Я услышал, что к нам приблизились Матиас и братья Бош. Вокруг разливался слабый оловянный свет уличного фонаря, и, лежа на земле, я смутно различил перед собой несколько пар ног, облаченных в джинсы и обутых в кроссовки или сандалии. Рядом заметил также свои очки: как казалось, они не разбились. Я попросил поднять их, и кто-то из ребят — не Батиста — подобрал очки, но не отдал мне. Матиас и братья Бош спросили, что случилось. «Ничего, — ответил Батиста. — Просто этот кусок дерьма постоянно врет». «Я не вру, — попытался я защититься. — Просто сказал, что иду домой». «Слышали? — воскликнул Батиста, в очередной раз выкрутив мне руку. — Опять врет!» Я вновь закричал от боли. «Да оставь его, произнес Матиас. — Он ведь ничего нам не сделал». Я почувствовал, как Батиста повернулся к нему, продолжая крепко держать меня. «Ничего нам не сделал? — усмехнулся он. — Ты дебил или как? Если он ни в чем перед нами не виноват, почему убегает, как только увидит нас? Почему прячется от нас? Врет?» Батиста сделал паузу и продолжил: «А ну-ка, Дамбо, скажи нам тогда: откуда ты шел?» Я ничего не ответил; у меня болели не только спина и рука, но и лицо, придавленное к земле. «Видите? — провозгласил Батиста. — Молчит. А молчит тот, кому есть что скрывать. И тот, кто убегает. Разве не так?» «Отпусти меня, пожалуйста», — проскулил я. Батиста захохотал. «Ты не только врун, но и полный придурок, — процедил он. — Думаешь, мы не знаем, где ты прячешься? Считаешь нас идиотами? Что ты там своей башкой думаешь?» Батиста с еще большей силой вывернул мне руку и спросил: «Что ты там вякнул?» Я сказал, что ничего, и это было действительно так. «Как «ничего»? — взвился Батиста. — Я слышал, ты назвал меня ублюдком». «Неправда», — выдавил я. Батиста приблизил свое лицо к моему, вывернув мне руку до такой степени, что казалось, сустав вот-вот не выдержит. Чувствуя его дыхание, я закричал. Батиста не обратил внимания на мои крики. «Ты хочешь сказать, что я вру?» — спросил он. Матиас снова вмешался, пытаясь уговорить моего мучителя отпустить меня, но Батиста оборвал его, велев заткнуться и назвав идиотом. Затем повторил свой вопрос: «Так, значит, я вру?» Я сказал, что нет. Неожиданно этот ответ успокоил его, и через несколько секунд я почувствовал, что хватка Батисты на моей руке начала ослабевать. Вскоре, не сказав больше ни слова, Батиста отпустил меня и поднялся.
Я тоже поспешил встать, отряхивая ладонью грязь, прилипшую к щеке. Матиас протянул мне очки, но, опередив меня, их перехватил Батиста. Я застыл, глядя на него. Он улыбался, и в сумраке парка, под ветвями платанов, его лицо приобрело какие-то хищные кошачьи черты. «Нужны?» — спросил он, показав очки, и, пока я протягивал за ними руку, спрятал их от меня. Затем Батиста снова протянул мне очки. «Если хочешь получить их, полижи мои туфли», — заявил он. Я смотрел ему в лицо, после чего перевел взгляд на Матиаса и братьев Бош. Затем я опустился на колени перед Батистой и стал лизать его туфли, чувствуя на своем языке вкус кожи и пыли. Потом поднялся и снова посмотрел на него. Глаза Батисты сверкнули, после чего он издал то ли фырканье, то ли смешок. «Ты трус, — заявил он, швырнув мои очки на землю. — До чего же ты мерзкий».
Всю ночь я проворочался в постели, пытаясь найти себе хоть какое-то оправдание, чтобы не было так стыдно за инцидент с Батистой и мое унижение. Однако мне и не удалось избавиться от этого мучительного груза, и после всего пережитого я решил не возвращаться больше в игровой зал «Виларо». Боялся, что Батиста сказал правду и ему действительно известно, где я скрываюсь от них, а значит, он мог явиться туда за мной. Ну и что такого бы произошло, если бы он меня нашел, наверное, спросите вы? «Ничего», — сами же вы и ответите, и, наверное, будете правы. Однако страх не подчиняется разуму, а я боялся Батисты, панически боялся. В общем, очень скоро одиночество и скука оказались сильнее страха, и через два-три дня я вновь появился в игровом зале. Увидев меня, сеньор Томас спросил, куда я запропастился, и я солгал ему, что болел. В свою очередь поинтересовался, остался ли наш договор в силе. «Конечно, парень», — кивнул старик.
В тот день и произошел случай, изменивший мою жизнь. Я играл на автомате, который занял уже давно, когда услышал, как в зал ввалилась шумная компания. Сначала меня охватила паника при мысли, что это Батиста с друзьями, но с огромным облегчением и радостью я увидел, что это Сарко и Тере. Однако теперь они пришли не вдвоем: с ними явились еще два типа. На сей раз сеньор Томас не остановил их на входе, а лишь окинул взглядом с порога своей каморки, подперев бока руками и держа в одной из них свой журнал с кроссвордами. Однако вскоре меня снова охватила тревога, особенно когда все четверо направились ко мне. «Как жизнь, Гафитас? — спросил Сарко. — Не надумал еще прийти к нам в «Ла-Фон»?» Я отодвинулся в сторону, уступая ему место за автоматом. Сарко повернулся к своим приятелям и с улыбкой указал на меня: «Видели? Это мой Гафитас: он понимает без слов, что надо сделать». Пока Сарко брался за ручки автомата, чтобы закончить оставленную мной игру, Тере тоже поздоровалась со мной. Сказала, что они ждали меня в «Ла-Фоне», и спросила, почему я не пришел. Два типа, явившиеся вместе с Сарко и Тере, с любопытством разглядывали меня.
Позже я узнал, что это были Гордо [3] и Тио. [4] Гордо так прозвали, поскольку он был тощий, как щепка, а Тио — потому что тот через каждые два слова вставлял «чувак». Гордо был в узких, расклешенных книзу брюках, с кудрявой шевелюрой до плеч, похоже, закрепленной лаком. Тио был ниже его ростом, и, хотя старше всех остальных, вид у него был немного детский, с его почти всегда приоткрытым ртом и немного отвисшей челюстью. Я ответил извинениями на вопрос Тере, но меня уже никто не слушал: Сарко был увлечен своей игрой на автомате, Гордо и Тио пристроились играть за соседним автоматом; а что касается самой Тере, то она сразу потеряла ко мне интерес. Я остался рядом с ней, пока ее друзья играли, и мне не хватало решимости или не было желания уйти. Стоял, слушая комментарии этих четверых и наблюдая за тем, как сеньор Томас то выходил из своей каморки, то возвращался обратно, а завсегдатаи игрового зала искоса бросали в нашу сторону взгляды.
Когда Сарко закончил свою партию и уступил место Тере, в игровом зале появился парень в футболке «Фред Перри». Сарко перекинулся с ним несколькими словами, после чего Гордо и Тио оставили игру и все четверо вышли на улицу. Тере осталась играть. Теперь я стал смотреть не только на игровое поле, но и украдкой поглядывать на нее, и в определенный момент она поймала меня на этом, перехватив мой взгляд. Чтобы скрыть свое смущение, я спросил, кто такой тот тип во «Фред Перри». «Верблюд», [5] — ответила Тере. Потом она спросила меня, курю ли я. Я ответил, что да. «Шоколад?», [6] — уточнила она. Я знал, что это такое, но никогда его не пробовал и промолчал. «Хочешь попробовать?» — предложила Тере. Я пожал плечами. «Если хочешь, то приходи в «Ла-Фон». Во время паузы между появлением шариков она посмотрела на меня и спросила: «Так придешь или нет?» У меня не было ни малейшего намерения идти туда, но я не стал говорить об этом. Взглянул на изображение Рокки Бальбоа, возвышавшееся над игровым полем автомата. Я видел его тысячи раз: Рокки, мускулистый и триумфальный, в одних лишь боксерских шортах с изображением американского флага, поднимал руки перед ревущими трибунами, в то время как его противник лежал, поверженный, у его ног на ринге. Посмотрев на это изображение, я вспомнил, как лизал туфли Батисте, и меня вновь пронзил стыд. Словно боясь, что мое молчание выдаст чувства, я произнес: «Вы бываете каждый день?» Я имел в виду «Ла-Фон», и Тере, разумеется, поняла. «Более или менее — ответила она и запустила новый шарик: когда автомат проглотил его, она уточнила: — Ну так что, придешь?» «Не знаю, — сказал я и добавил: — Наверное, нет». «Почему?» Я вновь пожал плечами, и она продолжила игру.
