— Я старался... — начал оправдываться Служкин. — Сперва увещевал, потом орал... Не хотелось ставить двойки на первом же уроке...
— Двойки надо ставить за отсутствие знания у ученика, а не за отсутствие педподготовки у учителя. А орать, как вы выразились, нельзя ни в коем случае. Дети и дома испытывают достаточно стрессов. Школа должна корректировать недочеты родительского воспитания, а не повторять их и тем более не усугублять.
— Школа не воспитательный дом, а я учитель, а не нянька, — возразил Служкин. — Когда в классе тридцать человек и все стоят на ушах, то нельзя скорректировать чье-то воспитание. Проще этих нескорректированных изгнать, чтобы остальных не перекорректировали.
— Вы сказали, что здесь не воспитательный дом, а школа? — разозлилась Угроза. — И вы, Виктор Сергеевич, считаете, что лучший способ обучения ребенка в школе — это выгнать его из класса? Странные у вас взгляды. Дети приходят в школу учиться, как вы заметили, а ваша задача — научить их. Как вам их учить — это дело вашего опыта и профессиональной подготовки, и ребенок не виноват, если вы таковых не имеете. В конце концов, вам за ваше умение государство платит деньги, а вы, если говорить объективно, просто прикарманиваете их, когда выгоняете ребенка за дверь. Я, как завуч, запрещаю вам подобные методы работы.
— Я понял, Роза Борисовна, — покорился Служкин. — А что, другие девятые классы такие же, как этот?
— Абсолютно.
— Что ж... — попробовал пойти на мировую Служкин. — Как говорится, первый блин комом...
— Нет, Виктор Сергеевич, — с ледяным торжеством осадила его Угроза. — Для школы такая установка неприемлема. Мы не можем себе позволить ни одного блина комом, тем более первого.
После работы Служкин пошел не домой, а в Старые Речники. Район был застроен двухэтажными бревенчатыми бараками, похожими на фрегаты, вытащенные на берег. Прощально зеленели палисадники. Ряды потемневших сараев стояли по пояс в гигантских осенних лопухах. Служкин вышел на крутой обрыв Камы и поверху направился к судоремонтному заводу. Высокая облачная архитектура просвечивала сквозь тихую воду реки. Алые бакены издалека казались рябиновыми листьями. Узкая дамба подковой охватывала затон с ржавым ожерельем понтонного моста на горле. Под ветвями старых, высоких тополей на дамбе, отражаясь в коричневой, стоячей воде затона, застыли белые теплоходы.
Краснокирпичное дореволюционное здание заводоуправления грозно вздымалось над крутояром, похожее то ли на Брестскую крепость, то ли на баню, то ли на обвитое жилами могучее сердце древнего мамонта. У входа в гуще акаций заблудился обшарпанный Ленин.
В конструкторском бюро, увидев Служкина, приоткрывшего дверь, какая-то женщина крикнула в глубину помещения:
— Рунева, к тебе жених!
Служкин дожидался Сашу на лестничной площадке у открытого окна. Тихо улыбаясь, Саша прикурила от его сигареты. В Сашиной красоте было что-то грустное, словно отцветающее, словно красивой Саша была последний день.
— Чего ты так долго не заходил, Витя? — укоризненно спросила она. — Я по тебе так соскучилась...
— Закрутился, — виновато пояснил Служкин. — И школа эта еще...
— Школа, география... — мечтательно сказала Саша. — Ты, Витя, всегда был романтиком... Амазонка, Антарктида, Индийский океан... Вот уехать бы туда от всей здешней фигни — осточертело все...
Из затона донесся гудок корабля.
— Чего у тебя новенького? — спросил Служкин.
— А чего у меня может быть? Ничего. — Саша пожала плечами и вздохнула. — С соседями по малосемейке ругаюсь да картошку чищу...
— Как ухажеры? Рыщут?
— Какие тут ухажеры? — усмехнулась Саша. — Один какой-то в последнее время клеится, да что толку?
— Нету толка, когда в заду иголка, — подтвердил Служкин. — А кто он, твой счастливый избранник?
— Мент, — убито созналась Саша.
— Какой позор! — с досадой сказал Служкин. — А как же я?
Саша, смеясь, уткнулась головой в плечо Служкину:
— Хорошо с тобой, Витя. — Она поправила ему воротник рубашки. — Рядом с тобой так легко... Расскажи, как там наши?
— Наши или ваши? — ехидно спросил Служкин.
Саша потерлась виском о его подбородок.
— Ваши хорошо поживают, — сообщил Служкин. — Развлекаются, чаруют, деньги делают. Вчера зашел к вашим и увидел у них под кроватью целый мешок пустых банок из-под пива — выбежал вон в слезах. Я тут недавно подсчет произвел: если мне не пить и не есть, а всю зарплату на машину откладывать, то я накоплю на «запор» через сто пятьдесят два года. А Наде, несмотря на весь ее меркантилизм, Будкин все равно не понравился даже со своим автопарком. Надя сказала, что он — хам.
— Твоя Надя — умная женщина, — согласилась Саша.
— А она говорит, что дура, потому что за меня замуж вышла.
— Ну и что, что Будкин хам. Я это знаю. Но сердцу не прикажешь.
— Все сохнешь? — серьезно, с сочувствием спросил Служкин. — Зря, Сашенька. Если для тебя на Будкине свет клином сошелся — так ведь клин-то клином и вышибают... Это большой намек.
— А я ему письмо написала...
— Угу. И я определен в почтовые голуби, — догадался Служкин.
— И это тоже... — смутилась Саша и достала из кармана сложенный вчетверо тетрадный листок. — Прочитай, пожалуйста, Витя... Мне очень важно знать твое мнение... Прочитай вслух.
Служкин хмыкнул, взял листочек из ее пальцев и развернул.
— «Я очень устала без тебя. Мне кажется, что наша ссора — недоразумение, случайность. Она возникла из пустяка. Если ты считаешь, что я виновата, то я согласна и прошу прощения. Ты мне очень дорог и нужен. Я тебя жду всегда. Приходи», — прочел Служкин.
Саша внимательно вслушивалась в звучание собственных слов.
— Лаконично и поэтично, — сказал Служкин, складывая листок и убирая в карман. — Дракула бы прослезился. Но не Будкин.
— Считаешь, это бесполезно? — вздохнув, печально спросила Саша и задумчиво добавила: — Но ведь надо же что-то делать... Хоть бы ты, Витя, запретил мне это... Я бы тебя послушалась, честное слово. Ты же мой лучший друг.
— Дружбы между мужчиной и женщиной не бывает, — назидательно изрек Служкин.
— Ты мне расскажешь, как он отреагирует на письмо?
— Расскажу, — согласился Служкин. — Хоть сейчас. Начинать?
— Недавно я Руневу встретил, — лениво сообщил Служкин.
— Где? — так же лениво поинтересовался Будкин.
— А-а, случайно, — сказал Служкин. — У нее на работе.
Оба они, голые по пояс, лежали на расстеленных газетах посреди крыши. Они загорали на отцветающем солнце бабьего лета и пили пиво. Между ними стояла трехлитровая банка и раскуроченная коробка из-под молока, заменявшая кружку. Над ними на шесте, как скелет мелкого птеродактиля, висела телевизионная антенна, которую они только что установили.
— Сашенька тебе письмо написала, — сказал Служкин.
— Не получал. Честное слово.
— Так она его через меня передала.
Служкин залез в карман джинсов, достал листочек и протянул Будкину. Будкин развернул его и стал читать, держа на весу перед глазами, солнцу на просвет. Читал он долго.
— Не ссорился я с ней ни фига, — сказал он, опуская письмо. — Это она на меня обиделась. Когда я последний раз был у нее, то всякие планы развивал, как зимой буду на горных лыжах кататься. А ее, естественно, не звал. Вот она и обиделась.
— А чего не звал-то? Трудно, что ли?
— Я бы позвал, так она ведь поехала бы, дура... А там одни ботинки, как «Боинг», стоят. Где бы она на все денег взяла? Явилась бы в каких-нибудь снегоступах на валенках... Меня бы там на базе все засмеяли.
Будкин приподнялся, выпил пива и повалился обратно.
— А дальше чего у вас с ней было?
— Ничего... Дальше я занят был, мне к ней в гости ходить было некогда. Вот она и решила, что я обиделся. Детский сад, короче.
— Так сходи к ней, — посоветовал Служкин.
Будкин задумчиво начал складывать из письма самолетик.
— Неохота, — признался он. — Надоело мне с ней. Человек она, конечно, хороший, но тоску на меня нагоняет. Придешь — у нее как «Прощание славянки». Нагрустит, хоть экспортируй.
Будкин ловким, точным движением запустил самолетик. Тот нырнул, вынырнул, полетел за край крыши по красивой нисходящей линии, пронесся над желто-зеленым ветхим тряпьем березок в сквере и вдруг без видимой причины кувыркнулся вниз и исчез в тени, как в озере.
— Господин Будкин зажрался, — констатировал Служкин. — От такой чудесной девушки отказывается. Доиграется господин Будкин, точно. Имеет терема, а пригреет тюрьма.
Будкин захехекал.
— Руневой в тебя надо было влюбиться, Витус, — сказал он. — Вы бы друг другу идеально подошли.
— Я хоть к кому идеально подойду, — без ложной скромности ответил Служкин. — И отойду так же.
