Он говорил очень долго, со знанием дела, ибо умел так говорить на любую тему, но никто ему не возражал, мы сидели впервые за последнюю неделю у костра, сушили одежду, грелись, и всем было так покойно, тихо, что думать ни о чем не хотелось.
Трава на солнце выгорела, стала сухой и колючей, и только в тени около кустов черемухи осталась мягкая, сочная зелень. Там они и лежали, толстый большеглазый Леха с пятой линии, Вадим с шестой, Юрка и самый старший — тринадцатилетний Андрюха. Играли в жопки, Санька водил, а пацаны кричали:
— Ну живей, живей!
Санька бегал с мячом уже больше часа, шатался от усталости и из последних сил кидал мяч, стараясь попасть в развалившихся на траве ребят. Мяч летел слабо, неточно, и они играючи отбивали его сильными футбольными ударами обратно на сухую траву.
— Бегай, бегай давай! Шевелись!
Саньке хотелось все бросить и лечь в тень, но он обязан был отыграться, таков неписанный закон этой игры: отводись, и только потом, если хочешь, уходи. Один раз ему это удалось, но он зачем-то остался и через пять минут был наказан. По лицу, по губам противно тек пот, попадал в рот, Санька вяло подбирал мяч и кидал его двумя руками, одной сил не было, хитрил, старался подбросить поближе, чтобы оттуда уже ударить точно, но пацаны разгадывали его хитрости, орали, и кто-нибудь из них, касаясь рукой земли, как этого требовали правила, подбегал к мячу, опережал Саньку и что есть силы дуплился.
«Они просто меня ненавидят, они нарочно, нарочно», — против воли шептали губы. Зачем он только согласился с ними играть, зачем не ушел, когда было можно? Но теперь он отводится и уйдет. Эта мысль дала ему немного сил, но нет — слишком жарко, и у него ничего не получалось, хотелось лишь одного, лечь, как лежали они. Заплетались ноги, куда-то в сторону летел тяжелый мяч, а из жаркого марева доносилось:
— Жухала! Жухала!
Но какой же он жухала? Он младше их на два года, и он очень устал, но продолжал, ковыляя, бегать на ватных ногах, пока с дач не позвали обедать.
Полчаса спустя Санька сидел на террасе дачи, которую они снимали второй год подряд, и скучающе смотрел, как мать делает салат из редиски, картошки, яйца и зеленого лука и поливает все это постным маслом.
— Не буду с маслом. С майонезом хочу.
— Майонеза нет, — ответила мать спокойно.
— Тогда совсем не буду.
Он сказал раздраженно, нарочито вызывающе, и мать взглянула на него с удивлением.
— Ты что это?
— Ничего! — задрожал от обиды голос.
— Почему ты мне грубишь? Почему ты стал такой грубый?
— Я не грубый.
Ему очень захотелось рассказать матери про пацанов, про игру с неприличным названием, про то, что он так и не сумел отыграться, и значит, после обеда ему снова придется бегать под солнцем, а пацаны будут лежать в тени и гоготать. А солнце после обеда самое страшное. Это висело на нем какой-то недетской мукой — во что бы то ни стало отыграться, но чем мать тут поможет? Не побежит же она отыгрываться за него.
«Не пойду, — решил он. — Черт с ним со всеми, никуда не пойду. — Пусть они без меня играют, пусть водит Леха — жир-трест, пусть водит ухмыляющийся Юрка, пусть они бегают по жаре, а он и без них обойдется. Им просто нравится его мучить, а он их перехитрит, ляжет в саду под яблоней и будет играть в солдатиков».
Но очень скоро играть одному стало скучно. Санька послонялся по саду, по дощатому домику, полному мух, а потом поплелся смотреть, как мать пропалывает картошку.
Она сидела на корточках в купальнике, толстая тетенька с пучком волос, и выдергивала сорняки.
— А когда папа приедет?
Она ничего не ответила.
— Ну, ма, ну когда?
— Не знаю, Санечка. У папы теперь много работы.
— Ну вот! — снова задрожали губы, лучше бы у мамы было много работы.
— Ты иди, погуляй.
— Не хочу.
— Ну тогда книжку почитай, — она оторвалась от грядки и подняла на него глаза, — а вечером купаться пойдем.
Что за радость купаться с мамой — не поныряешь, не побрызгаешься.
— Мне скучно, — захныкал Санька.
— Мне тоже, сынок.
Санька на секунду опешил — матери не могло быть скучно. Ей всегда одинаково, когда он ведет себя хорошо, она его хвалит, когда плохо — ругает, она всегда была рядом с ним и никогда не жаловалась на то, что ей скучно. Он так растерялся, что на время забыл про игру, а мать опять опустила голову и продолжала выдергивать сорняки ловкими быстрыми пальцами.
А может, они просто забыли, что он должен отыграться? Играют, например, в американку или в двенадцать палочек и запросто его примут. Он пошел за калитку с независимым видом, поддевая носком камешки, руки в карманах, и слышно было самому, как сердце стучит точно какая-то косточка.
Но ребята не играли. Они по-прежнему лежали в тени. Андрюха с Юркой по очереди курили, а Леха — жир-трест что-то рассказывал.
Санька сел на траву метрах в пяти, как бы рядом с ними и как бы сам по себе, но его сразу же окликнули:
— Что отыграться пришел?
— Я просто, — но облизнул сухие губы.
— Просто? Тогда вали отсюда!
Санька поднялся и обреченно пошел к мячу, пацаны оживились и задрали ноги. И тут в Саньке проснулась злость. Он понял, как нужно отыгрываться. Надо не жалеть себя, а бегать, бегать быстро — они отобьют, а ты беги, не давай им опомниться и бей, бей, забыв про усталость и жару, и тогда обязательно попадешь. Бей в самого неповоротливого толстого Леху, пусть он поводит, жирок свой порастрясет.
Санька носился, как оглашенный, снова дрожали руки, тек по лицу пот, и пацаны разгадали его намерение и стали опекать Леху, защищая его толстый зад и стриженную лобастую голову.
— Это нечестно!
— Честно, честно!
Удар они отбили, снова удар, но теперь мяч уже ближе. Жирный зажмурился, испугался, а остальным весело, азартно, они гогочут. Конечно, если будет водилой жир-трест, — это одна тоска.
Санька не помнил себя. Он забыл о точности удара, надо подавить их скоростью, они могут только ползать, а он бегает, он выжил их уже из тени, он напирает, и вот уже мяч с ноги Юрки соскользнул и Санька поймал его над головой прямо у жирного. Теперь Леха в его руках. Но сзади немедленно подполз Юрка и выставил свой локоть — жир-трест зажмурился и закрыл руками лицо, а Санька принялся делать мячом обманные движения, то отнимая его, то опуская. Но жирный надежно закрыт, а у Юрки неожиданно открылась задница. Юрка увлекся и этого не заметил, он уверен, что Санька не будет по нему бить, но тот неожиданно наклонился, отвел руку в сторону и резко бросил мяч под Юркину ляжку.
Мяч стукнулся, откатился, и Санька заорал:
— Есть!
— На жопе шерсть!
На Юркином лице на мгновение появилось смешанное выражение досады и какой-то угрозы. Он посмотрел на Саньку, прищурившись, и процедил:
— Води, давай!
— Было! Было!
— Не было!
Остальные молчали. У Саньки задрожал от обиды голос, а Юрка дал ему пинка и закричал:
— Води, щенок!
Сил терпеть больше не было, Саньке все стало ненавистно, Юркина наглая рожа, подлость пацанов, кровь прилила к лицу и неожиданно для всех и для самого себя он бросился на сидящего на земле парня и ударил его. Удар получился несильный, смазанный, но Юрка рассвирепел. Он вскочил и стал бить Саньку кулаками по лицу наотмашь, а Санька захлебывался от боли и орал только одно:
— Было! Было!
— Еще?
— Жухала ты, понял? Было!
— Кто жухала?
Юрка бил уже несильно ладонями, точно пощечины давал, наслаждаясь силой.
— Получай, сопляк!
Из носа у Саньки потекла кровь, но еще больнее было от унижения — почему я такой слабый и не могу ему ответить? А из глаз уже полились слезы, и эти слезы — было самое ужасное. Но чем больше Санька уговаривал себя не реветь, тем сильнее текли слезы, с ними и сопли. На него было страшно смотреть, и, мягко подталкивая, пацаны увели его подальше от дороги — не дай Бог кто из взрослых увидит.
— Было, было! — всхлипывал он, но его уже больше никто не бил, теперь они боялись, что он побежит жаловаться, и не знали, что с ним делать.
Но Санька и не думал ни на кого жаловаться, он вырвался и убежал в лес. Там бросился на теплый мох и зашептал:
— Папа, миленький папа, приезжай скорее, обязательно приезжай.
Постепенно Санька успокоился. Он повернулся на спину и стал глядеть в небо, как, соприкасаясь ветвями, уходили в глубину деревья, точно там они вырастали и спускались к земле. И ему показалось, что он сам где-то высоко-высоко, а небо внизу, и там остались ненавистные лица, жара, игра в жопки, а здесь было тихо, ползали по траве жучки, и Саньке хотелось остаться в лесу навсегда и играть с жучками в их игры, летать и ползать, как они, по травинкам. Ему сделалось так сладко, как было очень давно, когда он едва ли умел ходить и говорить и только лежать и смотреть на огромный, недоступный и страшно близкий мир.
