Она растрогалась до слез.
— Буду стремиться к этому, — кивнул я, чтобы скорее закончить разговор.
— Надеюсь, вскоре снова увидеть вас здесь в качестве судебного репортера, — добавила Штелльмайер.
Славная женщина, она не почувствовала, как гадко это прозвучало. Я улыбался.
— Судебные слушания объявляю закрытыми, — провозгласила Штелльмайер.
Зал разразился аплодисментами. Никто не протестовал. Очевидно, Хельмут Хель уже вышел на пенсию.
В последующие часы я давал интервью, подставляя свою кровоточащую душу рентгеновским лучам СМИ. Я не уставал повторять, что обязан освобождением замечательному адвокату, — который сейчас сиял, словно светлячок, развалившись перед камерами, — и справедливому суду. На все вопросы, начинающиеся со слова «почему» и касающиеся моего признания, я реагировал бессмысленной улыбкой. Каждый журналист интерпретировал ее по-своему, поэтому я удовлетворил их всех. В этом состояло наше своего рода негласное соглашение.
Вскоре появился служитель здания и объявил, что пора закрывать зал. Даже врач устал щупать мой пульс. Друзья, которые любили меня за то, что я стал знаменитым и успешным и ловко выкрутился на суде, хлопали меня по плечу, желали всего хорошего и угрожали скорейшими свиданиями за кофе и пивом в том или ином заведении на свободе.
Томас поинтересовался, что он еще может для меня сделать.
— Ничего, спасибо, — ответил я, — теперь все будет нормально.
Мне стало жаль его. Теперь ему предстояло, как и всем, снова изо дня в день улаживать свои проблемы. Когда меня, наконец, оставили в покое, я тоже пошел. Куда? Я знал лишь одну дорогу, и она вела в камеру, но на нее я только что потерял право. Меня лишили моего места лишения свободы. Тем самым меня, убийцу, довели до последней стадии апатии.
В тюремном корпусе меня поджидал сюрприз в лице молодого председателя коллегии присяжных. Мы холодно пожали друг другу руки. Его звали Михаэль Фабиан, и он работал учителем в школе для трудновоспитуемых подростков.
— Я верю вам и считаю вас убийцей, — сказал он.
— Знаю, — произнес я, — но какое это имеет теперь значение?
Не улыбнувшись на мои слова, он поинтересовался, зачем я сделал это.
— Слишком поздно, — ответил я. — Я был готов обнародовать свой план и тем самым поставить на нем крест. Однако кто-то выкрал из ячейки в камере хранения мои вещественные доказательства.
— Выкрал? — удивился он. — Кто же?
Мне показалось, что он прекрасно знает ответ на данный вопрос. Однако я сразу понял, что ошибся. Он работал учителем в школе для трудновоспитуемых подростков и был хорошим человеком. И он в отличие от меня сохранял способность мыслить логически. В этом состояло его преимущество.
— Похоже, кто-то узнал код, — предположил я и добавил: — Что в принципе невозможно.
— Вы никому его не сообщали?
Я покачал головой:
— Я действовал в одиночку.
— Уверены?
Нет лучшего вопроса, чтобы заставить человека засомневаться. Тем не менее я кивнул.
— Кто мог быть заинтересован в том, чтобы уничтожить ваши доказательства?
— Никто.
— Точно?
Черт возьми, я просто убежден в том, что теперь это не имеет никакого значения!
— А кто устроил спектакль с убийством по просьбе жертвы? Откуда взялись свидетели? Кто состряпал переписку по электронной почте? — продолжил допытываться он.
Михаэль Фабиан задавал сложные вопросы. Я не знал, с какого конца мне подобраться к решению загадки. В хорошем детективном романе мы с ним, дружно взявшись за дело, распутали бы этот клубок.
— Мне пора, — сказал я.
На прощание он крепко пожал мне руку.
— Мне кажется, я догадываюсь, что хранилось в той ячейке, — заметил он.
— Вряд ли вы ошибаетесь, — проговорил я.
Никто из нас ни разу не улыбнулся. Мы уважали друг друга.
Охранник отпер дверь моей камеры. Он дал мне пару часов, чтобы проститься с местом моего предварительного заключения. Я лег на спину, наблюдая, как поток воздуха из вентиляционного отверстия под моей кроватью гоняет похожие на сахарную вату пыльные комки. Я думал о том, как мне пережить вторую стадию моей апатии, и вдруг заметил на полу что-то белое. Предмет показался мне знакомым, хотя я не мог вспомнить, что бы это могло быть.
Я полез под кровать и достал оттуда разорванную салфетку, которая провела на моей подушке не одну ночь. Наверное, она незаметно слетела, а я со временем забыл о ней и о послании, которое было на ней написано. «Бразилия».
Я вдруг понял все. И любой врач зафиксировал бы у меня сейчас появление пульса. Одной свидетельницы на суде не хватало. Она одна не участвовала в спектакле и проигнорировала процесс. Юная Беатриче, официантка из бара Боба. Это она была той миниатюрной шатенкой, что беседовала с моей чемпионкой по прыжкам в воду. Это у нее, маленькой черноволосой официантки, я, в стельку пьяный, провел вторую ночь после убийства.
Осторожный стук в дверь прервал мои размышления. В замке повернулся ключ, лязгнул засов. На пороге появилась еще одна фигура, принадлежащая промежутку между моим навсегда похороненным прошлым и несуществующим будущим. Словно актеры выходили на поклон один за другим по окончании спектакля.
Это был господин Вильфрид, бескровный Граф, охранник из третьего корпуса. Он провожал меня к Хелене, когда та еще не опустила руки в отчаянных попытках спасти меня.
— Вы готовы? Можно ехать? — спросил он.
Я не смог сдержать смех. Это напоминало мне «Лесного царя» Гёте или пьесу Гуго фон Гофмансталя «Имярек». Сама смерть является за главным героем — излюбленный прием многих лишенных воображения романистов и драматургов. Граф действительно походил на посланца ада. И скоро кони, погоняемые его безжалостной плеткой, умчат меня сквозь ночь и ветер в царство дьявола. Ужасное клише! Это ли не лучшее доказательство тому, каким провальным романтическим героем я был?
Разумеется, я последовал за ним. Сейчас я готов был выполнить любой приказ. У меня не осталось дел, которые нужно улаживать. Моя дальнейшая жизнь не нуждалась в моем участии. И появление Графа свидетельствовало о том, что я вплотную приблизился к заслуженному концу.
Мы покинули тюрьму через черный ход. Несколько дождевых капель упало мне на затылок и лоб. Они были холодными и навевали мысли о плохой весне. Я устроился в ожидавшей меня машине. Граф сел за руль, и автомобиль медленно тронулся с места.
— Куда мы едем? — спросил я, нарушив молчание.
Он не ответил, потому что знал, что я уже обо всем догадался. Меня ожидало прекрасное путешествие! Свобода за окном больше ничего не значила. И дождь барабанил по крыше.
Граф проводил меня до двери. На этом, видимо, его миссия заканчивалась. Я охотно дал бы ему на чай, но боялся обидеть. Ведь он — человек чести.
— Госпожа Зеленич в отъезде, — сообщил мой провожатый, отпирая дверь. — Квартира в вашем распоряжении. Кровать застелена, подготовлены чистые полотенца, холодильник полон, есть что почитать. Отдыхайте.
Он передал мне ключ. Я не мог принять его.
— Закройте дверь снаружи, — попросил я.
— Но ведь вы не заключенный, — возразил он, — и я не вправе лишать вас законной свободы.
Граф сунул ключ в замок изнутри и захлопнул дверь, оставив меня в прихожей цвета золотой осени. Я лег на мягкий ковер и попытался заплакать.
Хелена знала, что когда-нибудь я захочу послушать Жака Оффенбаха. Под коробкой с диском я обнаружил первое письмо. Я не испугался. Кроваво-красные буквы хорошо накладывались в моем сознании на эту музыку. Я мысленно подготовился к разгадке мучащей меня тайны.
«Дорогой Ян, это пишет Беатриче, твоя знакомая официантка. Пришло время открыть тебе мой секрет, который, собственно, является твоим. Ты сам мне обо всем рассказал! Помнишь вторую ночь после убийства? Ты сидел в нашем баре. Был пьян и в полном отчаянии. Я пожалела тебя. Ты бился головой о стол и почти не помнил себя. Я не могла тебя бросить.
Боб помог мне поставить тебя на ноги, и я потащила тебя к себе домой. По дороге ты постоянно бормотал о Бразилии. Спросил меня, поехала бы я с тобой туда? Бразилия. Бразилия. Бразилия. И так без конца. Ты показался мне милым, когда то смеялся, то плакал в моих объятиях. Ты был чертовски пьян.
Я положила тебя на диван. Ты бредил. А потом начал повторять числа. Постоянно одно и то же. Два-шесть-ноль-восемь-девять-восемь. Я спрашивала тебя, что они означают? В ответ ты бормотал что-то невнятное про человека в красной куртке. И вдруг: „Код. Тайный код. Ячейка в камере хранения. Ключ к убийству. Это сделал я. Это я стрелял“. И тому подобные странные фразы. А вскоре снова: два-шесть-ноль-восемь-девять-восемь.
Я записала. Видимо, сработал инстинкт. Я и не подозревала, какую роль они сыграют в дальнейшем.
