— Вы знали, что там действует приказ стрелять?
— Еще как знала, но у меня была информация о том, куда не достает свет прожекторов, где высота берега позволяет прыгнуть.
— Там всё заминировано.
— Это вы можете мне не объяснять. — Она смотрела на меня, высоко подняв голову и полузакрыв глаза.
— В вашем объяснении я читаю, что в Восточном Берлине вас преследовали. Как это следует понимать?
— Ах, вы этого не знаете?
— Мы хотим узнать это от вас.
Она съежилась и закрыла лицо руками.
ЦРУ затребовало все мои документы, и я был уверен, что они произведут хорошее впечатление. И в данную минуту на Аргентинише Аллее кто-то, возможно, сидел и заканчивал последние приготовления перед беседой со мной. Я сделал Линн знак, чтобы она встала и дала беженке платок. Та несколько минут сморкалась.
— Будем продолжать? — Мое терпение оставляло желать лучшего, мысленно я уже перенесся в сегодняшний вечер, как вдруг мне пришло в голову, что завтра — день рождения Юнис.
— Почему вы морщите нос? — спросила женщина. Голос ее звучал неуверенно, от еще недавно столь гордого вида не осталось и следа с того момента, как она закрыла лицо руками. Большими глазами, почти покорно смотрела она на меня и ждала моего ответа. Почему я то и дело морщил нос, совершенно этого не замечая? Люди мне уже не раз на это указывали, а сам я редко определял по явной, снисходительной либо оскорбительной реакции моих визави, что опять сморщил нос. Юнис могла бы кое-что сказать на этот счет. Не то что бы она была обязана меня предупреждать, и уж конечно, не ее дело было напоминать мне о своем дне рождения, но последовательное умолчание об этом дне, как мне казалось, таило в себе некоторую злобность, какую я в последнее время часто у нее замечал. Сигаретная пачка в кармане моей рубашки уже почти сплющилась, двумя пальцами я ухватил фильтр и вытянул наружу последнюю сигарету. Юнис несомненно доставляло удовлетворение, когда она могла ткнуть меня носом в мою небрежность, хотя сама она была весьма небрежна в домашнем хозяйстве, курила травку, без конца, не жалея денег, болтала по телефону, зато она отводила душу, подловив меня на каких-то упущениях по отношению к ней. Я пускал дым мелкими колечками.
— Извините, можно мне тоже покурить? — Рыжеволосая беглянка указала на мои сигареты. Преимуществом моей работы был никогда не иссякавший запас сигарет. Линн протянула мне новую пачку "кэмел". Я надорвал серебряную бумагу, встал и предложил женщине сигареты. Дрожащей рукой она взяла одну и, вытаскивая ее из пачки, так согнула, что та чуть не сломалась. Я дал ей прикурить.
— Благодарю вас, большое спасибо. — Волосы ее выглядели жирными, словно она их несколько недель не мыла. Может быть, беженцам в первые дни после прибытия не разрешали принимать душ, или же она просто забыла о своих волосах?
— Так. Будет лучше всего, если вы расскажете об этих преследованиях. — Я опять сел за письменный стол и попытался изобразить на лице внимание. Недавно Юнис сообщила мне, что заказала билет на самолет и уже в феврале собирается вместе с подругой открыть татуировочный салон. Едва я успел ответить, что это замечательная идея, хоть я и не считаю, что Берлин-Целендорф подходящее для этого место, как Юнис повысила голос. Я должен внимательнее слушать. Разве она только что не сказала, что заказала билет на самолет? Не здесь собирается она открывать татуировочный салон, а дома, в Штатах. Я все время кивал и вдруг почувствовал, какое облегчение принесла мне одна только мысль о том, что я больше не буду встречаться с ней дома, не буду каждый вечер рассматривать ее выпотрошенных зверюшек и волков с крыльями. Когда я встал, чтобы выйти из комнаты, то услышал, как у меня за спиной она говорит, что я принадлежу к числу тех, кто просто не желает по-настоящему видеть своего ближнего, что у меня развилась пресловутая старческая дальнозоркость, какая с возрастом проявляется у большинства людей, и эта дальнозоркость приводит к тому, что я не вижу самого близкого мне человека, то есть ее, а если и вижу, то весьма расплывчато. В дверях я на нее оглянулся. Мне показалось, что за ее стараниями изобразить искреннее возмущение прячется дикая радость. Юнис раздувала такие мелочи, словно мы с ней вели постоянный спор, кто из нас меньше виноват в крушении нашего брака.
— Интриги. Интриги иногда приводят к нужному результату. — Рыжая вдыхала дым. Я заглянул в документы, лежавшие передо мной. Грит Меринг — так ее звали.
— Это началось еще десять лет назад. Ах, вероятно, гораздо раньше, но заметила я это только тогда. Тогда они натравили на меня Фирму.
— Фирму?
— Ну, это выражение вам наверняка известно. Госбезопасность, — это и есть Фирма. — Грит Меринг уткнулась локтем в колено и подперла подбородок рукой с сигаретой. Так ей удавалось легко затягиваться, не меняя позу.
— Как вы это заметили?
— Ну, это было совершенно очевидно. В соседней квартире жила пожилая супружеская пара, мои письма вскрывались, и в один прекрасный день я застигла эту женщину, когда она стояла возле почтовых ящиков и поспешно комкала какое-то письмо. Это письмо я потом нашла в мусорном баке.
— Это и были репрессии, которым вы якобы подвергались? — У рыжеволосой вырвалось рыдание, но она храбро продолжала курить свою сигарету, вытерла слезы на глазах и заговорила опять:
— Позднее я видела в глазок, как они стояли под моей дверью и подслушивали, когда у меня бывали гости. После этого меня не допустили к учебе на юриста, а моей дочери, несмотря на хорошие отметки, не позволили сдать экзамен на аттестат зрелости. — Пока секретарь печатала, я, опасаясь что — то упустить, делал себе пометки шариковой ручкой. Подобных случаев насчитывались десятки.
— А когда я вздумала спросить, почему по моему поводу приняты только отрицательные решения, тогда Фирма тоже стала задавать мне вопросы, давно ли я дружу с тем или с этим, а бывало, они предъявляли мне полную запись разговоров.
— И вы все время жили на Димитровштрассе, дверь в дверь с этой супружесткой парой.
— Нет, они ведь тоже не дураки. В один прекрасный день эту супружескую пару заменили, и вместо нее туда вселился одинокий молодой человек. Я вам скажу: нас насторожило уже то, что он один занимал квартиру из четырех комнат, тут поневоле станешь недоверчивым. Ведь коммунальное жилищное управление, как правило, старается соблюдать справедливость при распределении квартир.
— Вы полагаете, что новый сосед тоже был шпиком?
— Я в этом уверена, Сначала он стал клеиться к моей дочери и ее выспрашивать.
— Сколько лет было тогда вашей дочери?
— Да все это было не так давно, года четыре назад, ей было тогда пятнадцать.
— А где ваша дочь теперь?
— Она захотела остаться там. Как раз завела себе друга. Сами понимаете: вдвоем убежать не так-то легко.
— Что вы подразумеваете под словом "клеиться"?
— Ну, он вступил с ней в связь. Она делала аборт. Несовершеннолетняя. Наверно, вам не надо объяснять, что это значит для матери. Да, а потом я его застукала, когда он рылся у меня в шкафу. Не спрашивайте меня, почему моя дочь вообще еще пускала его к нам в квартиру. Сама я целый день на работе, а тут вот как-то получила больничный лист и уже в десять утра вернулась домой.
— Возможно, это он просто из любопытства.
— Нет, не просто из любопытства. Он к тому же был еще глуп. Когда все это уже миновало, она, моя дочь, рассказала мне, что он пытался ее завербовать.
Я вопросительно взглянул на рыжую.
— Конечно, работать на Фирму.
— И этот человек все еще там живет?
— Да я понятия не имею, где он теперь засел. Оттуда он съехал. И это я ему настоятельно советовала. Такое свинство.
Я заглянул в бумаги.
— Хотите знать его фамилию?
— Минутку, минутку, все по порядку. Кто въехал потом в соседнюю с вами квартиру?
— Семья с тремя детьми. Но я вам кое-что скажу: они тоже в этом участвовали. Я не конца уверена, но почти уверена.
— Когда вы решили бежать? — Чтобы не прерывать излияния рыжей, я молча протянул ей сигарету и высек огонь. Мисс Киллибегз принесла кофе, а Линн поставила чашки.
— Примерно в то время, но вы же понимаете, такому решению надо дать созреть. А моя дочь была еще несовершеннолетней. Там у меня перспектив не было. Учиться в университете мне не давали, а чертежницей меня никто на работу не брал. Да, это все интриги. Я знаю сотни людей, которые в то время получили работу. И могу вам сказать: они были не лучше меня. Только мне всегда отказывали, не объясняя причин. Один раз меня взяли почтальоншей, но ведь это не жизнь, верно? — Она затянулась сигаретой и терпеливо ждала, пока я перестану писать шариковой ручкой на лежащей передо мной бумаге. Дело было не в том, что я не доверял секретарю, просто я боялся потерять нить и записывал основные данные, чтобы в случае сомнений иметь возможность спросить.
