– Этот вопрос я решила еще сегодня, в два часа дня все уже сделано,– резко оборвала его Эдис.– Завтра твой кабинет будут штукатурить.
– Хорошо. Какая же у нас повестка дня на сегодняшний вечер?
Эдис медленно опустилась на одно из кресел и некоторое время молча пристально разглядывала чертеж. Уголки рта у нее слегка опустились, будто она увидела что-то очень грустное.
– Вудс,– проговорила она,– присядь-ка.
Он сел и поставил чашку с блюдцем прямо на чертеж.
– Я не комический персонаж,– медленно проговорила Эдис,– и я не хочу, чтобы со мной обращались таким образом.
– А почему ты?..
– Я знаю, что такое быть посмешищем,– продолжала она, перебив Палмера.– Еще подростком мне пришлось испытать это, я была длинноногой верзилой, выше всех моих сверстников. Но с первого же года, когда я стала появляться в обществе, никто больше не находил меня смешной. И я решительно возражаю против такого со мной обращения.
– Я вовсе не считаю тебя смешной,– заверил ее Палмер.
– А твое язвительное замечание по поводу повестки дня? Не думай, что я не поняла. Я прекрасно вижу, что тебе не нравится, как я все организую. Но ведь если я не стану это делать, то тебе придется заниматься всем этим самому, а я не сомневаюсь, что это тоже тебе не понравится. Независимо от того, что я для тебя делаю или не делаю, все тебе не по душе. Не очень-то веселое положение, правда?
– Да, невеселое, при одном лишь условии: если я действительно ставил бы тебя в такое положение. Но дело в том, что ничего подобного нет.
– Такой невозмутимо спокойный вид, и вдруг такой необычайный комплекс внутренних противоречий, любопытно, не правда ли?
– Я охотно продолжу этот разговор, если ты соблаговолишь пояснить мне, что имеешь в виду,– холодно ответил Палмер.
Эдис отодвинула в сторону чашку с кофе и некоторое время разглядывала чертеж перекрытий дома.
– Намерен ли ты оставить скульптурную группу Ханны Керд у себя в кабинете? – спросила она.– Если нет, я помещу ее в тот угол.– Эдис обернулась к Палмеру и добавила:– Я спрашиваю совсем не для того, чтобы снова начать спор. Просто я бы тогда сделала выемку в потолке. Ведь на той неделе уже начнут прокладывать электрическую проводку.
– Я хотел бы оставить эту скульптуру у себя в кабинете.
Эдис снова наклонилась над чертежами.
– Вдоль этой стены можно бы повесить картины современных художников, кроме натюрмортов. Согласен?
Палмер прищурил глаза, внимательно разглядывая чертеж.
– А это что такое, холл? – спросил он.
– Часть холла,– ответила Эдис.– А тут стена, отделяющая вестибюль.
Не возражаешь?
– Нет.
– Картина Констэбла – мамин подарок – будет висеть здесь,– продолжала она,– а Энгр на той стене. Вокруг этих картин образуется свободное пространство, так что ничто им не будет мешать. Мне бы не хотелось помещать полотна Эрнста рядом с другими художниками-модернистами. Что, если мы повесим его вот сюда?
– Отлично.
– Натюрморты будут висеть в столовой. Хорошо?
– Хорошо.
– Гравюры предназначаются для других комнат. А Фраскони и Пирса можно, например, разместить в комнатах для гостей.
– Кроме гравюры «Рыбная ловля», которую я хотел бы взять к себе в кабинет,– заметил Палмер.
Эдис снова обернулась к нему:– В чем я опять провинилась? Чем-то тебя задела? До этого у меня было совершенно определенное впечатление, что все это тебе безумно наскучило.
Палмер встал.– Эдис, я не знаю, что кроется за всем этим,– проговорил он,– моту только сказать, что с меня хватит.
Невидящим взглядом она уставилась в темный угол комнаты. Наблюдая за ней, Палмер подумал, что Эдис в отличие от него, наверно, сейчас не перебирает в уме только что сказанное, анализируя какие-то отдельные моменты. Вместо этого она будто прислушивается к тому, о чем ни один из них ничего не сказал, будто хочет уловить звучание обертонов, недоступных обычному слуху.
Она задумчиво покачала головой: – Да, ты прав, Вудс.– И, посмотрев на него снизу вверх, добавила:– Вудс, я тоже не знаю, что кроется за всем этим. Посиди со мной и помоги мне еще немного, хорошо? Я больше не буду. Палмер снова сел и стал пить кофе. Висящая над их головами одинокая электрическая лампочка бросала на стол и на пол круглое пятно света. В чашке с кофе заплясала маленькая желтая искра, а светлая копна волос Эдис совсем затемнила ей лицо.
– Что ты имела в виду, когда говорила о комплексе внутренних противоречий у меня? – спросил Палмер, стараясь, чтобы голос его звучал ровно и миролюбиво.
Эдис чуть заметно пожала плечами.
– Просто у меня создалось такое впечатление,– ответила она ему в тон,– что ты в действительности гораздо сложнее, чем тебе кажется. Я же, наоборот, гораздо проще, чем мне бы хотелось признать. Ты обладаешь способностью жонглировать всякого рода противоречиями, не давая им коснуться земли. А я не умею этого делать.
– Какими противоречиями?-настойчиво допытывался Палмер.
– Ах! – Она опустила глаза на руки, разглядывая манжеты своей блузки. Голубоватый свет маленького драгоценного камня на запонке метнул искру в глаза Палмеру.
– Когда мы обручились, ты казался совсем другим,– сказала Эдис таким тихим голосом, что у Палмера вдруг мелькнула мысль, что она и не хочет, чтобы он услышал. Он подался вперед на своем стуле.
– Ты всегда немного отличался от других юношей, которых я знала. Держался более непринужденно, не важничал. Высмеивал то, над чем они никогда не смеялись. К тому же у тебя была ужасная репутация: ты сменил три колледжа. Рассказывали о какой-то истории с девушкой, которая у тебя была, когда ты жил на Восточном побережье.
Эдис умолкла и, будто гипнотизер, поворачивала руку то в одну, то в другую сторону, и камешек в запонке снова вспыхивал и сверкал.
– Но, несмотря на это, ты все же не казался мне сложной натурой,– вновь заговорила она.– Я даже склонна думать, что ты и не был тогда таким сложным… Потом погиб Хэнли.
Палмер кивнул:– Ты правильно почувствовала значение этого события.
– Но и тогда перемена произошла не вдруг. Даже в армии, приезжая в отпуск и в командировки, ты во многом еще оставался почти таким же, как и прежде. Сколько времени ты пробыл в Европе? Два года?
– Полтора.
– Вот когда ты вернулся из Европы, я заметила происшедшие в тебе перемены.– Она взглянула на него:– Ничто не вынуждало тебя занять место Хэнли в банке. Твой отец не просил тебя об этом.
– У него не было необходимости просить меня.
– Итак, первое противоречие,– сказала Эдис.– Первое, за которым последовали многие другие. Вудс, в тебе есть что-то совсем особое. Я только сейчас начинаю понимать, насколько ты отличаешься от… Палмер, не дождавшись конца ее фразы, поспешил закончить сам:
– От нормальных людей?
Эдис криво усмехнулась:– Я ведь только пытаюсь ответить на твой вопрос. А это не так-то просто, особенно когда, в сущности, в этом нет нужды.
– Тогда лучше не надо,– предложил Палмер.
Эдис покачала головой:– В этом году все эти противоречия резко обострились. Мне, пожалуй, следовало ожидать, что так будет, когда ты после смерти отца продал банк. Но я не могла тогда предвидеть эту твою новую должность. Ты словно воскрешаешь своего отца и начинаешь все заново, на этот раз в Нью-Йорке.
Палмер откинулся в кресле, стараясь сдержать себя и не ответить. Можно было бы спокойно и разумно поговорить о личных делах. Но когда Эдис под личиной благожелательной разумной беседы так ожесточенно нападает на него, тут совсем другое дело. Однако вместо резкой отповеди Палмер заставил себя сказать:– Эдис, я не уверен, что понимаю тебя.
– Видишь ли, ты попадаешь в тот же круг взаимоотношений,– сказала она,– у Бэркхардта такой же властный и деспотичный нрав, как и у твоего отца. И здесь, в Нью-Йорке, ты снова так же несчастлив, как и в Чикаго. Палмер опять сдержался.– Почему ты думаешь, что я здесь несчастлив? – спросил он почти безразличным тоном.
– Я могу судить об этом только по тому, что ты говоришь и как себя держишь.– Эдис, глядя на него, коснулась холодным кончиком пальца его щеки.– Не сердись, дорогой, я ведь не…– Она отвела взгляд от его лица.– Но ты, наверно, думаешь…– Ее голос звучал неровно и глухо.– Ты думаешь, что я все это со зла, чтобы задеть тебя.– Она умолкла, ожидая его ответа.– Ведь так?
Палмер провел языком по пересохшей нижней губе и попытался освободиться от сковывающего его напряжения.– А тебе никогда не приходило в голову, что человек может быть несчастлив по причинам, которые не имеют никакого отношения к его работе? – спросил он самым спокойным тоном, на какой был способен.
– Приходило,– ответила Эдис, взяв его чашку с кофе и отхлебнув из нее немного.– Может быть, причина этому – наш нелепый отель. А может быть, и этот город, хотя ты никогда в этом не признаешься, наконец, неудобства, вызванные ломкой привычного образа жизни. Тут могут быть повинны и специфические особенности твоей новой работы, которая имеет весьма отдаленное отношение к банковскому делу. Как видишь, недостатка в причинах нет.
