Успокоившись, она дружески поглядывает на нас. «Спасибо», – и улыбается нам обоим… Берет наши руки в свои и мило их пожимает…
– Наверное, тут есть номера? – спрашивает она.
Меня охватывает страх, я не в силах ей ответить. Пьеро тоже, и мы смотрим на нее раскрыв рот. Тогда она соединяет наши руки в своей.
– Я ведь могу вас отблагодарить только одним способом, – говорит она не опуская глаза, как о чем-то совершенно естественном. – То есть в постели… Единственное, что я могу вам предложить, – это тело пожилой женщины… Вам придется погасить свет… Но только не считайте себя обязанными! Я все прекрасно понимаю!.. Для меня это больше не имеет значения… Я так давно не знаю, что это такое… Мне неизвестно, сумею ли я… Придется поучиться… Жестам… Как это делают сегодня… Всему… И простить мою неловкость. Согласны?
– Вы красивы, – говорю я ей.
– Нет… Не настолько уж я аппетитна… Вам сколько лет?
– Двадцать, – отвечает Пьеро.
– А тебе?
– Двадцать пять.
– Мой Бог… – Она внезапно мрачнеет и погружается в свои серые мысли…
Нам приносят суфле. Оно горит в большом серебряном блюде. Мне кажется, что она плачет позади разделяющего нас пламени. В любом случае ни она, ни мы больше не голодны. Мы едва притрагиваемся к суфле.
– Вам не нравится? – спрашивает хозяйка.
– Напротив, – отвечает наша подруга. – Очень вкусно, только мы немного…
– Хотите принять что-нибудь для облегчения пищеварения?
– Нет, спасибо… У вас есть номера?
Сердце у меня перестает биться.
– Да… Конечно… На сколько вы хотели бы остаться?
Спешу ее успокоить. Справившись с глупейшим страхом, отвечаю:
– Мы интересуемся на тот случай, если когда-нибудь еще вернемся…
– У нас превосходные комнаты, – спешит добавить хозяйка. – Вид на порт прелестен. Хотите посмотреть?
– Подайте, пожалуйста, счет, – говорит женщина в черном.
Мне кажется, она оценила свой проигрыш. Вот черт!
* * *
Знаете, что она проделала перед тем, как покинуть ресторан (с тех пор я не перестаю об этом думать)? Она останавливается перед раскрытой мною дверью и оборачивается к провожающей нас хозяйке:
– До свидания, мадам. Большое спасибо… Было все отменно… Понимаете, я только что вышла из тюрьмы, мне было так приятно… Я провела десять лет в грязной и влажной камере, так что понимаете… Мне можно не дать моих лет, но мы, вероятно, однолетки… Мне сорок лет. Да, да, смею заверить! Как раз сорок, могу показать документы. Вот уже пять лет, как у меня прекратились месячные. Они угасли из-за темноты… Так вот, перед тем как уйти, я хочу вам сказать, что вы можете радоваться появлению крови каждый месяц, хотя это и вызывает у вас дурное настроение. Но дурное настроение, нервы, ощущение жара – пустяк. Быть может, у вас больные трубы, и раз в два месяца вы ощущаете особенно сильные боли, так что вам приходится лежать в темноте… Но все это пустяки… Самое главное – когда не кровоточишь. Когда ты такая же сухая, как старое фиговое дерево!
Взволнованная хозяйка дрожала и была вся бледная.
– Но почему вы все это говорите мне? – спросила она.
– Чтобы вы запомнили и… рассказали друзьям… О таких вещах редко говорят… До свидания, мадам…
Растерянная хозяйка смотрит, как мы переходим улицу, направляясь в порт, и тут внезапно начинает кричать: «Я была экспатриирована, мадам! Со всей семьей!»
Уф! Как приятно дышать свежим воздухом!.. Даже голова кружится! По пляжу гуляет дикий ветер… Я иду вперед согнувшись, пробиваясь сквозь него… Но погода прекрасная… Грохот волн оглушает… Они такие огромные… Да еще вопли чаек… Ноги еле двигаются… И голова кружится… Но шатаюсь я не один на этом клочке земли. Ее седые волосы совсем взбунтовались. Она где-то далеко, впереди нас… Совсем одна. Я тоже иду один… Пьеро где-то в километре от меня… Почему мы идем все врозь? Она стаскивает туфли… И продолжает идти, держа в руке свои новенькие черные туфли. Тут среди песков очень красиво… Но что она затеяла?.. Остановилась… И почему-то протягивает назад свои раскрытые руки. Зачем она это делает? Да ведь она их протягивает тебе, дурак несчастный! Вам обоим!.. Бегу… Пьеро бежит тоже. Запыхавшись, подбегаем одновременно. Все кружится… Она берет нас обоих под руки. Прижимает к себе, и мы шагаем все трое против ветра. Она выглядит такой маленькой между нами… Что-то говорит, но из-за грохота ничего не слышно. Ей приходится кричать:
– Я не сержусь! Я все понимаю. Мне надо извиниться. Я просто хотела вас отблагодарить.
Останавливаемся… Переглядываемся. Теперь мы ничего не понимаем… Но внезапно мне все становится ясно! Нет, только не это глупое недоразумение!.. Я догоняю ее и преграждаю дорогу, беру за плечи, господи, какая она худенькая…
– Нет! – ору я. – Не то, совсем не то!
Она молча смотрит на меня, волосы совсем растрепались, она очень красива, и тогда я начинаю мямлить, слова застряли в горле. Хоть бы Пьеро пришел мне на помощь!
– Сегодня вечером, – орет он, – всю ночь и весь завтрашний день мы будем сменять друг друга. И ваши месячные вернутся!.. Ну, вы согласны? Мы все сделаем, чтобы они вернулись! Все!
Но теперь уже страшно ей… Вся дрожит и не спускает с нас глаз. И, как маленькая, кивает головой в знак согласия, обещает, что больше не будет проказничать… Но вдруг начинает кричать надтреснутым голосом ветру:
– Мы не спешим!.. Правда, у нас полно времени! Погода прекрасная!
И вдруг с рыданием падает на песок… Смотрю на Пьеро… Не знаю, как выгляжу я, но его лицо искажено болью. Мы бросаемся к ней, перевертываем на спину, обнимаем, прижимаем к себе, чтобы ей не было холодно, ласкаем ее лицо и волосы… Она жалко улыбается сквозь огромные слезы, не смея прикоснуться к нашим губам… Тогда мы с Пьеро одновременно склоняемся к ее рту, который открывается, а глаза смыкаются. Мы больше не движемся, застываем надолго, на очень долго, ожидая, когда песок погребет нас под собой…
* * *
Запомните-ка, ребята, следующее: для женщины все имеет значение, все принимается в расчет. Только не подходите к этой проблеме эстетически. И особенно не смейте думать о том, что скажут другие. Плевать вам на то, красива она или уродлива, длинноногая или вислозадая, богатая или бедная. С ее опущенными грудями вы будете обращаться как с кубком вина, вы поднесете его к своим восторженным губам. Когда ее узловатые ноги обовьются вокруг вашего брюха, вас будет манить только ее рот! Вы выкажете восторг при виде ее плоских бедер, их бесстыдство восхитит вас. Если она холодная, вам придется ее разогреть. Если она ничего не умеет – научить. В любом случае она будет красива, она будет ваша, и никто не посмеет к ней прикоснуться. А утром, когда солнце проникнет в вашу хазу, вы обнаружите на смятых подушках ее радостное, счастливое лицо. Его ослепительный блеск будет предназначаться вам одним. Приятели могут потешаться сколько им вздумается! Главное, что вы почувствуете внутри – ваше волнение, ваш страх, вашу застенчивость, – когда познакомитесь с ее кожей, с ее музыкой, ее одиночеством. Даю добрый совет – воспользуйтесь всем, ничего не пропустите! Иначе, когда будет слишком поздно, перед последним занавесом, перед тем, как сдать свою старую, потрепанную маскарадную одежду, вы обо всем пожалеете, вспоминая задницы, которыми пренебрегли. Тогда вы испытаете великое угрызение совести, будете выглядеть настоящим мудаком перед вступлением в ад…
* * *
Ее звали Жанной. Она нам это сказала, когда мы двинулись дальше и когда опять пошел дождь. После короткого просвета в облаках.
– Меня зовут Жанной… А вас?
Это была женщина, носившая траур по своим месячным.
Мы вернулись в порт. То есть пошли в обратную сторону, и ветер подгонял нас толчками в спину.
Жанна… Мы оберегали ее от дождя половинками своих плащей. И пониже опускали головы, чтобы поглубже зарыться в воротники. Со спины это выглядело шестиножкой, странным, очень длинным и безголовым животным, парашютом из габардина. Спереди это походило на прогулку с выздоравливающей больной, поддерживаемой двумя санитарами. Маленькая седая старушка в трауре между двумя высокими фигурами. Бывшая «звезда» в сопровождении эскорта менеджеров… Но внутри нам было хорошо, мы как могли прижимались друг к другу. Она каждого держала за талию, ее руки вцепились в нас под нашими пиджаками. А чтобы поспевать за нами, цеплялась за ремешки, из-под которых вылезают рубашки. В какую-то минуту я почувствовал на своем теле ее холодные худые пальцы. Только тогда я понял, что с игрой скоро будет покончено, что это была рука женщины, чьей слюной я только что напился всласть, что это была нежная и уже властная рука, которая еще не выказывала смелость, но скоро проявит ее вполне, что мы все для этого сделали и что пора было переходить к серьезным вещам. Но это была старая женщина, я не хотел ее, я не испытывал никакого волнения…
