Спускайся. Это Лаксум. Мы приехали».
Я осматриваюсь и вижу голое, открытое всем ветрам пространство с несколькими отдалённо стоящими друг от друга домами. Эти несколько домов и есть деревня? Чувство одиночества и тоски судорожно сжимает моё горло.
Мы перебираемся через деревянную изгородь и идём по высокой траве.
Пасущиеся лошади фыркают в нескольких шагах от нас и я стараюсь держаться поближе к мужчине.
Ещё одна изгородь и слева от неё небольшой дом. Ни деревьев, ни кустов. Пустошь.
Входная дверь расположена в задней части дома и состоит из двух половин, верхняя из которых приоткрыта.
«Акке», — зовет человек, он снимает деревянные башмаки, и мы заходим в дом.
В небольшой низкой комнате стоит, нагнувшись, большая, грузная женщина в тёмной одежде, с большими округлыми формами. Когда она выпрямляется, то комната кажется слишком маленькой для неё. Она обладает мужественным лицом и пронзительными глазами, которые вызывают у меня страх… Она идет к столу и усаживается на стул возле него.
Богиня моей судьбы, посмотрев на моего спутника и меня, громко смеётся.
«Боже мой, это наш ребенок войны». Она тщательно осматривает меня с головы до пят.
«Но мы просили девочку для нашей Пики, чтобы была ей подружка».
Его голос звучит сердито и угрожающе.
Она снова встаёт и заполняет собой комнату.
Она подходит ко мне, отрезая пути к отступлению.
«Сядь там».
Я сажусь на стул у окна, на который она указала.
Снаружи пастбище, пустошь и ветер. Внутри пахнет едой и горелой древесиной.
Мужчина садится с женщиной за стол, и как два заговорщика, начинают говорить на непонятном языке.
«Он хоть ходит в церковь?» Вопрос ясен для моего понимания.
Я сразу отвечаю «да». Это ложь, но в противном случае она вероятно выставила бы меня за дверь. Теперь я должен отдать ей карточку с продовольственными талонами, возможно она станет тогда более снисходительна ко мне. Я обыскиваю карманы: пусто.
Я упрямо продолжаю ощупывать свою одежду: не может быть, чтобы я её потерял?
Мужчина встаёт и пожимает мне руку.
«Они позаботятся о тебе, — говорит он. — Веди себя подобающе».
Опять знакомый человек исчезает из моей жизни: я чувствую себя ненужным балластом, который перебрасывают с места на место.
Дверь грохочет, я слышу, как человек уходит в своих деревянных башмаках.
Пока он уходит, женщина идёт следом продолжает разговор, громко крича о стране.
Затем она замолкает и я слышу стуки на кухне.
Мне кажется, что женщина никогда не вернется обратно.
Наступает тишина. Только тиканье часов, висящих позади, нарушает её.
Когда она возвращается, моё лицо мокро от слёз. Она вытирает фартуком мои щёки, но её молчание теперь дружелюбное и внимательное.
«Ну, мой мальчик, — говорит она и ставит чемодан на стол, — ты устал? Хочешь пить?»
Я отрицательно качаю головой. Она кажется не сердится, что я не девочка, лёд тронулся.
Она открывает мой чемодан.
«Не так много», — говорит она, проверяя его содержимое.
Она вытаскивает и держит моё полотенце в восхищении.
«Красивая штука».
Она держит его перед собой.
«Так много цветов. Это конечно очень дорогая вещь».
Я смотрю на него: это кусочек родного дома.
Она сидит напротив меня у другого окна и чистит картофель.
«Когда все придут домой, мы поедим».
Её глаза пронзают меня насквозь. Слышны только звук ножа, очищающего картофель и тиканье часов.
Время от времени порывы ветра ударяют в окно. Я оглядываюсь на часы: только половина десятого.
Я с любопытством впитываю окружающие меня запахи, звуки и формы.
Пожалуй, даже время отличается: здесь оно идет медленно и вяло.
Кажется, со вчерашнего дня прошла целая вечность.
Я задрёмываю, а когда изумленно просыпаюсь, то вижу, как женщина почистила картофель и укладывает его в кастрюлю. Я решаю бодрствовать, кто знает, что может со мной случится…
На противоположной стене висит небольшая деревянная доска. «Где царит любовь, там Господь командует», написано на ней. Я знаю что такое любовь и что такое командовать. Командовать можно собакой. Иди сюда. Место. Вон.
Господь есть Бог, конечно, но…
«Сколько тебе лет?» — Снова испытующий взгляд.
«Одиннадцать. Я только что перешёл в шестой класс».
«Одиннадцать, как мы и думали. Это хорошо, вы вместе сможете делать домашние задания».
