Он любил мир. По-своему. И тот отвечал ему взаимностью.
Нежить.
Божий Обдуван заворочался. Майка испуганно выскользнула из кошмара. Никифор внимательно смотрел на нее.
— Поучительно?
— Страшно.
— У бывших незавидная участь. В лучшем случае, они становятся… — Никифор усмехнулся. — Божьими обдуванами. Коптят небо в своих винительных отделах, ворчат и совершенно никому неинтересны. Даже добрым девочкам… Ай! Не поспеваем! — вдруг сорвался он на крик.
Схватив девочку за руку, Никифор помчался вниз по лестнице. На первом этаже свернул налево, где по расчетам Майки должна была находиться столовая. Но на полпути рванулся в сторону, к низенькой полукруглой дверце.
Там, после трех ступенек вниз, по Майкиным расчетам должен бы, как и у нее в школе, находиться спортивный зал с баскетбольными кольцами по обеим сторонам, подслеповатыми окошками под самым потолком.
Никифор толкнул дверцу.
Директор и школьница выпали в огромный стадион, похожий на развалившийся персик. По обеим сторонам его долек располагались до отказа набитые трибуны, а в центре, где положено помещаться персиковой косточке, лежал землянистый овал стадиона, расчерченный белыми линиями.
— В шайбу! Шайбу! — кричали люди на трибунах в ожидании чего-то особенного.
Никифор протащил Майку через людскую толщу куда-то на головокружительную высь. Оттуда, с небольшой, отдельной площадки, спортивное поле казалось не больше дынной косточки. Обнаружилось немало знакомых. В лупу игровым полем любовалась Лизочка. Недалеко от нее с угрюмым видом сидел мастер Леша. А вот и Варкуша, перевалившись с фотоаппаратом через бортик, снимал ликующий народ. А в другом конце площадки шевелила кудряшками Савонаролова. При виде Никифора она встрепенулась, но, не поймав его взгляда, снова оплыла и подвяла: сейчас она никаких обязанностей не исполняла и могла, наконец, немного побыть собой.
— Успеваем? — спросил директор Пан непонятно кого.
— Лучше поздно, чем никогда, — произнесла Гаргамелла, возникнув рядом. Она протянула директору металлическую трубу-воронку.
Никифор приставил ко рту узкий конец:
— На позицию вызывается… — загудел он.
Трибуны замерли.
— …Парадоксов друг, Дрозомух!
Люди загалдели, не то радуясь, не то осуждая выбор своего трибуна.
На поле выкатилась полосатая горошина. Майка пригляделась: Толстый!
Так точно — в центре внимания оказался один из Задириков. На нем было прежнее полосатое трико. Только к спине были зачем-то приделаны прозрачные, как у гигантской стрекозы, крылья.
— Сын ошибок трудных, Кроль! — прогудел Никифор вторым номером.
На поле выкатилась горошина поменьше. Тут Майка и приглядываться не стала — конечно, Тонкий. Он украсил себя розовыми заячьими ушками, а на трико сзади приделал пушистую пимпочку-хвост.
— Итак, наш вопрос! Кому писан закон? — спросил Никифор на весь стадион.
Гости зашумели, сообщая что-то невнятно-шумное и многоречивое.
В этот момент на поле появилась странная компания: двое неизвестных тащили за ноги третьего. Он болтался вниз головой, очень похоже изображая овощ. По трибунам прокатился одобрительный гул.
— Дурень! — разглядев, воскликнула Майка.
Загребая руками траву, Дурень улыбался во все чумазое лицо.
«Обломился сук», — поняла Майка.
— Попытаем! — пролаял Никифор в трубу.
Железными оковами человечка закрепили на окружности большой тарелки, установленного на дальней стороне стадиона. По стадиону поплыл надсадный, сиплый звук — тарелка с Дурнем медленно завертелась.
— Что это? — шепотом спросила Майка у девицы Арманьяк.
— Развенчание, — ответила фарфоровая крошка. — Новое зрелище.
Дурень кружился, улыбаясь все истошней. Быть в центре внимания явно нравилось ему гораздо больше, чем висеть в одиночестве на суку.
— На позицию — ать-два, — скомандовал в свою трубу Никифор.
Толстый и Тонкий резво подбежали к белой полосе, прочерченной на солидном расстоянии от тарелки с Дурнем. В руках они что-то держали.
— В шайбу! Шайбу! — скандировали трибуны.
На край поля вышел детина-мальчик-Васенька. Он приставил к губам трубу и выдул из нее четыре коротких отрывистых гудка.
— Хи-ми-чи-те! — разобрала Майка.
Хорошенько размахнувшись, Задирики запустили свои снаряды в вертящийся круг. Один из них, хлопнув желтую кляксу рядом с головой Дурня, отвалился, а другой, целиком залепил ему улыбку светлым пятном.
Майка поняла: в Дурня кидали хлеб с маслом.
— Какой кадр! Ах, какой! — фотографируя, вскрикивал со своего места Варкуша.
— Закон бутерброда писан всем! — огласил вывод Никифор.
Ликуя, трибуны взметнулись, в воздух вознеслись шапки, шарфы и тюбетейки.
— В шайбу! В шайбу! — воодушевленно закричала толпа, отмечая событие.
Кругляш остановил свой надсадный ход. Хлеб отпал с лица Дурня, улыбка прорезалась сквозь масло. Впервые Майка увидела Дурня нормальном виде: вниз ногами и вверх головой.
С вымазанной физиономией, распятый на вертлявой тарелке, осмеянный во множество ртов, теперь он был совершенно счастлив. Если на засохшей ветке Дурень отыскал себя, то здесь, став мишенью для бутербродов, он нашел свое место.
— Мы принимаем вас в штатные служки, — прокричал Никифор в воронку. — А теперь переходим…
Девочка ринулась прочь.
Дурень перестал быть Заштатным. Трибуны воздавали ему громкую хвалу.
Майка убегала.
«Прочь! Прочь!» — колотился в голове Майки испуганный молоточек.
Девочка выскочила в коридор и кинулась прямиком туда, где привыкла прятаться от невзгод еще в родной школе — в библиотеку, где тихо и полутьма…
Библиотека «Детского мира» оказалась гораздо больше школьной. Огромное пространство было тесно расчерчено высоченными стеллажами — вершины книжных шкафов терялись в черноте потолка.
— «„Блюбка“. Практическое руководство», — прочла Майка на корешке брошюрки, стоявшей поблизости, на уровне глаз.
С этой книжкой все было более-менее ясно. Она, должно быть, учила выдувать из воспитательного бульона предвидящие фонари.
— «Перевоспитание вундеркинда», — лезли на глаза другие названия, — «Патологика хитрованцев». «Зубзазуб. Лишение авторских прав», «Эксплуатация доносчика», «Благая весть. Руководство к действию», «„А“ и „Б“ сидели на трубе: методология тайны»…
На взгляд десятилетнего ребенка, библиотека составлялась, как попало: книги были расставлены не по буквам и не по содержанию. В обычных домах девочка такое видала, но в библиотеках — никогда. Впрочем, какой-то смысл был и здесь. Книги явно пробовали складываться по временам и по происхождению: XVIII век, XIX век, XX век. Иностранцы располагались по левую от Майки руку, русские писатели — по правую. Какие-то имена девочка знала, а некоторые не говорили ей ровным счетом ничего.
Один стеллаж был пустоват: всего-то пара-тройка книжек. «Скучно», — подумала Майка, лишь ради приличия глянув на табличку. На ней значилось: «Русская детская литература конца XX-го века».
Вдруг ей почудился тонкий, словно мышиный писк.
— Мы редкие книжата,
Кто же нас прочтет?
Страницы не помяты,
Пусть же он придет,
Читатель редких книжа-а-аток…
Книжки пытались петь, но голоса них были слабые, неокрепшие. Им будто не хватало витаминов. А может обыкновенной веры в то, что они — говорящие на одном с девочкой языке — тоже достойны внимания…
— Умца-умца, — Майку отвлек назойливый звук с противоположной стороны.
Левый стеллаж был пестрый, богатый и такой многоголосый, что аж оторопь брала.
Он не был заунывным. Но и родным он тоже не был. В глаза лезли иностранные книжки и требования у них были тоже иностранными.
Они хотели всего, много и сразу.
Майка не без труда разобрала сложную мелодию на три главных темы:
— Эй, ты! — нахраписто трубили одни книжки. — Слышь?! Ну-ка, греби сюда! Прочти нас!
— Почитай-ка! Почитай-ка! Мы такие хорошие! Мы дурному не научим! — льстиво приглашали флейты и альты.
— И не вздумай к нам подходить! В нас столько тайн и приключений, что лучше не трожь, — сообщали тревожные арфы и скрипочки.
Вот последние-то и манили к себе сильнее всего…
Майка уж потянулась было к толстенному тому с очкастым мальчиком на буро-зеленом корешке и… опустила руку.
«Я сюда прятаться пришла, а не читать», — сказала себе девочка и решительно зашагала дальше — навстречу зеленому огоньку.
— Топ-топ, — глухо бились детские туфли о старинный паркет.
