— Болезни? — удивился Итамар. Рита уже сняла излишек шоколада со сливок и принялась пить свой кофе.
— Страх перед провалом, разумеется, — объяснила она и поставила чашку обратно на блюдце. — Палец оправдывает лишь твое нежелание преодолевать трудности.
— Ты имеешь в виду эту дурацкую историю с пробкой и все, что за этим последовало?
— Да, разумеется. Кто тебе велел падать таким образом? Именно так отреагировать? Ведь пробка, Итамар, была очень маленькая. Ты бы мог отклониться, повернутьголову, чтобы пробка в тебя не попала, а уж если падал, то спасал бы себя, а не скрипку. Факт: ты предпочел скрипку своему телу. Нет-нет, несомненно, твой перелом не был случайным. Я вообще не верю в случайности. Но сейчас это ничего не меняет. Даже если они правы в своем диагнозе, не нужно отчаиваться. Новейший подход обещает успех, если даже заняться только симптомами.
— Я ведь всего-то упал со стула …
— Ой, Итамар, ты выглядишь таким подавленным! Тяжело видеть тебя таким. Если бы не этот Меламед… Я его по-настоящему ненавижу! В любом случае я кое-что выяснила. Даже много чего. Ты слышал о профессоре Фройлихе? Рольф Фройлих?
Итамар ответил отрицательно.
— У него есть частная клиника в горах возле Люцерна. Маленькая больница над озером, с садом, через который течет ручей, с видом на скалы и пегих коров, жующих траву. Они занимаются там исключительно хирургией ладони. В этом он крупнейший специалист. И не только по большим пальцам, как другие, но и по остальным тоже.
— Я уже привык к своему пальцу, Рита. Научился подгибать его, чтобы не мешал писать. Правда, я печатаю чуть медленнее, но…
— Опять ты ничего не понимаешь. Кто вообще говорит о письме? Скрипка, Итамар, скрипка! Вчера я говорила с ним по телефону. Даже на расстоянии чувствуешь, что он — дока в своем деле. Специалист номер один. Я ему описала твое состояние в мельчайших деталях, и Рольф сказал, что может помочь даже через несколько лет после перелома.
— Врачи проверяли мой палец после травмы и посоветовали не трогать, оставить все как есть.
— Что они здесь понимают? Сколько у нас таких случаев? А он делает сотни подобных операций в год. К нему съезжаются со всего мира.
— Но, Рита, это действительно уже не мешает мне.
— А скрипка?
— Все уже в прошлом.
— Нет, Итамар, палец станет таким, как был. Так он пообещал мне. Ты ведь сам говорил, что все из-за пальца, что, если бы не он, ты мог бы прекрасно играть.
— Я сказал, что, не случись этого, я стал бы хорошим скрипачом. Я уверен. Но вернуться к музыке сейчас, после стольких лет…
— Ты вернешься, я знаю! — Ее голос смягчился и приобрел примирительный оттенок. — И если тебя останавливает плата — тебе нечего беспокоиться, все уже улажено.
— Опять Гади…
— Если после того, что я объяснила тебе, ты продолжаешь мыслить так прямолинейно, то да — Гади. Это будет его большим вкладом в искусство. Каждый день, что ты не играешь, — потеря для человечества. Но к поискам решения проблемы Гади не имеет отношения. Я сама все выяснила, абсолютно все. Для этого необходимы желание и сила воли — не более того. Выспрашивать, не стесняясь надоесть, настойчиво и безостановочно искать самого лучшего в мире врача, даже если он находится в Альпах. Ты знаешь, я пошла в библиотеку медицинского факультета, чтобы посмотреть, сколько статей он опубликовал. И сразу поняла, что он и есть нужный нам человек. Нельзя пасовать перед препятствиями, нельзя опускать руки! Жаль, что ты этого не понимаешь. Ты еще сможешь реализовать свой потенциал!
— У меня уже нет музыкального потенциала. Это конченое дело. Ты никогда не играла и поэтому, может быть, не понимаешь, но после такого долгого перерыва уже невозможно вернуться даже к той форме, в которой я был когда-то, не говоря уже о более высоком уровне.
— Но ведь ты не прекратил играть, все время продолжал заниматься!
— Это пустяк в сравнении с тем, что необходимо для сохранения формы. Рита, теперь я понял, почему ты так долго не звонила. Ты знаешь, мной вновь овладели прежниеглупые мысли. Я думал, ты решила оставить меня после того, что случилось. Я не мог найти другого объяснения твоему исчезновению. Я даже думал… Трудно признаться… но я думал, что ты стесняешься показаться на людях в моем обществе. И я бы не стал тебя осуждать… Я сам после того; как прочел статью Харузи, весь сжался и даже временами начинал стыдиться… Но как я мог подумать такое о тебе! Слава Богу, от такого рода мыслей я теперь избавился навсегда. Поэтому не важно, что с идеей лечения в Люцерне ничего не получится. Я знаю, ты разочарована, но это в самом деле ни к чему. Тебе и так уже удалось вернуть меня к жизни.
— Правда?! — воскликнула она с волнением.
— Подумать только, что ты все последние дни была занята только мною и моими бедами! Но я хочу, чтобы ты знала: скрипка уже позади. Даже если бы я мог к ней вернуться — а такой возможности уже нет, — я уже давно втянут в мир кино. Это то, что меня увлекает сейчас, и ты снова дала мне силы идти дальше по этому пути. Ты еще увидишь, я буду большим режиссером!
Необычная для Итамара уверенность в себе поразила Риту. Она посмотрела на него с нескрываемым восхищением. Но через мгновение взгляд ее потух. Не потому ли, что она мысленно представила себе его реальное будущее в режиссуре?
— Мы должны сосредотачивать нашу душевную энергию на чем-то одном, — сделала она еще одну отчаянную попытку. — Недавно я даже читала об этом.
— Да, если не концентрировать все усилия на одном деле, то трудно добиться высоких результатов, — согласился Итамар.
— Я говорю о духовной энергии.
— Я тоже. Мысли должны быть направлены на то, что в данный момент важно для тебя, иначе они растекаются.
— Именно это я и хотела сказать о тебе! Ты весь — музыка. Все твои мысли обращены к ней. И твой сценарий о Меламеде. И "Возвращение Моцарта". Казалось
бы, случайный выбор. Но подумай сам: почему героем ты избрал именно Моцарта, а не Наполеона или Хемингуэя? И здесь музыка! Разве ты не понимаешь, что кино не для тебя? Я ведь желаю тебе только добра …
— Я знаю.
— И поэтому операция мне кажется необходимой. Это ведь не просто операция на пальце, а нечто гораздо большее. Ты излечишься от своих навязчивых идей с этим фильмом о Меламеде и мыслями о режиссуре. Твоя зацикленность… о, я вижу ты удивленно поднимаешь брови, хорошо, я скажу иначе: твое упрямство или твои принципы, называй как хочешь, не исчезнут сами по себе. Они будут мешать тебе во всем, что бы ты ни пытался сделать в кино. А музыка … Там тебе не придется говорить ни слова, ни единого слова. Тебя примут!
Рита протянула руку и нежно коснулась его сломанного пальца:
— Ты снова станешь скрипачом. Я вижу. Почему твои грустные глаза, такие изумительные глаза, опять выражают сомнение? Ты никогда не слышал о знаменитых писателях, которые начали творить в возрасте сорока, а то и пятидесяти лет? Или о художниках и скульпторах? Так почему же такое невозможно у скрипача? Тем более что тебе ведь не нужно начинать с нуля, а лишь возобновить занятия. Только сконцентрируй свою энергию. Это все, что от тебя требуется. А я помогу тебе. Я поеду с тобой в Люцерн, останусь там и после операции. Выучусь читать ноты, чтобы переворачивать тебе страницы. Если ты устанешь, я буду держать твой смычок, а после отдыха заставлю тебя играть дальше. А потом — концерты в больших залах!.. Я ведь говорила тебе, что со мной происходит, когда я думаю о музыке и музыкантах? Невозможно даже представить себе тот восторг, какой мы будем испытывать, лежа в постели после твоего выступления в Нью-Йорке или Чикаго. Такого никогда еще не было между нами. Во всем мире не найдется другой такой пары, как мы!
Соблазн был велик, но не настолько, чтобы согласиться на ее предложение: сию же минуту ехать к нему за чемоданом.
— Для клиники тебе хватит одного чемодана, — сказала она, — мы вместе его сложим, и тогда ты почувствуешь, что наступил решающий момент.
Но все было напрасно. Предпринятые ею колоссальные усилия пропали даром.
На сей раз Рита не разгневалась, как тогда, в ресторане отеля «Цедеф», когда Итамар решил прекратить всякие попытки продвинуть фильм о Меламеде. Но, прощаясь с ним, она бросила на него такой взгляд, что он понял: их отношениям теперь уж точно пришел конец. Итамар остался один. Он смотрел на ее красивые ноги, исчезающие за дверью, и спрашивал себя: почему она ушла? Ведь она так о нем заботилась, так переживала за него! Разве она не понимает, что он уже не в состоянии достичь высот в музыке, даже если будет заниматься днем и ночью? И вообще, какое все это имеет значение?
Только когда Рита исчезла, Итамар вспомнил про свой кофе. Но кофе уже остыл, и он не прикоснулся к нему.
Через несколько дней после дискуссии о пальце Итамар шагал по зеленому ковру коридора по направлению к номеру Сильвии Аспель. Она прилетела в Израиль накануне и поселилась по воле случая в отеле Каманского на улице Яркой. Итамар уже успел поговорить с ней по телефону, но так и не понял, насколько Сильвия в курсе того, что написано о Меламеде за последний месяц. Да знает ли она вообще что-нибудь об этом? В любом случае необходимо поставить ее в известность, что фильма не будет — по крайней мере в ближайшее время. А может, и вовсе. Он понимал, что для нее это большое разочарование. Правда, когда он пришел к ней несколько лет тому назад с идеей фильма о Меламеде, Сильвия отнеслась к этому весьма прохладно.
