— Это не выйдет в ближайшую пятницу, — сказала Хавива, прощаясь с ним, — к ней мы уже опоздали. Но через неделю материал напечатают. Надо будет завтра послать к тебе фотографа. Ты не возражаешь?
О предстоящем появлении статьи Итамар заранее предупредил Апельбаума, Риту, свою мать и даже друга детства Хаима Копица. С того дня, как Хаим дал первый толчок к продвижению сценария, он время от времени интересовался его судьбой.
Через несколько дней после их встречи Хавива Харузи позвонила Итамару, чтобы уточнить у него некоторые детали. В конце разговора она сообщила, что опубликование статьи может задержаться еще на неделю.
— Желательно, чтобы она вышла как можно раньше, — сказал Итамар. — Важно, чтобы написанное о Меламеде не успело укорениться в сознании читателей.
— Я сделаю все, что смогу, но быстрого результата не обещаю, — ответила Хавива.
Однако она, вероятно, сумела повлиять на редактора еженедельника, так как статья все же вышла в назначенный срок.
Итамар не спал всю ночь. Он встал рано утром, чтобы купить в киоске «Каэт». Уже на первой полосе Итамар нашел свою маленькую фотографию рядом с указанием номера страницы, где начиналась статья. "Портрет: проигранная война Итамара Колера", гласил заголовок. Ниже было напечатано: "Пение, скрипки и навязчивые идеи".
Итамар покачал головой, посмеиваясь над авторами сенсационных заголовков. Он знал, что Хавива Харузи не отвечает за название статьи. "Нет предела тому, что они в состоянии высосать из пальца!"
Рядом с газетным киоском был небольшой буфет. Итамар сел и заказал кофе по-турецки. С волнением он перелистывал газету, пока не дошел до нужного места. Найти статью было легко по двум фотографиям — его и Меламеда.
"Он медленно жует сандвичи, и на его лице страдальческое выражение, — так Хавива Харузи начала статью. — Он говорит тихим вежливым голосом, как ешиботник в старые времена. Он хорошо одет и выбрит, как подобает культурному человеку. Но эта невинная внешность маскирует личность, одержимую манией величия. Однако что делать, если скромные способности, данныетебе от Бога, не соответствуют наполеоновским претензиям? Выясняется, что можно найти выход. Если не удается добиться мировой славы в качестве концертирующего скрипача и максимум, чего ты достиг, — армейский оркестр, то можно обвинить в неудаче пробку от шампанского и продолжить путь к успеху.
Оказывается, у нас в стране достаточно заручиться поддержкой одного человека, чтобы, сыграв на имени знаменитого певца, начать постановку фильма. Но продюсер быстро понимает, что твои идеи тривиальны, сценарий слаб и для продолжения работы необходима помощь настоящих профессионалов. Тогда не остается другого выхода, как закатить бурную сцену в иерусалимском кафе и обвинить уже не пробку от шампанского, а весь мир: Национальную академию для поощрения образцовых произведений, наших известных режиссеров и, конечно, — как же иначе? — «дешевых» журналистов, злостно извращающих все на свете. Как легко и просто еще раз вмазать нашему национальному мальчику для битья, называемому прессой! Но разумеется, это не мешает потом встретиться с такой журналисткой, как я, и попросить у нее рассказать "всю правду". Все знают, что в государстве Израиль никакая публикация, даже самая острая, не может повредить.
Познакомьтесь, господа: Итамар Колер, бывший скрипач, ныне киносценарист (пока что), а теперь еще и человек, взявший на себя миссию самоспасенияпутем защиты чести Шауля Меламеда. Речь идет о певце, ни одной записи которого — сознаюсь! — нет в моей фонотеке, тщательно собираемой в течение последних пятнадцати лет".
Поскольку с ним рядом не было Риты, здесь Итамар остановился. Позже он продолжит, и тогда ему откроются оригинальные и смелые идеи Узи Бар-Нера в отношении фильма, которым Итамар не хотел дать ходу. Он узнает, что репутация Меламеда, искусственно поддерживаемая годами, сейчас разваливается, как старая ста туя, сделанная из дешевого гипса, в то время как он, Итамар, пытается — жалкие потуги! — слепить ее заново. Прочтет он и о Сильвии Аспель, с которой его связывает, видимо, не только благодарность ее мужу, но и нечто большее, и о многих других вещах.
Итамар закрыл газету. Заметив, что его маленькая фотография и заголовок статьи оказались сверху, он сложил лист пополам.
— Вы должны заплатить, даже если не пили своего кофе! — крикнул ему вдогонку хозяин буфета, когда Итамар направился к выходу.
— Извините, забыл, — ответил Итамар и вернулся.
Пошарив в карманах, он извлек несколько монет, заплатил, поднялся к себе в квартиру, лег на кровать и стал ждать телефонного звонка от Риты, который — он знал — не замедлит последовать.
Итамар ошибся. Прошло несколько долгих дней, пока раздался Ритин звонок. Он не мог понять, почему она не звонила, почему не отреагировала хотя бы одним словом на статью? Даже если она решила окончательно порвать с ним, как можно вот так исчезнуть, не сказав ни единого слова? Гордость не позволила Итамару связаться с ней самому, проведя несколько тяжелых дней в мучительном ожидании, он не мог этого сделать, а она не подавала признаков жизни.
В конце концов после долгого молчания на другом конце провода раздался голос Риты; она попросила его прийти в кафе «Дрейфус». Разговор был коротким, она никак не объяснила свое столь долгое отсутствие. По дороге в Тель-Авив Итамар спросил себя, не избрала ли Рита кафе «Дрейфус», место их первой встречи, в качестве подходящей декорации для сцены окончания их романа.
Он ждал ее у входа. Сначала с беспокойством посматривал по сторонам. Ему казалось, что посетители кафе бросают на него презрительные взгляды. Может, они узнают его? Но скоро Итамар устыдился подобных мыслей и просто стал следить за дверью, ожидая, когда появится Рита. Его волнение возрастало. Только сейчас
он понял, как ему недоставало ее, как сильно он ее желал. Даже когда она наконец вошла в кафе в облегающей блузке-стреплесс и мини-юбке, которые подчеркивали ее возраст, это никак на него не повлияло. Он всем сердцем жаждал близости с ней.
Рита не сказала о причине своего долгого молчания. Не упрекнула его и за то, что он не звонил ей. Возможно, поняла, что на сей раз именно она обязана была позвонить первой. Вынув из сумки лекарство от простуды, Рита вспомнила Ницу Данани, которая прошла недавно рефлексологический курс лечения синусита. Не думает ли Итамар, что и ей стоит пройти такой же курс? Он пожал плечами. "А может, это лишь повредит, ведь курс, всущности, физиологически-психологический", — подумала она вслух.
Его сердце екнуло. Все его дела — статья в «Каэт», фильм, Меламед, будущая судьба, наконец, — все это уже не занимает целиком ее мысли, подумал он. И опять ошибся!
"Она вообще не упомянула Джульярд!" — сказала вдруг Рита. Сказала естественно и просто, после слов о лечении насморка. И он почувствовал в этих бесхитростных словах долго сдерживаемую боль. Когда она высморкалась, ему показалось, что она плачет. Итамар неожиданно понял, почему так любит ее: она все переживает по-настоящему. И боль, и радость она чувствует во всей полноте.
Теперь проснулась и его собственная боль. В последнее время он старался не думать о статье, хотя отдельные фразы, подзаголовки помимо воли постоянно крутились в его голове. Те немногие люди, с которыми он встречался после публикации, обходили статью молчанием, как будто ее не существовало, но Рита со своей прямотой и искренностью без колебаний произнесла название: "Пение, скрипки и навязчивые идеи". Она не стала "щадить его чувства", зная, что мнимая чуткость лишь усилит его боль.
— Пять лет ты учился в Джульярде — и об этом ни слова! — сказала она и снова высморкалась, сложила бумажный платочек и положила его в сумочку.
Им подали кофе.
— Если б ты только знал, как я была занята тобой в последние две недели! — сказала Рита и подцепила кончиком ложечки шоколадные крошки на взбитых сливках своего «капуччино». — Почему они кладут так много шоколада? У них, в Израиле, совершенно нет чувства меры!
— Я тоже очень много о тебе думал, — мягко сказал Итамар.
— Я не то имела в виду, точнее, не только то. Понятно, я думаю о тебе, но я еще и сделала кое-что для тебя. Эта статья! Как она могла так ошибиться? Как она смела представить тебя неудавшимся скрипачом?!
— Вся статья вранье, не только это.
— Но именно это возмутило меня! Разве она не знала о твоем пальце? Почему ты не показал ей?
— Я рассказал ей о переломе и даже показал палец.
— Почему же она так написала? Ладно, теперь уже все равно. Но все началось с пальца. Я очень много думала обо всем этом деле. Психологи старой школы захотят, конечно, найти, в чем корень зла. Скажут, что палец лишь симптом основной болезни, что если бы не палец, то нашлось бы что-нибудь другое…
