— Она такая забавная! Аня, знаешь, как она твоего Павлика называет? Дядя Тяпа. Правда, смешно? Света, ты почему ничего не ешь? Икру хоть попробуй — тебе сейчас полезно. А вот, смотрите, что мне ещё Валя подарил!
Ольга приподняла волосы, и мочки ушей заискрились сотнями бело-фиолетовых бликов.
— Бриллианты. Правда, красивые? А вот ещё! — она вытянула руку, и такие же блики заиграли на тонком колечке. — Нравится?
— А что ты ему подарила? — спросила Аня и тут же пожалела, что открыла рот.
— Портсигар, — сказала Ольга и снова засмеялась. — Ой, опять перепутала! Портсигар золотой — это папа подарил, а я ручку. Паркер. Настоящую, с золотым пером. Девочки, а хотите посмотреть, какую мне Валя шубку подарил?
— Ты показывала, — сказала Анна.
— Да? — удивилась Ольга. — Ну, вот видите…Анечка, а у тебя очень симпатичное платьице. Сама шила?
Анна сосчитала до десяти и посмотрела на невинно улыбающуюся Ольгу. Платье она, действительно, шила, но не сама. Впрочем, какая разница? По сравнению с нарядами Валькиной жены, оно всё равно смотрелось, как воробей рядом с павлином. Это задевало. Задевало уже давно. Она даже пробовала вчера отказаться от дня рождения, просила Павлика сказать, что заболела. Павлик вытаращил глаза, схватил её на руки, закружил по комнате. «Ты что? Из-за Ольги? Да ты в любом мешке будешь лучше её выглядеть! У неё же ноги толстые. И нос, как у Буратино. А у тебя! И ножки, и ручки, и талия, как у пчелы». «Как у осы», — улыбаясь, поправила Аня. «Не важно! — заявил Павлик. — А что у нас ещё есть? Вот здесь! И здесь! А здесь…» «Павлик! — засмущалась довольная Анна. — Перестань! Игорь услышит». Что одежда Светы с тех пор, как Виктор перешёл на завод к своему другу, тоже стала заметно богаче, она мужу не сказала.
— Сама, — коротко кивнула Аня.
— Ой, какая ты молодец! А я ничего сама не умею. Слушай, Анечка, я давно хотела спросить — что Павлик хотел сказать этим рисунком?
Анна перевела взгляд на висящую на стене картину и невольно улыбнулась. Картина называлась «Любовь?», изображала громадный стол с женщинами и толпящимися вокруг мужчинами и выглядела, действительно, вызывающе.
— А ты сама что думаешь?
— Не знаю, — Ольга задумалась. — Понимаешь, в ней чувствуется какая-то издёвка. Он как будто уродов каких-то показывает. Но почему? Над чем он издевается? Ведь всё правильно. Мужчины стремятся к женщинам, и пробиваются те, кто сильнее. А женщины предлагают себя.
— Предлагают?
— Да, чтоб заметили. А потом выбирают лучших. Всё правильно. Закон природы.
— Закон? — повторила Анна.
— Аня, — вмешалась Света, — ты не обижайся, но мне тоже кажется, что с этой картиной Павлик перемудрил. В конце концов, не зря говорят: «У вас — товар, у нас — купец». Женщине важнее чтоб любили её, чтоб заботились.
— А любовь?
— Выберешь такого, выйдешь замуж — тогда, пожалуйста. Если, конечно, и дальше будет за что.
— Бред! — тряхнула головой Аня. — Любят не за что, а вопреки.
— «Вопреки» любят только детей, — мягко, но уверенно поправила Света и улыбнулась, как будто знала что-то такое, что Анне пока ещё неведомо.
— Правильно! — потвердела Ольга, взяла платок и стала протирать и так ослепительно сверкающий камень на кольце.
— Обсуждаете? — весело спросил незаметно вошедший Валентин, и Ольга тут же ослепительно улыбнулась. — А как вы думаете, где на картине мог бы быть автор? В толпе?
Света и Анна отрицательно покачали головами.
— А та, кого он ищет? Есть ей место на «столе»?
Ольга нахмурила тонко выщипанные брови и бросила странный взгляд на Анну. Света опять улыбнулась.
— Ладно, — сказал Валя, — вы ту ещё посудачьте, а мы на балкончике по паре капель выпьем. Оля, дай «Илли». И бокалы.
На балконе Пашка под общий смех пытался пускать кольца.
— Наконец! — обрадовался Виктор. — А то он у тебя всё «Мальборо» испортит.
— Всё равно научусь! — объявил Павел, пригубив янтарный напиток. — А хороший всё-таки у нас коньяк, не хуже армянского.
— Лучше! — поддержал Виктор. — Кстати, заметили, сколько в городе армян стало? Вчера на почте был, так там целое столпотворение — все что-то отправляют или получают. И все — армяне.
Валентин выцедил коньяк, цокнул языком.
— Наш коньяк лучший в мире! А армян скоро ещё больше станет. Это пока только из Сумгаита беженцы, а скоро ещё и из Нагорного Карабаха прибавится.
— Думаешь?
— Знаю! Закрытое письмо было. Требовали повысить бдительность, не допускать провокаций и так далее.
— А-а! — язвительно протянул Павел. — Ты же у нас партийный.
— И что?
— Ничего! Доиграетесь вы со своими закрытыми письмами.
— Считаешь об этом надо по телевизору объявлять?
— Не знаю, — пожал плечами Павел. — Только и так все в курсе. Врать надо меньше! Одуреть уже можно — то «добровольное вхождение»,[16] то «кровавые колонизаторы». А вы всё письма пишите.
— Кто это «вы»?
— Брэк! — сказал Руслан. — Не думаю я, что армяне здесь надолго останутся. Дальше в Россию двинут.
— Почему? — заинтересовался Валентин.
Руслан промолчал.
— Я тоже так думаю, — Виктор взял бутылку, наполнил бокалы. — Обязательно дальше поедут! А что им здесь делать — здесь всё занято.
— Кем? — спросил Руслан.
Теперь промолчал Виктор. Медленно выпил коньяк, закурил сигарету, выпустил три больших кольца и проткнул их струйкой дыма. Все заворожено следили за кольцами, ждали.
— Не нравится мне всё это, Русик, — наконец сказал Витька.
— Что? Договаривай.
— А что договаривать? Сначала Алма-Ата, потом Сумгаит, теперь в Карабахе ужас какой-то. А ещё, говорят, в Якутии беспорядки были и в Тыве.
— Но у нас же всё спокойно.
— Да? — Витька выпустил ещё два кольца. — А митинги и демонстрации против БВК?[17]
— Господи! Муха, ты становишься мнителен, как обманутая женщина, — засмеялся Руслан. — Просто народ не хочет, чтоб всякая химия им воздух отравляла. Это здесь при чём?
— При чём? — Виктор закашлялся, выпустил вместо кольца безобразное облако и резким движением загасил сигарету. — При чём? А притом, что в этих демонстрациях были только чеченцы!
— И что? Русских в Гудермесе не так много.
— Это неважно. Главное, что не вместе! И вообще, знаешь, на что это похоже? На пробу сил!
В воздухе повисло молчание, и сквозь шум вечерней толпы стало слышно, как на площади Ленина играет музыка. Слов было не разобрать — что-то патриотическое.
— Так! — решительно сказал Валя. — У меня сегодня день рождения или как? Кончайте муть гнать, без вас хватает. Тапа, давай наливай ещё! Давайте выпьем, как раньше!
Павел, Валентин и Виктор взяли налитые до краёв бокалы.
— Жизнь за жизнь, — усмехаясь, сказал Пашка.
— Кровь за кровь, — улыбнулся Валентин.
— Пока ходим по земле! — Виктор не улыбался.
Бокалы сдвинулись, раздался глухой звук.
— Вот-вот, — сказал Руслан, опрокидывая свой бокал. — Говорить вы умеете, а меня тогда не позвали.
— Ты что, Русик? — почти закричал Валентин. — Какая разница? Ты и так наш друг!
— Но кровь вы смешали втроём.
— Мы же дети были. Дети! Да и что бы изменилось?
— Не знаю, — задумчиво сказал Руслан. — Может, что и изменилось бы. Тоже ведь «не вместе». Эй, что с тобой?
Пашка покачнулся и еле успел схватиться за перила. Вечерний проспект, аллейка, лица друзей — всё исчезло в какой-то серой мгле. Мгла уплотнилась, начала вращаться, скручиваться в спираль. Резко кольнуло под лопаткой. Спираль вращалась всё сильнее и сильнее: казалось, голова сейчас просто лопнет. Наконец, когда мозг уже отказывался воспринимать эту дикую свистопляску, спираль прогнулась воронкой, лопнула, и на дне воронки на короткий миг мелькнула странная, тревожащая картинка.
Одинокий фонарь еле освещал исчезнувший десять лет назад сквер, отражаясь бликами от чугунной ограды набережной. Прямо на тёмном асфальте, недалеко от скорбно склонившегося айланта, лежали три мальчишеские фигурки. Лежали, не шевелясь, навзничь, вытянув вдоль неподвижных тел худые руки. Что-то с ними было не так, что-то странное, но что, Пашка разглядеть не успел. Ветер качнул айлант и отблеск фонаря упал на ещё одну фигурку. Точно такую же, но лежащую поодаль. Нет, чем-то она отличалась. Чем?! Картинка снова начала вращаться, и Павел из последних сил вновь бросил взгляд на три фигурки. А что это у них? Что…
— Тапа! Пашка! — пробился через туман резкий возглас. — Что с тобой?
Картинка ещё немного крутнулась по инерции, потом затянулась серым и растаяла. Перед глазами опять темнело вечернее грозненское небо, шумели клёны аллейки, и пыхтел потерявший «рога» троллейбус. И тревожно смотрели на него три пары почти одинаковых в темноте глаз.
