Вытащил пистолет и приставил мне к голове. Твердо приставил.
— Я, — говорит, — сейчас тебя вижу. Насквозь. И всю твою голову лысую вижу и обозреваю. Не вздумай в драку лезть. Я при исполнении. А ты так. Никто.
И тычет мне в висок боевым оружием. Я написал по памяти. Что я предатель. И подписался.
Субботин вырвал бумажку, я еще точку не поставил, а он вырвал. Помахал в воздухе. Потом понюхал:
— Чем пахнет, Вася? Бумагой, скажешь. Точно, бумагой. На моих глазах столько бумаги люди исписали! Я, Вася, вроде учителя. Диктую, а они пишут, пишут. А у меня мечта. И ты сейчас эту мечту приведешь в действие. Ешь, Вася. Ешь. Кушай на здоровье. Хочешь, по кусочку, хочешь, целиком. Открой рот.
Я не открыл. Он силой мне разжал челюсти — пистолетом тыкал в губы, я и раскрыл рот.
Запихал бумажку.
— Ну, жуй!
И смотрит.
Я жую.
Сквозь жевание спрашиваю:
— Доволен?
— Очень доволен. Вкусно?
— Пошел к черту.
А сам жую под пистолетом. Хоть бы разорвал на мелкие кусочки. Нет. Целую затолкал. Кое-как проглотил.
— И что дальше?
Субботин аккуратно спрятал пистолет. Довольный. Спокойный. Как будто хлебом голодного накормил.
— Ну, Вася. Я тебе что сказать хочу. Ваше с Янкелем дело я лично для себя закрыл. Мне больше не интересно. Меня по здоровью комиссуют. И к тому же товарища Сталина довели до смешного с евреями. У нас в МГБ обнаружен сионистский заговор. Товарища Абакумова два месяца назад арестовали. А другое начальство тоже. За то, что они врачей-вредителей прикрывали своими силами. И еще арестуют кое-кого, и много. И мне сейчас с тобой и с Янкелем соваться — ни к чему. Спросят — почему раньше в разработку не отдавал. Скрывал. В заговоре тоже. Вот, Вася-Василек. Так что иди куда хочешь. Бумажка твоя у тебя внутри. Не надейся, что ты ее из себя выдавишь. Не высрешь никогда. Гарантирую. Карандаш химический у тебя будет бродить в крови. С химией, товарищ, шутки плохи. Про химическое оружие слышал? Да что я спрашиваю. Евреи химическое оружие хотели пустить против советского народа, ты ж в курсе.
Субботин сел на кровать, позвал собаку. Цуцик приник к его ногам и преданно смотрел. Субботин гладил собаку по спине и тихонько говорил ласковые собачиные слова.
Я сидел на табуретке. Слезы текли из меня. Меня больше не было. Была одна химия внутри. Я не смог сдержаться и всхлипнул.
Субботин сказал:
— Правильно, Вася. Поплачь. Бедный ты бедный, Вася. Бедный ты, бедный. Я тебя опять не вижу. А ты же есть — слышу. Носом хлюпаешь. Поплачь. Я тебе такое расскажу. Ко мне Янкель приходил. С утречка неделю назад. На место службы. Подводой приехал. С ветерком. Дежурный звонит мне прямо в кабинет. Докладывает: «К вам, товарищ капитан, человек. По срочному крайне важному делу. Выгляньте в окно. Увидите. Пускать или прогнать? Ненормальный с виду». Выглянул, — я в тот день видел, — Янкель. Дежурному говорю: «Сам выйду». Вышел. Говорю: «Поехали ко мне домой». Янкель не соглашается. «Веди, — говорит, — внутрь. В кабинет». Говорю: «Зачем? В тюрьму не терпится?» — «Не терпится. Веди в кабинет. На улице с тобой говорить не буду». Я же оперативник. Я человека насквозь вижу. А Янкель кто? Партизан. Я партизана всегда переиграю. Он руку из кармана пиджака не вынимает. Щупает там что-то, щупает. Карман топырится. Соображаю: там граната. Шепотом Янкелю острожно и убедительно советую: «Дурак, оставь гранату в покое. На нас дежурный смотрит. И вытащить не успеешь — пристрелит». Он отвечает, тоже шепотом: «Успею». Я на него наваливаюсь, вроде с громкими объятиями. Железно захватываю. Дыхнуть не даю: «Товарищ дорогой! Вот так встреча! Вот так радость!» И набок его заваливаю. А у него рука в кармане. Я туда — кулаком зажал. Лимонка. Рука у него потная, скользит. Кричу для постового: «Что же ты напился с утра! Поехали, я тебя спать уложу!» И лошадь стегнул. Вожжи Янкель бросил без внимания. Лошадь резко с места взяла. Он от неожиданности гранату выпустил в кармане. Я перехватил. По шее его легонько стукнул. Затих. Вроде на плечико ко мне облокотился. Поехали шагом.
Загрузил Янкеля в полубессознательном состоянии на кровать. Он очнулся быстро. Здоровый. Говорит: «Я тебя, Субботин, голыми руками придушу. Терпел-терпел, а придушу. Хотел тебя грохнуть на месте преступления. Чтоб побольше захватить вас, гадов, но одного тебя точно прибью». А я засмеялся. Пистолет вытащил из кобуры, на стол далеко от себя пристроил. Китель расстегнул, подставил шею. «Ну, души». Янкель подумал и говорит: «Нет. Своими руками не смогу. Взорвать бы — пожалуйста. А руками — нет. Сноровка прошла». Я ему говорю: «Я слов своих никогда обратно не беру. Но обстановка изменилась, — про сионистский заговор в сердце МГБ ему объяснил, про свою болезнь, про комиссию. — Так что, дорогой Янкель, операция наша закрывается. Но ты признай, что я тебя на краю пропасти удержал. Если бы я тебя тогда не приструнил, ты бы наделал делов. Свои бы тебя сдали с твоими провокационными разговорами». Он спросил про тебя. Я его заверил, что тебя вообще можно считать за ничто. По немцу тебя искать бросили. Другие заботы пришли. Поважнее. Генералов сажают. Он мне сказал, что женится на девке. Что она от него ребеночка ожидает вот-вот. А это же Наталка. Знаешь?
Я замер.
— Нет, — говорю, — не знаю.
Субботин пальцем погрозил в пространство:
— Врешь плохо. Твоя беда, что ты не полный дурак, Вася. Полные дураки вообще правду и брехню не различают. А ты различаешь. Ты не полный дурак. И сейчас брешешь.
— Ну, брешу.
— А я посчитал. И получается, что это мой ребеночек у Наталочки-красавицы. Она же ко мне приходила. Я Янкелю прямо и говорю. Зачем ты, Янкель, мне Наталку подсунул. Он вскинулся: «Как это?»
Я рассказал, что она ко мне приходила вроде от него. Уговаривала, что Янкель на все согласный. Что я ему, Янкелю, через Наталочку отсрочку дал на неопределенное время. Янкель в несознанку. Не посылал ее. И точка. Понимаю — не врет. Я всегда понимаю. Я же спец. Говорю: «Не волнуйся, Янкель. Я пошутил». Замял для ясности. Пожелал счастья в личной жизни. А ведь это ты ко мне Наталку направил, Вася. Точно?
— Ну, я.
— Вот именно. И про свою жену беременную ты мне плел, имея ввиду Наталку. Точно?
— Ну.
— Ну и ничего. Вот с этим и живи, дорогой Вася-Василек. Всего тебе доброго. Мне не интересно, где ты сейчас зарылся. Не надейся, спрашивать не буду. Дальше не мое дело. Тебе еще с Янкелем разбираться. А я Янкелю лимоночку обратно отдал. Мне чужого добра не надо. И про Наталку я ему не сказал. Само вылезет. Все всегда само вылезает, поверь мне. Ну что, поплакал? А теперь пошел к чертям собачьим. Куда хочешь. Яблочко возьми на дорогу.
Я сказал Субботину:
— До свиданья.
Хотел погладить Цветка, но не осмелился.
С лестницы сходил — спотыкался, как побитая собака. Сел на скамейку и ничего не думаю. Думаю, что все против меня сделалось само собой. Янкель мне не сообщил, что Субботин свою частно-кустарную деятельность прекращает. Отпустил меня на произвол. Но главное — Наталка. То, что она не моя, — я помирился с этой мыслью. Но что она опять может быть Янкеля — с этим я сравняться не мог. Конечно, Янкель перед Субботиным держался. Наталка ни при чем. И про то, что Наталка с Субботиным была — Янкелю неизвестно.
Ну хоть что-то же ж осталось при мне. Хоть какое-то сведение, за которое можно уцепиться и вытащить себя за чуб из пропасти. Но я не упустил, что чуба у меня как раз и не осталось. Хоть и на временной нервной почве, но не осталось. Ни волосинки. Я понимал, что тянуть надо за другое. За кишки. Беспощадно.
Сидеть на месте не соответствует моему характеру. Надо было срочно ставить точки в своей судьбе на данном этапе.
По плану — Остёр. Янкель.
От мокроты, холода и голода я впал в невесомость. Не помню, как добрался, кто меня нес-подвозил, как по воздуху.
Очнулся ранним утречком у Янкелевой хаты. Вошел на правах хозяина. Дверь не закрытая, я и вошел. Стучаться и не попробовал. Как чувствовал.
Янкель пил узвар. Видно, соседка принесла.
Пригласил к столу:
— Тут и груши, и сливы сушеные, и яблочки. Пей, Нишка. А то ты бледный и чахлый. Девки любить не будут.
Я присел. Налил из глечика. Выпил стакан. Налил второй. Выпил. Янкель мой аппетит встретил одобрительно.
— Еще картошка есть. Будешь?
Я согласился, что не против.
Ем картошку и молча посматриваю на Янкеля.
Потом говорю:
— У тебя для меня никакой новости нет?
— А какую новость тебе надо?
— Мне про Субботина надо.
— Про Субботина, — Янкель оскалился. — А что про него нового? Я тебе от себя скажу: успокойся. Не бегай. Живи себе, как жил.
— Янкель, не крутись. Я только от Субботина. Он мне про тебя рассказал. Про лимонку и так и дальше. Про то, что ты на Наталке мечтаешь жениться и она вроде тоже. Так знай: я уже Наталку за себя взял. Она в октябре родит. Двойню. И дети у нее — мои по всем статьям. Ты нас с ней не найдешь. Мы пристроились в сильно надежном месте. Я бы мог тебе и не сообщать. Но у меня есть совесть. А у тебя совести нету. Ты меня подбил хату переписать на чужих людей. Может, ты с этого что и получил. Ты меня заграбастал своими лапами, чтоб я в подполье убрался под твоим распоряжением. А теперь мы оба свободные. Оба ни при чем. Ты при своем остался. А я без хаты. Нравится тебе такое?
