Хая понравилась Арье с первого взгляда, и свадьбу сыграли через три месяца. Молодые купили квартиру неподалеку от родителей, в старом районе Реховота, именуемом даже среди религиозных — «гетто». Гетто представляло собой прямоугольник, образованный стоящими вплотную домами с высокими крышами из терракотовой черепицы. Построили их еще до образования государства. Архитектор — еврей из Венгрии — взял за основу еврейские кварталы Будапешта. Там, во враждебном окружении, такое расположение служило не только для защиты от хулиганов, оно уберегало и от культурного влияния нееврейского мира. Ворота во внутренний двор запирались, и дети спокойно играли в своем кругу, без контактов с развратной улицей. В реховотском гетто обосновались «литовцы», укрывшись за его стенами от тлетворного дыхания светской публики, вредоносных поползновений хасидов, реформистов и консерваторов.
Ровно через девять месяцев после свадьбы Хая родила девочку. Отец Арье, приученный судьбой покорно сносить удары, пришел поздравить сына. Ему даже удалось улыбнуться, и для человека в его положении это был очень серьезный поступок.
— Ничего, ничего, — утешал он Арье, отечески похлопывая его по плечу. — Девочка — знак, что следующим родится мальчик.
Честно говоря, Арье было совершенно все равно, кто родится следующим; девочка его радовала ничуть не меньше мальчика, а про отцовские планы продолжения рода мудрецов и законоучителей он успел позабыть. Будущее рисовалось ему в самых радужных тонах, через месяц он уезжал в длительную поездку по Америке, после которой предполагалось капитально перестроить квартиры родителей. О своем доме они с Хаей пока не думали, им было так хорошо вместе, что мелочи быта не играли никакой роли.
Все изменилось за какие-нибудь полторы-две минуты. Каждые три месяца Хая отвозила девочку в поликлинику. Обычный осмотр: как идет развитие, симметричны ли пухлые складочки на ножках, иногда прививки — в общем, полчаса в очереди и десять минут у врача. Поликлиника находилась на другом конце города, но Реховот не Париж и даже не Тель-Авив — Хая вызывала такси за десять минут до начала приема и приезжала вовремя.
Наступил май, город заполонило дыхание цветущих апельсиновых деревьев — старые сады вокруг Реховота, словно гигантский пульверизатор, наполняли улицы умопомрачительным ароматом. Девочку Хая носила наподобие кенгуру: в специальном мешке на животе. Перед тем как сесть в такси, она осторожно вытащила ребенка и, крепко прижимая к груди, устроилась на заднем сиденье. В открытые окна автомобиля вливался свежий апельсиновый воздух, таксист не торопился, езды до поликлиники было минут восемь. Захрипел радиотелефон, и диспетчер попросил водителя поспешить: на другом конце Реховота его ожидал нетерпеливый клиент. Машина прибавила ход, веселый ветерок засвистел, заиграл кружевной оборкой на чепце девочки. Хая улыбалась дочери, и та в ответ морщила носик и забавно гукала.
Мопед с ящиком, на котором красовалась реклама пиццы «Домино», вывернул из проезда между домами совершенно неожиданно. Мальчишкам, развозившим заказанную по телефону пиццу, хозяева платили отдельно за каждую доставку, и поэтому они метались по городу как сумасшедшие, не обращая внимания на правила уличного движения. Таксист в бешенстве зарычал и ударил по педали тормоза. Машину занесло вправо, и она резко остановилась. Вильнув ящиком в сантиметре от левой фары, мопед скрылся в дорожной сутолоке, а не ожидавшая толчка Хая слепо уткнулась головой в спинку переднего сиденья. Ребенок выскользнул из ее рук, вылетел в открытое окно и покатился по асфальту. Хая распахнула дверцу и выпрыгнула наружу, прямо под колеса минибуса, пытающегося уйти от столкновения с такси.
На похоронах, читая кадиш над свежей могилой, Арье-Ор почувствовал, что его голос точно заковали в обручи. При попытке взять ноту выше или ниже горло сжимала невидимая рука.
Впрочем, петь Арье и не хотел. Несчастье оглушило его, точно удар молотка. Первый день траура он просидел на полу своей квартиры, не в силах принять, что Хая больше никогда не войдет в комнату и что игрушки, розовые ползунки, кроватка и с такой любовью и тщательностью подобранный набор детских купальных принадлежностей тоже теперь ни к чему.
Люди шли сплошной чередой, и разговоры с ними отвлекали его от тяжелых мыслей. Но вот наступил вечер, посетители разошлись, родственников он попросил уйти сам и остался посреди тишины пустой квартиры. Войдя в спальню, он рухнул на Хаину кровать и спрятал голову под подушку. Подушка хранила запах ее волос, матрас — очертания ее тела. Арье-Ор Ланда перевернулся на спину, закрыл глаза и впал в забытье.
Утром в его квартире должен был собраться миньян, но дверь оказалась запертой. Отец Арье воспользовался своим ключом: его сын спал, раскинувшись на кровати покойной жены. Дверь тихо притворили, и миньян переместился в ближайшую синагогу; будить беднягу ни у кого не хватило духу.
К обеду отец Арье снова заглянул в спальню — Арье-Ор лежал в той же позе. Заподозрив недоброе, отец подошел к постели. Сын дышал глубоко и ровно, его лицо было безмятежным, словно лицо ребенка.
Постояв в нерешительности несколько минут, отец Арье все-таки окликнул сына. Громче, еще громче. Тронул за руку. Потряс за плечо. Принялся тормошить, брызгать в лицо водой. Никакого результата.
Позвали мать, прибежали сестры. После нескольких попыток разбудить Арье вызвали «скорую». Врач прицепил приборы к рукам и ногам спящего и погрузился в наблюдение за чернильными зазубринами, оставляемыми на бумажной ленте острыми носиками самописцев.
— Все показатели в полном порядке, — сказал он, закончив обследование. — Судя по всему, он просто спит. Медицине такие случаи известны. Переверните его на правый бок, чтоб не образовались пролежни, а часа через два — на левый. Потом снова на спину. Если не проснется до завтрашнего утра — везите в больницу.
Арье-Ор не проснулся. Ни на следующий день, ни через два, ни на пятый. Он лежал в палате реанимации, подключенный к дюжине всяких аппаратов, скрупулезно фиксирующих его состояние, и безмятежно спал.
Не доверяя медперсоналу, сестры Арье круглосуточно дежурили возле его кровати в надежде уловить хоть какой-то намек на пробуждение. Больше всех у постели просиживала самая старшая из сестер — Рути. Обстоятельная и малоподвижная, она уже родила десятерых детей и носила одиннадцатого. Когда Арье появился на свет, Рути была замужем, поэтому относилась к нему почти как к собственному ребенку.
Ей-то и пришло в голову приложить к ушам спящего наушники и включить его любимую кассету с исполнениями «Мир вам, ангелы». При первых звуках музыки веки Арье дрогнули, а когда из неплотно прилегавших наушников, наполняя воздух сладкой вибрацией, полился голос Шенкаря, Арье-Ор открыл глаза. С недоумением оглядевшись, он спросил Рути:
— Я проспал миньян, да?
Очнувшийся Арье-Ор практически ничем не отличался от заснувшего, за одним лишь исключением — интерес к музыке остался за призрачной кромкой обморока. Вкрадчивое движение звуков, каплевидное кружево нот, обрывы и всплески мелодического речитатива литургии больше не вызывали в нем ни дрожи восторга, ни даже простого любопытства.
Больным он себя не ощущал, семь дней, проведенных во сне, пролетели словно обыкновенная ночь для здорового человека. Арье прислушался к себе, к своему организму и нигде не заметил скрытого подвоха. К чему поднимать шум и ходить на обследования? Но врачи считали иначе.
Его пропустили через изнуряющие жернова процедур, ощупали внутренности ультразвуком, перебрали косточки и жилки на томографе. Никаких отклонений от нормы не обнаружилось. Самые точные приборы однозначно подтверждали: Арье-Ор Ланда абсолютно здоров.
Отец и мать отвели его ко всемирно известному профессору. Тот долго изучал заключения и снимки, потом минут двадцать заставлял Арье выполнять всякие упражнения, затем снова рассматривал анализы.
— Ваш сын, — сказал он, глядя на родителей поверх очков, — прячется в забытье, как улитка в раковину. Таким способом он убегает от реальности, с которой не способен сосуществовать. Медицине известны случаи подобного продолжительного сна без кажущихся последствий. Без кажущихся, — повторил он, выделяя каждую букву. — Столь серьезное отклонение от нормы не может не отразиться на работе мозга. Первое отключение, как правило, заканчивается благоприятно для больного, но след, — тут он предостерегающе поднял желтый указующий перст, — след остается. Опасным и критическим является второй припадок. Случается, — тут профессор опустил перст долу и постучал им по крышке стола, — подчеркиваю, не всегда, но случается, что он инспирирует распад личности.
