Он обеими руками показал, как он открывает перед душой дверь.
— Мы живем, слышишь? Но мы живем только теперь. Мы разводим руками и говорим, что мы есть. Но нас отталкивают в сторону и запихивают в темноту истории. Потому что мы одноразовые. Мы участвуем в вечном маскараде, в котором маски приходят и уходят: длиниая-длинная череда масок. — Папашка показал, как бесконечна эта череда. — Но мы заслужили лучшего, Ханс Томас. И ты и я заслужили того, чтобы наши имена были вписаны во что-то вечное, во что-то, что не будет уничтожено в этой огромной песочнице.
Он сидел на каменной глыбе и тяжело вздыхал. Только теперь я понял, что он давно подготовился к этой лекции, которую собирался прочесть именно здесь, на этой древней афинской площади. Таким образом он как будто принял участие в диспутах древних философов.
Собственно, он обращался не ко мне. А к великим афинским философам. Его слова были обращены к далёкому прошлому.
Я ещё не успел стать законченным философом, но считал, что всё-таки достаточно сведущ в философии. Поэтому я спросил:
— А может быть, всё-таки не всё уничтожается в этой большой песочнице?
Папашка посмотрел на меня и впервые обратился именно ко мне. Наверное, я вывел его из глубочайшего транса.
— Здесь, — сказал он и показал на свою голову. — Здесь есть то, что никогда не сотрётся.
Мне вдруг стало страшно, не началась ли у него мания величия, но было похоже, что он имеет в виду не только свою голову.
— Мысли не пропадают, Ханс Томас. Я пропел только первую строфу. Афинские философы тоже считали, что есть что-то, что не исчезает. Платон называл это миром идей. Самое важное не замки, построенные из песка. Самое важное — картина того замка, который рождается в голове у ребёнка ещё до того, как он начнёт строить. Почему, ты думаешь, ребёнок разрушает замок, как только построит его?
Мне пришлось признаться, что я понял первый стих лучше, чем последний, но он сказал:
— У тебя так случалось, чтобы ты хотел нарисовать или построить что-нибудь, не имея точного представления, что это будет? Ты пробуешь снова и снова, ты не сдаёшься. Это потому, что внутренняя картина бывает более совершенной, чем копии, которые ты пытаешься повторить руками. Так и со всем, что мы видим вокруг нас. В нас живёт уверенность, что всё, нас окружающее, могло бы быть лучше. И знаешь почему, Ханс Томас?
Я отрицательно покачал головой, от волнения он перешёл на шёпот:
— Потому что все картины, которые мы носим в себе, мы получаем из мира идей. Таково их происхождение, они оттуда, а не из песочницы, где время пожирает то, что нам нравится.
— Значит, всё-таки другой мир существует?
Папашка таинственно кивнул.
— Там находятся наши души до того, как они поселяются в наши тела. И туда же уходят, когда тела уничтожатся временем.
— Это случайно?
Я с удивлением посмотрел на него.
— Так считал Платон. Наши тела разделяют судьбу песочных замков в песочнице. С этим ничего не поделаешь. Но есть в нас кое-что, чего время не в силах разрушить. Поэтому ему, собственно, здесь не место. Достаточно посмотреть на всё, что нас окружает. Достаточно увидеть, что всё вокруг нас на что-то похоже.
Я понял не всё, но понял, что философ — это нечто огромное и что мой папашка — великий философ. Теперь и мне тоже древние греки стали немного ближе. Я понял, что оставшиеся после них руины — не самое главное. А вот их мысли живут и важны до сих пор.
Наконец папашка показал мне, где Сократ сидел в тюрьме до того, как его заставили выпить чашу с ядом и он умер. Обвиняли его в том, что он вёл молодёжь по неверному пути. Воистину он был единственным джокером в Афинах того времени.
ДЕВЯТКА БУБЁН
…мы все принадлежим одному роду…
Покинув Акрополь и древнюю площадь, мы по узким улицам, где было много всяких контор, дошли до площади Синтагма, на которой находится здание парламента. По дороге папашка купил колоду интересных карт, он тут же просмотрел её, вынул джокера и отдал колоду мне.
Мы пообедали в одном из многочисленных кафе, расположенных на площади. Выпив кофе, папашка сказал, что ему надо кое-что разузнать, чтобы нам было легче найти маму. У меня гудели ноги после наших прогулок по следам древних греков, и мы договорились, что я посижу в кафе, пока он будет звонить по телефону и, может быть, наведается в агентство мод, которое находилось где-то поблизости.
Когда он ушёл, я остался совершенно один на большой площади, кишевшей маленькими греками. Первым делом я разложил на столе новую колоду карт. И попытался вложить в уста каждой карты свою фразу. Потом попробовал сложить из этих фраз единый рассказ. Но сделать это без бумаги и ручки оказалось так трудно, что после нескольких попыток я сдался.
Тогда я достал лупу и книжку-коврижку и стал читать дальше о загадочном острове. У меня не было сомнений, что меня ждёт великий поворот в ходе событий. Ибо теперь Джокеру предстояло сложить вместе отдельные фразы, придуманные карликами. Может, и мне удастся уловить связь между своей жизнью и всеми теми чудесами, о которых когда-то давно Ханс Пекарь рассказал Альберту.
♦ "То, что я выпил из бутылочки, было так приятно всему моему телу, что земля закачалась у меня под ногами. Мне показалось, что я снова нахожусь в море.
Издалека послышался голос Фроде: "Как тебе пришло в голову дать ему выпить из бутылки?"
Джокер ответил: "Ему так хотелось сделать хотя бы один глоток".
Я не был уверен, что он ответил именно так, потому что через минуту меня сморил сон. Когда я проснулся, надо мной стоял Фроде. Он осторожно тыкал ногой мне в бок.
— Давай просыпайся! — сказал он. — Джокер вот-вот решит главную загадку.
Я вскочил.
— Какую загадку?
— Игра Джокера, помнишь? Сейчас он соединит все фразы в одну историю.
Встав на ноги, я увидел, что Джокер расставляет карликов в определённом порядке. Они образовали большой круг, но теперь все масти были перемешаны. Я отметил, что карты одинакового достоинства стояли рядом друг с другом.
Джокер опять залез на стул с высокой спинкой, мы с Фроде последовали его примеру.
— Валеты! — крикнул Джокер. — Вам следует стать между королями и десятками. Дамы должны стоять между королями и тузами.
Он несколько раз почесал голову и продолжал:
— Девятка Червей и Девятка Бубён, поменяйтесь местами!
Полная Девятка Червей вышла из круга и заняла место хрупкой Девятки Бубён, которая засеменила на её место.
Джокер сделал ещё несколько поправок и остался доволен.
— Это называется "раскинуть карты", — прошептал мне Фроде. — Сперва каждая карта говорит свою фразу, потом их нужно перетасовать и сдать снова.
Я плохо понял, что он сказал, потому что одна моя щиколотка почувствовала в это время вкус лимона, а левое ухо защекотал восхитительный аромат сирени.
— Каждый произносит по одной фразе, — начал Джокер. — И только когда они все соединятся в единое целое, наш пасьянс обретёт смысл. Потому что мы все принадлежим одному роду.
Несколько секунд в зале царила гробовая тишина. Потом Король Пик спросил:
— Кто из нас должен начать?
— У него каждый раз не хватает терпения, — шепнул мне Фроде.
Джокер развёл руками.
— Конец истории зависит от её начала, — признался он. — А наша история начинается с Валета Бубён. Пожалуйста, стеклянный Валет, слово за тобой.
— Серебряный бриг тонет в бушующем море, — произнёс Валет Бубён.
Справа от Валета Бубён стоял Король Пик, он сказал:
— Тот, кто провидит судьбу, должен её победить.
— Нет! Нет! — огорчённо воскликнул Джокер. — Наша игра движется по часовой стрелке. Король Пик будет последним.
Лицо у Фроде как будто застыло.
— Этого я и боялся, — прошептал он.
— Чего?
— Что Король Пик будет последним.
Я не успел ему ответить, потому что вдруг почувствовал, что мою голову целиком наполнил вкус гоголя-моголя. А такое лакомство редко появлялось на нашем столе в Любеке.
— Начнём сначала, — сказал Джокер. — Сперва все валеты, затем — десятки, за ними все остальные по часовой стрелке. Начинайте, валеты, прошу вас!
И все валеты произнесли по очереди каждый свою фразу:
— Серебряный бриг тонет в бушующем море. Моряка прибивает к берегу острова, который растёт у него на глазах. В нагрудном кармане моряка лежала колода карт, которую он теперь сушит на солнце. Пятьдесят три карты становятся на долгие годы единственным обществом сына стеклодува.
